В последних словах слышится ирония в устах Крылова, но как бы то ни было, он решился на все, лишь бы угодить публике и добиться успеха. Все можно сделать при сильном желании - таков был его девиз. В самом деле он стал писать и печатать стихи собственного изделия в духе Державина и даже врага своего, Карамзина, проникнутые сентиментальностью. Конечно эти опыты были неудачны. С другой стороны, сатира его в "Зрителе" стала менее интересна, чем была она в "Почте Духов". Время было уже для сатиры неудобное, да и отсутствие Рахманинова и Радищева сказывалось невыгодно в выборе материала. "Зритель" не имел успеха; но Крылов твердо верил в свою волю, и новой попыткой его был журнал "С.-Петербургский Меркурий", появившийся в 1793 году.
Эта новая попытка была и последней. Крылов убедился, что "плетью обуха не перешибешь", а тратить силы напрасно было не в его характер. В Карамзине он видел личного врага. Упорный и настойчивый, Крылов готов был сломить препятствие, если невозможно обойти, но переварить его он не мог. Его цельная натура и железная воля не допускали компромиссов. На Карамзина обрушилась теперь та ненависть, которую, питал он прежде к Соймонову. Впоследствии он сошелся с Карамзиным в одном кругу в Петербурге, и консерватизм связал их отношения, но это было тогда, когда Крылов уже перешел в зрелый возраст, когда установилось в нем его эпическое равновесие и равнодушие к мелочам жизни.
В "Меркурии" он осмеял Карамзина. Здесь же, кроме злой сатиры, не поскупился Крылов на личные выходки дурного тона, но в этом "похвальном слове Ермалафиду" много правды, комизма и тонкой иронии. Нельзя не заметить, что Крылов был прав, предсказывая забвение произведениям Карамзина и его журналу. Все это со временем потеряло всякий интерес, кроме исторического. Напротив, в сатире Крылова так много ума, лукавой карикатуры, тонкого остроумия, столько иронии, что и теперь она читается с удовольствием и интересом. Естественно, что молодому автору было досадно не иметь успеха, тем более, что его трезвой натуре казалось комичным и неестественным сентиментальное чувство, вошедшее в моду в литературе с Карамзиным. Это чувство вызвало идеализацию народа. "Какая свежесть в воздухе!" писал Карамзин. "Уже стада рассыпаются вокруг холмов; уже блистают косы на лугах зеленых; поющий жаворонок вьется над трудящимся поселянином и нежная Лавиния приготовляет завтрак своему Палемону" - и т. д. В действительности же Лавиния и Палемон были крепостные люди… Каково было это в глазах Крылова! - Не так понимал он народность, он, которому суждено было еще стать на многие века первым народным русским поэтом. Впрочем в свое время и Крылов не вполне избегнул сентиментализма. Припомним басню "Осел и Соловей", в которой видно влияние легкой поэзии Лафонтена:
…"Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
И только иногда, внимая соловью пастушке улыбался".
Эти строки напоминают больше картинку Ватто, чем русскую природу и жизнь.
Кроме журнала, в типографии Крылова печатались издания переводных романов.
В 1796 году вышел указ императора Павла, упразднивший все типографии, кроме казенных. Последним изданием типографии Крылова был роман в 13 частях "Приключения Шевалье де Фоблаза, сочинение Лувета де Кувре", перевод с французского.
С этого времени Крылов долго ведет кочующую жизнь. Имя его исчезает в литературе, и сам он живет то в деревне у кого-либо из вельмож, то в столице, то пропадает совершенно из виду.
В 1790 году вслед за прекращением "Почты Духов" Крылов оставил службу в Кабинете и уехал из Петербурга. В это время в Брянском уезде познакомился он с молодой девушкой - Анной Алексеевной Константиновой. Он старается понравиться ветреной девушке, но сознает, что с его наружностью это трудно, и склонность его к карикатуре и подсмеиванью выражается в подтрунивании над самим собой:
"Нередко милым быть желая,
Я перед зеркалом верчусь,
И женский вкус к ужимкам зная,
Ужимкам ловким их учусь.
Лицом различны строю маски,
Кривляю носик, губки, глазки,
И испугавшись сам себя
Ворчу, что вялая природа
Не доработала меня
И так пустила, как урода".
В то время в моде была любовь платоническая, но Крылов был к ней неспособен. Впрочем одно время девушка поводимому выказывала расположение выйти за него.
Ради неё он делает долги и разные безрассудства, словом находится в периоде болезни, которою должен переболеть всякий, как ребенок корью. Она любит наряды. Он находит, что ей они не нужны - так она хороша, но оправдывается перед ней в том, что воюет с модами. Впрочем Аннушка его - хороша, он с восхищением говорит о её красоте и скромности, но не идеализирует ее.
Жизнь в столице, заботы, дела и развлечения помогают ему забыть Аннушку. Правда, он, жалуется на свою слабость:
"Задумал целый век я свой
Против страстей стоять горой.
Кто ж мог мне быть тогда опасен,
Ужель дитя в пятнадцать лет?
Конечно. Вот каков здесь свет."
Но Крылов сам ошибался. Эта страсть не была для него опасна, как и всякая другая. В самом увлечении его мало чувства, как и в стихах поэтому мало лиризма.
Он может, по собственному признанью, любоваться ею "без ощущения в сердце муки".
"Влюбился б смертно - я не камень"
говорит он после первой встречи,
"Но рок судил - любовный пламень К иной красавице питать".
Кто эта красавица, видно из следующих строк в "Послании к другу":
"Мне чин один лишь лестен был,
Который я ношу в природе,
Чин человека: в нем лишь быть
Я ставил должностью, забавой;
Его достойно сохранить
Считал одной неложной славой".
Этот "чин человека" заключался для него в его призвании. Недаром он так горячо ссорился с теми, кто задевал в нем это призвание или был препятствием на его пути. Он горячо любил литературу, медленно, но упорно отыскивал свой путь и впоследствии, имея на своих плечах 60 лет, вернулся к определению этой "неложной славы" и увековечил свой взгляд в басне "Богач и поэт". "Едва одет, едва обут", поэт жалуется Юпитеру на богача, который "весь в золоте и спесью весь раздут", тогда как у него, говорит он:
"Ни ложки, ни угла - и все мое именье в одном воображенье".
"А это разве ничего", отвечает ему судья-Зевс, "что в поздний век твоей достигнут лиры звуки… не сам ли славу ты в удел себе избрал?"
* * *
Страсти Крылова были хотя несложны, но так же широки, как его лень. Закрытие типографий и вообще все время царствования Павла неудобно было для литературного движения; Крылов поневоле давал исход своим силам в кое-каких порывах, особенно в карточной игре. Чаще всего Крылов в это время живет в доме князя Голицына, в его имении, в селе Казацком. По временам он исчезает и оттуда. Ему надоедает бездействие и он ищет развлечений. Тогда появляется он где-нибудь на ярмарке. Как в детстве любил он кулачные бои, так и теперь привлекает его этот ничем не стесняемый в то время ярмарочный разгул. Сюда съезжаются богатые помещики и в одну минуту спускают в ва-банк оброки, а иногда в придачу и самые души. Иной спускает дом и последнюю утварь, нередко тарантас, в котором приехал, с лошадьми и кучером, со всем скарбом до погребца с ромом включительно.
Несмотря на ум и развитее Крылов, как любитель сильных ощущений, хорошо себя чувствовал в этой сфере. Здесь поправлял он свои дела, счастливо играя в карты.
Остроумный собеседник и забавный шутник, он бывал в деревне душою общества. Часто проводил он здесь время в полном бездействии, но в его уме и тогда неустанно совершалась работа. Однажды князь, зайдя в его комнату, нашел его лежащим на диване, в полном бездействии и в таком виде, что Крылов сконфузился и должен был оправдываться. Этот анекдот говорить о лени Крылова; но несомненно также, что в это время ум его переваривал плоды наблюдений. Особенно должен был он бездействовать после своих разъездов и порывов. Тогда в тишине укладывалось все накопленное в его уме и принимало своеобразную форму. Немало работал он в это время и над языком, иначе не мог бы вдруг заговорить с тем мастерством, какое видим мы в первых же его баснях. Имя его уже было известно. В 1794 году ему удалось наконец увидеть на сцене свою комедию "Сочинитель в прихожей", но он уже сознавал, что сцена - не для него, и этот успех не побудил его к новым трудам в том же роде. В это время он уже начинал сознавать тот путь, но которому суждено было ему идти. Когда он привез в Москву свои первые басни - перевод из Лафонтена, и Дмитриев сказал ему: "наконец вы нашли ваш истинный путь", эти пророческие слова лишь выразили то, что уже несомненно было в сознании Крылова. Во всяком случае это была цель, к которой вел его гений.
Мысли и образы зрели в это время в его душе, облекаясь в фантастические и вместе реальные формы, быть может благодаря природе, с которою он сблизился сознательно только лишь теперь, во время своего бездействия в доме князя Голицына. А ум и воля, опыт и зрелый возраст установили равновесие в его характере. Медленно перерождался Крылов, но зато действительно как бы родился вновь. С этой поры личность его становится анекдотичной, и как талант его принял новую форму, так в он сам как бы отлился в форму баснописца.
Раздражение, вызванное у Крылова неудачами на драматическом поприще и неуспехом изданий, могло улечься отчасти на приволье деревенской жизни и природы, отчасти забыться в увлечении страстей. Он чувствовал в себе силы богатыря, и его дух незримо работал. Теперь не только исчезло раздражение, но и определился его путь. Уже в журнале "Почта Духов" видно сознание важности сатиры и искание формы. Она должна быть краткой, в этом главная её ценность. Он говорит, что должно награждать писателя, который в краткой форме дает поучения людям. Это вполне отвечает тем анонимным попыткам, которые он делал уже тогда в журнале "Утренние Часы". Если он не подписывал имени, то конечно потому, что сознавал несовершенство формы, особенно сравнивая эти басни свои с баснями славного тогда Дмитриева. Очевидна связь этого искания формы басни с детскими попытками в том же роде, о которых говорит предание устами Лобанова. Стремясь в письмах гномов к более тонкой отделке, он в то же время продолжал втихомолку работать над басней. Краткость формы делает ее трудной. Уже выступив с басней открыто, он заново переделывает первый свой опыт "Дуб и Трость" еще во всех изданиях от 1806 до 1830 года. Начав почти с пасквиля, он все больше и больше маскирует свою сатиру, стремясь к иносказательности. В "Почте Духов" рядом с лицами, списанными с натуры, стоят уже типы, в которых автор художественно воплотил известные черты характера, мотивы и движения.
В предисловии к "Зрителю" Крылов рекомендует публике видеть в издателе "Зрителя" "не одно и не несколько лиц, а просто зрителя, который, наблюдая жизнь, выбирает то то, то другое, не касаясь личности, но описывая порок и добродетель". Так стремится Крылов освободиться в сатире от собственной личности, от своего я, но это ему еще не удается. Личные волнения увлекают его на прежний путь, например в сатире против Карамзина. Только тогда, когда, пережив страсти и волнения, вступает он в период полного равновесия умственных и душевных сил, сатира его становится вполне объективной. Лишь тогда создает он свой фантастически-реальный мир и свою форму, в которую укладывается этот мир. В этом процессе созревания его гения особенно интересен упомянутый период бездействия. Как плод, снятый с дерева незрелым, дозревает процессом брожения внутренних соков, так и в натуре Крылова в это время бродят страсти и волнения, и наконец улегаются постепенно в стройном порядке.
Глава IV
Крылов - баснописец
Крылов продолжает вести кочевую жизнь, то уединяясь в деревне, то забываясь среди развлечений столицы. Говорят, что в Риге выиграл он в карты большую сумму, тысяч тридцать, которую однако опять проиграл. Игру продолжает он и в Петербурге; однажды он впутался в какую-то шайку шулеров и по приказанию генерал-губернатора едва не был выслан из столицы. Державин, известный своей прямотой и честностью, также подвергался обвинениям подобного рода - до такой степени увлекала тогда многих игра.
Однако вся последующая жизнь Крылова говорить о том, что он силою воли и ума вышел чистым из всех этих увлечений и страстей. Да и в то время уже, несмотря на некоторые недостатки, Крылов пользовался уважением и любовью многих.
Литератор уже с известным именем, молодой человек умевший образовать в себе несколько талантов, за которые так любят в свете, драматически писатель, вошедший в дружеские отношения с первыми артистами театра, журналиста, с которым были в связи современные литераторы - Крылов не мог почти заметить, как ускользал от него год за годом посреди развлечений столицы. Он участвовал в приятельских концертах первых тогдашних музыкантов, прекрасно играя на скрипке. Живописцы искали его общества, как человека с отличным вкусом. В дополнение пособий по литературе Крылов выучился по-итальянски и свободно читал книги на этом языке. Ему не было уже чуждо и высшее общество столицы, где в то время так радушно принимались люди с дарованиями. Жизнь в Петербурге текла в это время весело и разнообразно. Недаром в день воцарения Александра I на улицах города встречные обнимались и целовались, поздравляя друг друга. Столица ожила. Вернулись литература и искусство. Особая комиссия изыскивала способы устройства и украшения города, а Гваренги и другие архитекторы строили дворцы, каналы, мосты и т. п. Салонам придавали особое оживление французы-эмигранты и постоянные споры и толки о Наполеоне и событиях войны. Последняя вызывала сильный подъем патриотического духа. В театре нередко собирались в ложах некоторых знатных лиц узнавать вести с поля битвы и забывали о спектакле. На сцене имели успех все произведения, намекавшие на текущие события, особенно все, что относилось к величию Александра I. Вместе с модами вернулась и сатира на них. Крылов написал две комедии: "Урок дочкам" и "Модная Лавка". Последняя имела особенно большой успех. В одной сцене комедии помещица хочет видеть хозяйку модной лавки, мадам Каре. Девушка Маша говорит, что пойдет ей доложить.
Сумбурова. Уж и доложить, жизнь моя! ведь это только у знатных.
Маша. И, сударыня, тот уже знатен, до кого многим нужда.
До француженки-модистки всем была нужда и не в одной лишь России. "Приехала ли кукла?" вот вопрос, волновавший всю Европу. "Каждую неделю из улицы Сент-Оноре в Париже отправлялась кукла, одетая по последней моде, принятой в Тюильри. Она должна была просвещать дам в Лондоне, Вене и Петербурге на счет того, как следовало чесаться, обуваться и душиться, чтобы не отстать от моды. Она проникала, говорят, даже в гарем турецкого султана, где приводила в восхищенье султанш и всех других более или менее законных его жен. У этой знаменитой куклы, над которой трудилось пятьдесят рабочих рук и двадцать различных искусств, все заслуживало внимания, начиная от рубашки и кончая веером, от пряжек на башмаках до локонов на голове". В день взятия Бастилии кукла впервые была задержана. Вскоре она стала появляться неаккуратно. Париж не утратил первенства вкуса, но республиканцы относились к кукле как к аристократке. Теперь, в начале нового века, негодование Европы против Наполеона опять обратилось на всю Францию: Европа по-прежнему покорно принимала парижские моды, но воины коалиции задерживали куклу, точно нового троянского коня, как эмиссарку революционных идей.
* * *
В Петербурге даже в высшем свете возникли салоны, задавшиеся целью бороться с французским влиянием из ненависти к Наполеону, врагу России. Салоны эти прекрасно изображены в романе Толстого "Война и Мир". На литературных вечерах у Державина, Оленина, князя Шаховского также энергично велась война с этим влиянием. Крылов принадлежал всей душой к этому кругу, был связан самыми дружескими узами со всеми членами его, и по просьбе и внушению этих друзей взялся за перо, написав упомянутую уже комедию "Модная Лавка". "Во время представления её партер был всегда полон и хохот не умолкал", словом успех был огромный, но не надолго. Комедию скоро забыли, как только прошел воинственный задор. Князь Шаховской заведывал репертуаром театра. Он не любил переводных комедий и чтобы уничтожить совсем любимую тогда легкую венскую онеру "Русалку", которую уже и без того впрочем переделали в "Днепровскую Русалку", он упросил Крылова написать новую оперу. Крылов в самом деле написал оперу "Илья-Богатырь", которую поставили с необыкновенно роскошной обстановкой. Подъем патриотического духа создал успех и этому слабому произведению. Во всяком случае Крылов был и остался главным выразителем вражды к подражанию и заимствованиям.