- Пытались атаковать с ходу, товарищ майор, но уж очень хорошо организована система огня: каждая пядь земли пристреляна, особенно свирепствуют пулеметы, установленные на колокольне. С капитаном Бужинским мы разработали план совместных действий.
- Когда начало атаки? - спросил Андреев.
Комбат назвал время. Майор пообещал прислать полковую пушку: она поможет сбить пулеметы с колокольни.
Возвращаюсь на позиции, занятые ротой, и с радостью узнаю, что прибыл взвод Украинцева. Внимательно присматриваюсь к местности. На противоположной стороне улицы высится церковная ограда. Прикрытая мощным огневым заслоном, она кажется неприступной. Постепенно вырисовывается план атаки, его детали. Собираю командиров взводов, кратко разъясняю им создавшуюся обстановку, ставлю задачи, уточняю направление атаки каждого взвода и требую наделать как можно больше шума: стрелять, погромче и почаще кричать "ура", но по возможности избегать лезть под пули. Как только фашистские пулеметы сосредоточат огонь на роте, разъяснял я, укрываться, а едва они умолкнут, двигаться вперед с громким "ура".
Вдруг я увидел старшину Санькина с ватагой городских ребят.
- Что такое? - удивился я.
- Товарищ комроты! Атаман этой ватаги по всей форме доложил, что вы поручили ребятам помогать мне в сборе трофейного оружия и боеприпасов. Они славно потрудились! Целую гору немецких винтовок, патронов и даже два пулемета притащили, а сейчас в соседних дворах шесть лестниц отыскали. Думаю, лестницы нам пригодятся: помогут через забор перемахнуть.
- Молодцы! - не удержался и похвалил я, хотя только что собирался отругать старшину за то, что допустил мальчишек в район боевых действий. А теперь немедленно уведи их подальше и займи каким-нибудь безопасным для жизни делом.
Лестницы, найденные мальчишками, Санькин раздал взводам. Когда в воздух взвилась красная ракета, бойцы открыли бешеный огонь. Донесся трубный голос Малышко. Словно запал в мощном. заряде, он вызвал взрыв могучего раскатистого "ура-а-а-а!". Этот громовой раскат на мгновение заглушал яростный огонь из-за церковной ограды. Никогда не думал, что сотня человеческих глоток может поднять такой оглушительный рев.
Дважды взводы поднимались в атаку и отползали в укрытия, когда пулеметы сосредоточивали на них свой огонь.
Артиллеристы прямой наводкой гвоздят в проемы колокольни, где укрылись фашистские пулеметчики, но никак не могут попасть в цель.
После второй атаки во время короткой передышки около меня появился капитан Николаенко:
- Много потерь в роте?
Узнав, что трое бойцов отделались незначительными царапинами, комбат облегченно вздохнул:
- Хорошо. Надо быстрее кончать здесь. Главные силы полка уже выходят на северо-восточную окраину. После захвата Кирпичного завода предстоит решающая атака Лысой горы. Пока мы ею не овладеем, город нельзя считать освобожденным. Мины у тебя есть?
- Шесть осталось: по три на ствол, - ответил я.
- Давай, лейтенант, последними минами по фашистам - и в атаку, решительно махнул рукой Николаенко.
Передаю команду минометчикам:
- Огонь!
Когда взводы в третий раз поднялись в атаку, огонь со стороны церкви вдруг резко ослаб, а за оградой послышались взрывы гранат и частая пальба, заглушаемые мощным "ура". "Наконец-то!" - облегченно вздыхаю и, взмахнув винтовкой, бросаюсь к стене. За мной бежит Малышко со своими бойцами. Он одной рукой придерживает лестницу. Пока Малышко прилаживает ее к стене, скидываю шинель и набрасываю на колючую проволоку, протянутую поверх ограды. Малышко карабкается по лестнице, которая под его тяжестью прогибается, грозя ежесекундно переломиться. Ухватившись руками за туго натянутую проволоку, Малышко перемахивает через забор. Спешу за ним. И вижу, что Малышко атакуют три фашиста. Держа за ствол ручной пулемет, сержант другой рукой ухватил за шиворот визжащего фашиста и прикрывается им, словно щитом. Прыгаю. Мое появление отвлекает внимание вражеских солдат. Воспользовавшись этим, Малышко неожиданно швыряет фашиста и, размахивая пулеметом, "угощает" прикладом остальных.
Фашисты отступают к церкви. Малышко по-медвежьи преследует их. Мельком взглянул на поверженного его страшным ударом гитлеровца и вздрогнул: головы у него не было видно, словно каску посадили прямо на плечи.
Все больше и больше бойцов роты включается в разгоревшуюся на территории церкви схватку. Среди них вижу старшину Санькина, орудующего немецкой винтовкой с кинжаловидным штыком. "А он, оказывается, храбрый", подумал я с чувством внезапно вспыхнувшей симпатии к своему молчаливому и недостаточно, как мне капалось, инициативному старшине.
Опасаясь, что недобитые фашисты укроются за толстыми стенами церкви, кричу Емельянову, чтобы он со своими людьми пробивался к входу.
Мы врезаемся в гущу рукопашной. Фашисты ожесточенно отбиваются. Желание поскорее пробиться к церковным дверям, как я заметил, возникло не только у меня. С разных сторон туда прокладывают дорогу несколько групп. Чем ближе к входу, тем труднее дается каждый шаг. Вокруг меня сгруппировались со своими отделениями сержанты Гареев, Гречин, Хмыров. Емельянов не отстает от меня. Стреляет он экономно, тщательно прицеливаясь и почему-то придерживая револьвер обеими руками. На лице его удивительное спокойствие. Лишь однажды он побледнел: когда фашист, выставив штык, кинулся сбоку на сержанта Хмырова.
- Хмыров! - фальцетом прозвучал взволнованный голос Емельянова. Берегись!
Почти не целясь, Иван Васильевич выстрелил в фашиста. Пуля, видимо, обожгла тому щеку. Это замедлило удар, и Хмыров успел отклониться.
Почти у самых церковных Дверей, на паперти, ожесточенно сопротивляется группа рослых гитлеровцев. Плотным кольцом они окружили офицера и отбивают атакующих. Я так и не понял, почему вдруг Иван Васильевич оказался впереди. Почувствовав, что он опрокидывается на меня, я, пригнувшись, пытаюсь поддержать его и благодаря этому спасаюсь: первая пуля, выпущенная офицером, попала в голову Ивана Васильевича, а две другие просвистели уже над моей головой. Я осторожно поддерживал младшего лейтенанта, а разъяренные бойцы мгновенно смяли фашистов и подняли на штыки офицера.
С болью в сердце гляжу я на Емельянова. Глаза его, устремленные в низкое зимнее небо, подернулись дьмкой, на лице застыло обычное для убитого выражение спокойной деловитости. Подбегает сержант Гареев, поднимает тело своего командира, осторожно укладывает его на скамейку. Я присоединяюсь к бойцам, пытающимся открыть массивную церковную дверь. Четверо дюжих красноармейцев во главе с Бочковым приволокли откуда-то бревно. Его подхватили десятки рук, и мощные удары обрушились на дверь. Посло нескольких ударов она распахнулась. Наши взгляды устремлены в темный провал церкви, из которой почему-то никто не показывается. Мы не выдерживаем и разом бросаемся к входу, но внезапно останавливаемся как вкопанные: из темноты медленно выползают военнопленные. Вид их ужасен: скелеты, обернутые в тряпье.
Бой закончился. Лица бойцов и командиров, озаренные радостью победы, при виде живых скелетов мрачнеют.
Бочков вдруг не выдерживает, решительно сбрасывает с себя шинель и накидывает ее на плечи посиневшего от холода, дрожащего седоголового мужчины. Шмыгая носом, ласково говорит:
- Укройся, дедуся, а то богу душу отдашь, и свобода тебе не свобода.
- Ка-а-а-к-кой я тебе деду-уся? - с обидой возражает седоголовый, не попадая зуб на зуб. - Мне все-г-го тридцать че-е-твертый по-о-шел. Во-о-зьми ши-и-нель, сам о-ос-тынешь.
- Прости, браток, - смутился Бочков, - не хотел тебя обидеть, осечка вышла, не присмотрелся. Тебя бы подкормить, так ты фашистам еще покажешь кузькину мать.
- Д-дай… да-а-ай мне о-о-ру-жие, - простонал военнопленный, задохнулся, опустился на землю и от сознания своего бессилия заплакал.
Бочков легко поднял его с земли.
- Не спеши, браток, - сказал он участливо, - наберись силов маленько, подлечись, а потом к нам на подмогу…
Надо было спешить к Лысой горе. Опасаясь, что сержант, чего доброго, так и пойдет в бой в одной гимнастерке, приказываю бойцам снять шинели с убитых, а также с пленных фашистов и раздать освобожденным.
* * *
- Слушайте и вдумайтесь, лейтенант, - сказал Николаенко, знакомя меня с общим замыслом штурма Лысой горы. - Командир полка утвердил такой план дальнейших действий: все батальоны сосредоточиваются у Лысой горы и по сигналу - серия зеленых ракет - дружно атакуют нижний ярус окопов противника. В это время один из батальонов семьсот шестнадцатого полка попытается обойти гору справа и ударить во фланг и тыл фашистам с северо-востока. Необходимо отвлечь внимание фашистов от главных сил и с запада. Эту задачу командир полка возложил на наш батальон. Наступать на левом фланге будет ваша рота, лейтенант. Вы должны не только обеспечить нам открытый фланг, по и способствовать успеху атаки. Действуйте, сообразуясь с обстановкой, но как можно активнее. Выступайте немедленно.
…Петляя по узеньким улочкам и переулкам, восьмая рота подходит к северной окраине города. Все слышнее ожесточенная перестрелка.
- Похоже, фрицы все еще удерживают Кирпичный завод, - предполагает Митрофан Васильевич.
Я утвердительно киваю и прикидываю, что, если завод в руках немцев, роте надо приготовиться к бою. Говорю об этом политруку.
- А может, обойдем завод стороной и прямо к горе? - предлагает он.
- Обход займет слишком много времени, - возражаю я, - можем опоздать. Кроме того, пока завод в руках немцев, полк не сможет атаковать Лысую гору.
Решили двигаться к Кирпичному заводу. Не успели миновать один из крайних жилых домов, как из-за угла неожиданно вывернулся худощавый мужчина в суконной куртке. Слегка прихрамывая, он подбежал к нам и с радостной улыбкой сообщил:
- Товарищи! Я партизан. Отряд наш восемь дней назад нарвался на засаду, лишь троим, в том числе мне, удалось отбиться. Я здешний житель, знаю все ходы и выходы, могу провести вас в любое место такими путями, что ни одна фашистская гадюка не почует.
Я колебался. "А если это провокатор, подосланный фашистами?" Мой подозрительный взгляд смутил незнакомца. Волнуясь, он заявил, что неподалеку спрятаны его оружие и документы, мы можем проверить правдивость его слов.
- Показывай! - решительно махнул я рукой, встретившись с одобрительным взглядом Митрофана Васильевича.
Мужчина привел нас к тайнику, вытащил из него немецкий автомат, запас патронов и десяток гранат. Бережно развернув кусок клеенки, он предъявил советский паспорт и вложенный в него листок, которым удостоверялось, что "предъявитель сего" - боец партизанского отряда. Крепко жму ему руку и рассказываю, что рота следует на Кирпичный завод, после захвата которого будет наступать на Лысую гору.
- Послушайте, товарищ командир, - обрадовался партизан, - оврагами мы можем незаметно подойти к Кирпичному заводу и ударить германцам с тыла.
Предложение понравилось. Высылаем вперед дозор, сами скрытно движемся следом, готовые к любой неожиданности.
Партизан действительно великолепно ориентировался в лабиринте оврагов. Мы долго петляли, слыша перестрелку то спереди, то справа. Наконец от старшего дозора прибежал красноармеец и встревоженно доложил:
- Товарищ комроты! Фрицы рядом, товарищ сержант спрашивают, что делать?
Развернув роту, мы с Абраменко выдвигаемся к дозору. Старший дозора сержант Голованов шепчет:
- До фрицев рукой подать.
Осторожно высунувшись из оврага, я увидел приземистые заводские здания, между которыми разбросаны штабеля красного кирпича. Внимание фашистов сосредоточено на десантниках, полукольцом охвативших территорию завода. Атакующие медленно, но неуклонно приближаются. Понимаю, что они готовятся к решающему броску. Надо помочь. Подтянув взводы, мы с Митрофаном Васильевичем почти одновременно бросаемся вниз, к заводским зданиям. Бежим и слышим позади тяжелый топот солдатских сапог. Митрофан Васильевич громко и протяжно крикнул:
- Ура-а-а-а!
Его призыв многоголосым эхом разнесся вокруг.
Не ожидавшие нападения с тыла, фашисты заметались. Некоторые повернули оружие в нашу сторону, пули засвистели вокруг, но было поздно: мы уже у заводских стен, и во весь рост бегут к заводу десантники, атакующие с фронта. Бой идет уже внутри цехов. Фашисты отчаянно сопротивляются.
Заметив, что значительная группа гитлеровцев отходит к жилым домам, собираю бойцов своей роты и под командованием Украинцева посылаю вслед за отступающими. Немногим гитлеровцам удалось уйти.
Перестрелка еще не закончилась, а из укрытий уже высыпали жители поселка. Вот разъяренные женщины тащат солдата, пытавшегося спрятаться на чердаке. Костистая широколицая женщина держит в руках автомат.
- Принимайте трохвей, товарищ командир, - говорит она, кланяясь в пояс. - Это вместо хлеба-соли, бо ни того, ни другого у нас нету: усе сожрали германцы.
Когда я взял автомат, женщина, обхватив мою шею сильными руками, трижды меня поцеловала.
- За всех наших баб тебя, соколик, благодарствую и низко кланяюсь.
Высокая стройная брюнетка с задорной улыбкой крикнула:
- Эта почему ж ты, Марийка, за всех нас решила расцеловать ослобонителей? Аль мы, бабоньки, не можем? А ну, хватай их, наших героев! С этими словами она схватила Гришу Авдеева и, приподняв над землей, крепко чмокнула в обе щеки. - Спасибо вам, сынки, что не забыли о нас! растроганно воскликнула она и осторожно опустила смущенного, раскрасневшегося комсорга.
Женщины с радостными улыбками, со слезами на глазах целовали бойцов. Отовсюду слышались смех, шутливые реплики.
Растолкав толпу, в середину врывается низкорослый мужичонка и плачущим голосом кричит:
- Товарищ командир! Окажите божецкую милость, помогите! Баба моя с испугу рожать начала. Кричит истошным голосом, сама может помереть и ребятенка загубит. Ну помогите, ради христа!
- Чем же я могу помочь? Я в этих делах ничего не смыслю, проси женщин.
- Нечего ей помогать! - сердито закричала худая женщина, из-под платка которой падали на лоб растрепанные седые волосы. - Его Катря с германцами путалась. Пущай германское отродье в ейной утробе сгинет.
- Ну ты, тетка Степанида, скажешь, - сурово осадила ее женщина, передавшая мне автомат. - Детенок не котенок. Ведь германцы заявились к нам не девять, а всего три месяца назад…
Последние слова потонули в общем гомерическом хохоте. Смех разрядил обстановку. Из толпы сердобольных женщин послышались сочувственные возгласы:
- Надо бы помочь, а то отдаст Катря богу душу! Спрашиваю у Петина, приходилось ли ему принимать роды.
Санинструктор усмехнулся:
- Эх, товарищ лейтенант, к сельскому фельдшеру бабы по всем вопросам обращаются. Скольким ребятишкам я путевку в жизнь выдал - и не сосчитать.
- Тогда тебе и карты в руки. Иди с гражданином, - показал я на расстроенного мужа роженицы, - окажи помощь его жене.
Отойдя в сторону, мы расспрашиваем партизана, как нам незаметно пробраться на Лысую гору с западной стороны.
- Не беспокойтесь, товарищ командир, - заверил партизан, - мы хорошо изучили оборонительные позиции фашистов на горе. Нам не раз приходилось обходить ее во время ночных вылазок. Поведу вас там, где оборона у них совсем слабенькая: только две пушки стоят.
Не задерживаясь больше, мы снова отправляемся в путь. Скоро нас догнал Петин. Вытирая взмокший лоб, он с улыбкой сообщил:
- Мальчонка народился. Такой горластый оказался. Едва вылупился - как завопит. Жить будет. - Довольный благополучным завершением привычного для него в мирное время дела, Петин расчувствовался: - Ведь вот какая петрушка получается - кругом кровь, смерть, а среди всего этого ужаса росток новой жизни пробивается и заявляет о себе во весь голос.
- Да вы, товарищ Петин, философ, - улыбнулся шагавший рядом со мной Митрофан Васильевич.
- Я не философ, товарищ политрук. Я - гуманист, - с серьезным видом возразил Петин. - Философы бывают разные, некоторые своим блудливым языком могут хитро оправдать любую пакость, а гуманистов объединяет одно - любовь к человеку, ибо человек, как утверждают мудрые люда, - это конечное звено всей эволюции в живой природе. Только существование человека оправдывает смысл зарождения всей жизни на нашей планете.
- Фашист ведь тоже принадлежит к роду человеческому, - заметил Митрофан Васильевич, - следовательно, ты, как гуманист, должен возлюбить фашиста.
- Если фашист ранен и нуждается в моей помощи, я, как медик, окажу ее, но, если у него в руках ружье, я не колеблясь убью его. - Молча сделав несколько шагов, Петин продолжал: - Человечество, к стыду своему, вынуждено признать, что фашист - тоже гомо сапиенс, однако это взбесивишаяся часть человечества; поэтому тех, кто поддается лечению, надо лечить, а буйных и неизлечимых - уничтожать, как бешеных собак.
- За такой гуманизм я голосую обеими руками, - рассмеялся Митрофан Васильевич.
Я с интересом прислушивался к словам Петина и думал: "Советский человек идет на войну не слепым исполнителем чужой воли, а с глубоким пониманием гуманности своей миссии. В этом - один из источников непобедимости Красной Армии".
- Я от кого-то слышал, что некоторые люди подобны колбасе: чем их начинят, то они и носят в себе, - сморщив свой красно-сизый нос, с простодушной улыбкой сказал Петин. - Фашистским заправилам удалось значительною часть соотечественников начинить национал-шовинистическим фаршем. Одно утешает: не все немцы воспринимают такую начинку. Когда перевязывал раненых пленных, видел совершенно нормальных людей…