- Самая непосредственная! - оживился Трушин. - Когда полк выступил из лагеря, я при каждом удобном случае стал крутиться возле хлебопекарни. В прошедшую ночь я видел, как она возвращалась от реки с чемоданчиком, волосы мокрые, вроде бы купалась…
- А может, действительно ходила помыться, ведь жара невозможная.
- А если у нее передатчик? - перейдя на шепот, спросил Трушин. - Разве трудно сообщить координаты дневки и время выступления? Ведь фашистские бомбардировщики прилетают, когда полк выстраивается в колонну. Словно немцы заранее знают, когда мы выступаем. Теперь посудите сами: если через два часа нас будут бомбить, значит, мои подозрения справедливы.
Я был ошеломлен. На первый взгляд все казалось нелепым. Однако совпадение времени прилета самолетов и начала движения полка настораживало. Преодолев опасение вызвать насмешки, предлагаю Трушину немедленно пойти к командиру полка.
Майора Янина мы нашли в небольшой армейской палатке, замаскированной в прибрежном кустарнике. Выслушав, он посовещался с незнакомым мне высоким сухопарым старшим лейтенантом и принял неожиданное решение: задержать выступление полка из района дневки на час.
- Если самолеты прилетят, - сказал он старшему лейтенанту, действуйте по своему плану.
Старший лейтенант оставил Трушина при себе, а я выехал в подразделения передать приказ командира полка тщательно замаскироваться.
Нетерпеливо поглядываю на часы, на безоблачное небо. Наконец часовая стрелка перевалила цифру "6", а в небе ни одного самолета. Со стыдом думаю, что, кажется, помог Трушину ввести в заблуждение командира полка. "Тоже мне, пинкертоны!" - мысленно ругаю себя за доверчивость. И вдруг напряженный слух уловил далекий гул самолетов. Неужели летят? Машинально гляжу на циферблат: 18 часов 25 минут! Гул нарастает, и в белесом небе все четче вырисовываются силуэты самолетов. Как и вчера, в нижнем ярусе идут бомбардировщики, только на этот раз их четыре. А над ними, словно юркие голуби, три быстроходных истребителя…
Замаскировав полуторку, с опаской посматриваю на бомбардировщики. Они медленно проплывают вдоль дороги, словно коршуны, высматривая добычу. Однако бомбы почему-то не сбрасывают. "Не видят походной колонны! мелькает догадка. - Ищут ее. Ищите, ищите, сволочи!" - злорадствую я.
Самолеты улетают на юг, возвращаются обратно. Не обнаружив колонну, сбрасывают бомбы на дорогу и наносят урон только овечьей отаре.
А полковая хлебопекарня к этому времени была оцеплена дежурной ротой. Когда я приехал туда, все работники хлебопекарни стояли в шеренге. Среди женщин сразу узнаю белокурую красавицу. Она спокойна, в руках небольшой узелок.
Трушин, увидев меня, прошептал:
- Она…
- Здесь присутствуют все работники пекарни? - спросил майор Янин растерявшегося начальника пекарни.
- Так точно, товарищ майор!
- Все взяли свои личные вещи?
- Так точно, все!
- Дайте список личного состава.
Командир полка молча передал список сухопарому старшему лейтенанту. Тот начал зачитывать фамилия и, услышав ответное "я", внимательно смотрит на откликнувшегося. Наконец список проверен, а блондинка еще не отзывалась.
- Разве здесь присутствуют, посторонние? - спросил командир полка.
- Виноват, товарищ майор! - Голос начальника хлебопекарни дрогнул. - В Дубовке попросилась с нами эвакуированная из Гомеля жена капитана Красной Армии. Я не успел доложить вам, чтобы оформить приказом…
- Я же запретил вам принимать на работу! - вспыхнул Янин.
- Виноват, товарищ майор, думал помочь жене командира…
Осмотрев личные вещи, сухопарый старший лейтенант спросил:
- Это все личные вещи?
- Все, все, - подтверждают работники пекарни.
Старший лейтенант смотрит на командира дежурной роты, по сигналу которого два бойца выносят фанерный ящик и небольшой обшарпанный чемоданчик, обитый черным дерматином.
- А это чьи?
- Ой, батюшки, мой! - кричит плотная молодка, показывая на фанерный ящик. - Хотела посылочку матери послать, да не успела.
- Что в ящике?
- Сахарку, соли и мыльца - всего понемногу, - не задумываясь, отвечает женщина.
По знаку старшего лейтенанта боец отрывает штыком крышку ящика и вытаскивает из него перечисленные женщиной предметы, разложенные в белые наволочки.
- А кому принадлежит этот чемоданчик?
Вопрос старшего лейтенанта остается без ответа. Молчание затягивается. Женщины переглядываются. Блондинка безразлично смотрит на старшего лейтенанта.
- Виктория Петровна! - раздается вдруг голос начальника пекарни, в котором слышится удивление. - Ведь это же ваш чемоданчик! Вы сказали, что в нем все имущество, которое успели захватить из Гомеля…
- Вы ошибаетесь, товарищ лейтенант, - невозмутимо отвечает блондинка, - у меня никогда не было такого потрепанного чемодана, место которому на свалке.
Начальник пекарни растерялся. Командир дежурной роты передает чемоданчик старшему лейтенанту и помогает открыть его. Все с удивлением рассматривают вмонтированную в чемоданчик аппаратуру, поверх которой лежат наушники.
- Рация! - не выдержал кто-то из командиров.
- Что же это, товарищи? - Начальник пекарни с трясущимися губами медленно идет к раскрытому чемоданчику и с ужасом разглядывает его. - Как же это, братцы?..
Старший лейтенант быстро подходит к белокурой женщине и молча показывает, куда идти. Устремив перед собой неподвижный, невидящий взгляд, она нетвердо шагает впереди старшего лейтенанта.
Отобрав у начальника пекарни револьвер, Янин приказывает взять его под стражу. Увидев сияющего Трушина, командир полка поманил его к себе:
- Молодчина, товарищ младший лейтенант! От лица службы объявляю вам благодарность!
- Служу Советскому Союзу!
Больше фашистские самолеты не тревожили полк. Вскоре он благополучно разместился в лагерях. Сразу же возобновилась учеба. Бойцы занимаются с какой-то яростной одержимостью. С каждым днем растет их огневое мастерство.
Наш комбат регулярно проводит соревнования командиров в стрельбе из личного оружия. И когда кто-нибудь неудачно выполнит упражнение, Темнов насмешливо укоряет:
- Да разве можно такого командира на фронт посылать?
День, как правило, начинается с политинформации, которую проводит политрук Захаров. Все жадно интересуются событиями на фронте, особенно в Сталинграде, где фашистам удалось прорваться к Волге, отрезать 62-ю армию от основных сил фронта и завязать бои на ближайших подступах к городу. Захаров умело иллюстрирует рассказ волнующими примерами героизма советских воинов, а однажды закончил политинформацию стихами:
Есть на Волге утес, Он бронею оброс, Что из нашей отваги куется, В мире нет никого, Кто не знал бы его, Он у нас Сталинградом зовется. Там снаряды гремят, Там пожары дымят, Волга-матушка вся потемнела, Но стоит Сталинград, И герои стоят За великое, правое дело.
* * *
Во второй половине сентября стало известно, что фашистские дивизии ворвались в Сталинград, что идут ожесточенные уличные бои. Участились налеты фашистской авиации и на расположение запасных частей. Это вынудило командование перебросить запасные части в более спокойный район.
30 сентября объявлен приказ о передислокации. Вечером следующего дня батальон погрузился в железнодорожный состав. Распоряжался погрузкой новый комбат - старший лейтенант Орлов, сменивший тяжело заболевшего лейтенанта Темнова. Новый комбат не похож на спокойного, уравновешенного Темнова. Он стремителен и резок в обращении с подчиненными. Замечая непорядки, громко возмущается, расцвечивая речь "крепкими" словечками.
11 октября наш эшелон проскочил Бугуруслан и остановился на небольшой станции. После сухих солнечных дней под Астраханью здешняя промозглая осенняя сырость показалась нам особенно неприятной. Построившись в колонну, двигаемся по размокшей дороге к новому местожительству. Беспрестанно моросит мелкий холодный дождь. Шинель, словно губка, впитывает в себя сырость, хлопчатобумажная пилотка лежит на голове размокшим блином. Оживленно, с надеждой обсушиться вступаем в земляной город, вдоль улиц которого ровными рядами выстроились длинные просторные землянки, оборудованные двухъярусными нарами. Квартирьеры во главе с полюбившимся мне старым артиллеристом Никитой Флегонтовичем Якушиным быстро разводят подразделения. Начинаем осваивать отведенные пулеметной роте землянки.
Ночью, когда все улеглись спать, сел за письма. Не терпелось узнать, все ли в порядке дома, жив ли отец. Написал также в Главное санитарное управление Красной Армии. Убедительно просил сообщить о судьбе медицинской сестры Марины Дмитриевой и новый адрес госпиталя, если он успел эвакуироваться со станции Лихой.
В лагере дни настолько заполнены напряженными занятиями, походами и различными хозяйственными хлопотами, что у командиров и бойцов оставались свободными лишь часы, отведенные для сна. Наши труды не пропали даром: за короткое время полк подготовил и отправил на фронт несколько маршевых подразделений.
Выход в свет Боевого устава пехоты явился началом широкого внедрения новых тактических принципов в практику боевой подготовки. Самым активным пропагандистом устава стал политрук Захаров. Он так преуспел, что уже со знанием дела давал советы командирам взводов по совершенствованию методики обучения. А однажды вечером вдруг заявил:
- Знаешь, Александр, хочу просить об одном одолжении: поддержи мое ходатайство о переводе меня на командную должность, пусть для начала даже командиром пулеметного взвода. - Заметив удивленный взгляд, добавил: Хочется самому командовать подразделением в бою.
- Ну, Иван Дмитриевич, удивили! - воскликнул я, разводя руками.
- Почему же? Сейчас среди командиров среднего звена огромная убыль. А я уже кое-чему научился…
- Политработники, Иван Дмитриевич, столь же необходимы, как и командиры.
- Не думал, Александр, что ты такой консерватор! - рассердился Захаров.
А через три дня он прибежал на стрельбище и, разыскав меня, сообщил:
- Я был прав, Александр Терентьевич, обвиняя тебя в консерватизме!
- В чем же мой консерватизм? - удивился я.
- А в том, что не хотел поддержать ходатайство о переводе меня на командную должность.
Рассказав об упразднении института комиссаров и политруков, о решении укрепить командные кадры за счет наиболее подготовленных в военном отношении политических работников, Захаров торжествующе спросил:
- Теперь поддержишь мою кандидатуру?
- Не поддержу.
- Почему? - В голосе Захарова послышалась обида.
- Не хочу расставаться!
- Не будь эгоистом, Александр. - Легкая улыбка скользнула по его губам. - Ты же партийный человек. Это обязывает горячо откликаться на все решения партии.
- Ладно, откликнусь, - поспешил я его успокоить, - буду обеими руками голосовать за назначение вас ротным командиром вместо меня, если вы, конечно, поддержите мое ходатайство о направление на фронт.
- Нет, кроме шуток, - заволновался Захаров, - пусть меня направят на краткосрочные курсы…
Вечером в ротной канцелярии мы долго сидим над рапортами, потом вместе шагаем к комбату и сдаем ему свои "сочинения".
Захаров по-прежнему ежедневно проводит короткие политинформации. Бойцы идут на них с радостью. Под Сталинградом все заметнее усиливается отпор советских войск наступающим фашистским армиям. 20 ноября утренняя политинформация, начавшаяся сообщением о том, что советские войска под Сталинградом перешли в решительное контрнаступление, неожиданно переросла в стихийный митинг. Все присутствующие встретили сообщение громогласным "ура". Я еще не видел своих товарищей такими счастливыми. Они словно помолодели, сбросили усталость, глаза сверкают… Ведь так ждали этого часа! И все последующие дни у нас было поистине праздничное настроение. А 24 ноября состоялся общеполковой митинг по поводу завершения окружения 300-тысячной сталинградской группировки немцев. Такого еще не бывало, даже в битве под Москвой. Бойцы и командиры словно опьянели от радости: кричали и обнимались, провозглашали здравицы великой партии Ленива, Красной Армии, Верховному Главнокомандующему Советскими Вооруженными Силами.
…В один из морозных декабрьских дней в расположении учебного батальона появились майор Янин и незнакомый нам молодой суетливый подполковник с нашивками, свидетельствующими о двух тяжелых ранениях. Орлов, подбежавший к Янину, не успел и рта раскрыть, как тот указал на подполковника:
- Докладывайте товарищу подполковнику, теперь он ваш командир.
Когда Орлов доложил, подполковник громко спросил:
- На фронте были?
- Нет, товарищ подполковник.
- Как же вы обучаете своих подчиненных воевать, если сами пороху не нюхали?
- Согласно уставам и наставлениям Красной Армии! - с обидой в голосе ответил Орлов.
- Этого, комбат, теперь мало: уставы и наставления были написаны до войны, поэтому надо положениями уставов руководствоваться с учетом боевого опыта.
- Откомандируйте на фронт, наберусь и я опыта, не по своей воле здесь. - Выражение обиды не сходило с лица Орлова.
- При первой возможности откомандируем, - холодно заметил подполковник.
Новый командир долго ходил по расположению батальона и, критикуя Орлова за какое-нибудь упущение, приговаривал:
- Обленились вы все тут, в тылу, жирком обросли…
- Это точно, товарищ подполковник, - неожиданно рассмеялся Янин, жиру, как у Кащея Бессмертного. - Он иронически оглядел высохшего, как вобла, Орлова.
Подполковник недовольно посмотрел на своего предшественника, но промолчал. Когда новый командир ушел в другой батальон, Орлов тихо спросил одного из командиров:
- Как фамилия нового командира?
- Контран…
- Значит, Контра… - задумчиво, словно про себя, повторил Орлов.
Раздался смех. Орлов удивленно посмотрел на командиров и, догадавшись о причине их смеха, улыбнулся. С этого дня фамилию нового командира все называли без последней буквы.
Вскоре подполковник Контран приступил к претворению своего намерения обновить комсостав. Первым убыл начальник штаба капитан Смирнов. За ним последовал заместитель командира полка, тридцатилетний кадровый капитан, очень опытный методист, к которому командиры подразделений могли обратиться по вопросам обучения в любое время суток. Ежедневно то одного, то другого командира освобождали от должности. И однажды мы узнали, что наш комбат Орлов сдает дела. Прошу Орлова разрешить мне обратиться к командиру полка.
- О нем хочешь просить?
- О направлении на фронт, а вас прошу ходатайствовать.
- Просись, просись, - великодушно разрешает Орлов, - а ходатайствовать, извини, не могу: я уже, считай, не комбат.
Мысль о предстоящей встрече с командиром полка не выходит из головы. Стараюсь приободрить себя, думаю: "Может, повезет. Раз он так легко расстается с более опытными командирами, то и мне посодействует…" Весь день не могу встретиться с подполковником Контраном. Застать его на месте просто невозможно. Лишь в двенадцатом часу ночи я смог предстать пред его грозные очи. Окинув меня недовольным взглядом, он спросил:
- Что случилось, лейтенант?
- Товарищ подполковник! Очень прошу ходатайствовать о направлении меня на фронт. Я старался заслужить это право…
- В боях участвовали?
- С января сорок второго года уже не участвую…
- А до января сорок второго?
- Так… немного командовал ротой.
- Командовал ротой… - Подполковник задумчиво разглаживает глубокие морщины на лбу. - Значит, видел, что такое современный бой, а большинство командиров в полку не видело… Так как же я тебя отпущу? Вот сначала я их отпущу на фронт, а потом уж и таких, как ты. А пока иди трудись и… не рыпайся, чтоб я тебя больше не видел. Иди…
Выслушав мое сообщение о результатах встречи с командиром полка, Захаров хихикнул:
- Ну и правильно! Неужели направлять на фронт командиров, уже побывавших в боях, если большая часть из нас еще не была там? Теперь наша очередь, дружище… Умный командир наш, хоть и Контра.
А два дня спустя я застал Захарова с вещевым мешком в руках. Вытряхнув из него содержимое, он разбирал свое скромное имущество.
- Куда это вы, Иван Дмитриевич, собрались?