Когда вы читаете что-либо, обращайте внимание на знаки препинания, и вы научитесь говорить более выразительно, с соответствующими интонациями и логическими ударениями.
Конечно, не следует игнорировать и указания слышащих: напротив, к ним надо прибегать возможно чаще. Даже теперь, когда я говорю внятно, я с благодарностью выслушиваю указания на неверные ударения в незнакомых мне словах.
Вероятно, многих удивит мое утверждение, что стихи могут оказать помощь в налаживании и совершенствовании устного произношения. Приведу примеры.
На каком слоге ставить ударение в стихотворении Пушкина "Делибаш"? Когда я прочитала название Стихотворения, мысленно поставила ударение на втором слоге. Но, читая стихотворение, я обнаружила свою ошибку сразу:
Перестрелка за холмами,
Смотрит лагерь их и наш;
На холме пред казаками
Вьется красный делибаш.
Ударение приходится на последний слог слова "делибаш".
В современной художественной литературе и стихах на русском языке нередко встречаются украинские слова. Слышащим нетрудно правильно произносить эти слова, но для глухонемых это труднее. Так, большинство из них не может сказать, на каком слоге приходится ударение в слове "влада" (власть). Прочитайте следующую строфу из поэмы А. Безыменского "Трагедийная ночь", и вы легко определите ударение:
Батько с Демой счастливцы теперь:
Им учиться, как Риджи, не надо.
Знай, строительство тоннами мерь
В честь и славу радянской влады.
Таким образом, стихи помогают нам правильно произносить слова, а это далеко не пустяк. Каждому из нас необходимо хорошо владеть нормальной устной речью.
Конечно, трудно сразу отыскать в стихах нужный пример правильного ударения в словах. Но вот поэтому-то и надо больше читать стихи!
Я знаю украинский язык, хотя училась на русском. Чтение украинской литературы, и главным образом поэзии, помогло мне без труда изучить этот язык. Я прочитала всего "Кобзаря" Т. Г. Шевченко, сочинения Ивана Франко, М. Коцюбинского и других украинских писателей и поэтов.
Взрослые товарищи в личной беседе со мной спрашивают: "Как мне развиваться дальше?"
Мой ответ: читайте книги, читайте систематически и серьезно относитесь к чтению. Книги - лучшие друзья и учителя наши. Об этом замечательно пишет А. М. Горький:
"…с глубокой верой в истину моего убеждения я говорю всем: любите книгу, она облегчит вам жизнь, дружески поможет разобраться в пестрой путанице мыслей, чувств, событий, она научит вас уважать человека и самих себя, она окрыляет ум и сердце чувством любви к миру, к человеку. Пусть она будет враждебна вашим верованиям, но если она написана честно, по любви к людям, из желания добра им - тогда это прекрасная книга".
Все замечательные люди - ученые, изобретатели, писатели и другие - своими успехами и достижениями прежде всего обязаны книгам. Очень хорошо об этом пишет А. д’Аламбер:
"…Зародышами почти всех открытий являются плодотворные идеи, приобретаемые чтением и общением с людьми. Это тот воздух, которым нечувствительно дышишь и живешь".
У меня еще мало знаний; верно классическое изречение: век живи, век учись. Но то немногое, что я знаю, дали мне книги и общение с культурными людьми.
Врожденных знаний у человека нет. Они приобретаются учебой, упорной работой над собой.
В нашей стране имеются неограниченные возможности для культурного роста людей.
В солнечной стране социализма, где всепобеждающий разум человека восторжествовал над силами природы, каждый может стать образованным и высококультурным, нужно только любить знание, стремиться к нему, упорно работать над собой.
Незабываемый друг
В своем нервом напечатанном рассказе "Макар Чудра" Алексий Максимович пересказывает простые слова Чудры, который говорит о цыгане Лойко Зобаре: "…Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей!.." Эти слова я часто вспоминаю, ибо ценила дружеское отношение Алексея Максимовича Горького ко мне и гордилась им.
1933 год навсегда сохранится в моей памяти, так же как 18 июня - день, когда я получила первое письмо от Алексея Максимовича. Письмо это не только сильно обрадовало меня, но без преувеличения можно сказать - оно потрясло меня своей глубиной и мудростью.
Если попы и монахи восхищались и умилялись перед "разумом природы" и "божиею мудростью", когда слепоглухонемая американка Елена Келлер начала "быстрыми шагами идти к знаниям (приближающим ее к богу)", то А. М. Горький раз навсегда отказался верить в "разум природы" и неоднократно смеялся над ним.
"Я никогда не восхищался "разумом природы", не верил него и не верю, ибо в природе слишком много бессмысленного вредного для человека, лучшего и самого сложного из ее созданий, которое, однако, может быть убито тифозной вошью, туберкулезной бациллой и т. д…"
Эти слова поразили меня - слепоглухонемую девочку - своей простотой, мудростью и неоспоримой правотой. Я мысленно повторяла: "Верно, это очень верно". И, читая дальше это письмо, я с радостью, какую могут испытывать люди, будучи на моем месте, узнала, во что верит Алексей Максимович:
"Верю я в разум человека, он, человек, кажется мне органом самопознания природы, исследователем и организатором ее хаотических сил…"
В течение дня я несколько раз принималась читать это письмо. Я вспомнила Е. Келлер. Ее окружали епископы, монашки, попы поповствующие ученые. Они более всего заботились о том, чтобы "Приблизить Елену к богу", и до слез умилялись, что она так быстро "постигает божию мудрость", а вот Алексей Максимович пишет мне о могучем разуме только человека.
Мой учитель рассказывал мне о воспитании Елены Келлер и, между прочим, сказал: реакционный американский психолог В. Джемс заявил, когда познакомился с Е. Келлер: "Все попы его мира не могли доказать бытия бога, а вот Е. Келлер своим развитием показывает, что есть нечто выше нашего разума и Елена Келлер своим существованием доказала это".
Но Алексей Максимович не верил ни в разум природы, ни в другие "сверхъестественные силы"…
… Он горячо любил нашу Родину, гордился ею, не раз говорил и писал о том, что наша страна богата здоровыми, талантливыми людьми… не удивительно поэтому, что когда он получил от меня первое письмо, то живо им заинтересовался; письмо это возбудило в нём желание ознакомится с задачами нашего учреждения. Алексей Максимович совершенно правильно оценил нашу работу и понял, что даже слепоглухонемого можно сделать Человеком. А как это сделать? Алексей Максимович понимал и то и в следующих словах освещал этот вопрос:
"… Я думаю, что скоро наступит время, когда наука властно спросит так называемых нормальных людей:
- Вы хотите, чтобы все уродства, несовершенства, преждевременная дряхлость и смерть человеческого организма были подробно изучены? Такое изучение не может быть достигнуто экспериментами над собаками, кроликами, морскими свинками. Необходим эксперимент над самим человеком, необходимо на нём самом изучать технику его организма, процесс внутриклеточного питания, кровообразования, химию нервно-мозговой клетки и вообще все процессы его организма. Для этого потребуются сотни человеческих единиц, это будет службой, действительной службой человечеству, и это, конечно, будет значительно полезнее, чем истребление десятков миллионов здоровых людей ради удобства жизни ничтожного, психически и морально выродившегося класса хищников и паразитов". (Из письма ко мне.)
Читая это освещение вопроса об изучении человеческого организма, думаешь, что А. М. Горький не только был гениальным художником и публицистом, но и обладал колоссальной эрудицией ученого и - в то же время - был человеком будущего коммунистического строя. Недаром же он вдохновлял и призывал меня быть полезной для науки и писал мне: "…Вы вправе этой службой гордиться…"
Интересен тот факт, что Алексей Максимович, несмотря на непрерывную работу над художественными произведениями, на редкость для писателя-художника интересовался науками о человеке. А когда он начал переписываться со мной, он живо заинтересовался и проблемой слепоглухонемоты, и притом не так, как был заинтересован Диккенс Лаурой Бриджмен (слепоглухонемой предшественницей Е. Келлер): Диккенса больше всего поразило в Лауре Бриджмен то обстоятельство, что она может ощущать руками звуки музыки, прикасаясь к инструменту рукой, и то, что она в состоянии выражать свою радость смехом. "…Она смеется. Великий боже! Она смеется!;." - восклицал Диккенс.
Каждое письмо Алексея Максимовича доставляло мне такую же неисчерпаемую радость, как и первое письмо, и, кроме того, с каждым его письмом, я умственно росла: я лучше понимала прочитанные книги, больше узнавала жизнь и людей, а все это потому, что каждое слово Алексея Максимовича приближало меня к пониманию окружающего мира. Я охотно, с сильно бьющимся сердцем писала письма Алексею Максимовичу; я часто думала о том, что у меня еще слишком мало знаний и это печалило его. Но в одном письме Алексей Максимович написал мне: "…Ваше письмо также свидетельствует о прекрасном росте Вашего интеллекта…" Это признание сильно обрадовала меня и внушило мне уверенность, что дружба с Алексеем Максимовичем принесла мне колоссальную пользу - он вдохновлял меня и направлял ко всему доброму и разумному.
Все письма А. М. Горького ко мне хранятся у меня. Мой учитель перепечатал их для меня брайлевским шрифтом, я самостоятельно могу их читать в любую минуту. Да, я их читаю и изучаю, ибо они богаты неиссякаемой мудростью такого великого и пламенного человека, каким был Алексей Максимович Горький.
Случайная экскурсия
Однажды летом мы с М. Н. были в городе по своим делам. Освободились раньше, чем предполагали, а домой идти еще не хотелось. Стали думать да гадать, в какой музей нам пойти. Н. предложила:
- Пойдемте в домик Романовых. Мы как раз идем по этой улице. Вы там не были? - Нет.
- А мне очень хочется осмотреть боярские покои…
В исторических повестях и романах я много читала о царских боярских палатах, покоях и покойчиках с изразцовыми печами и лежанками. Боярские дома описываются с "красным крыльцом", узенькими оконцами, с женскими теремами и т.д. Палаты и покои представлялись мне такими же комнатами, какие имеются и в наших современных домах, только палаты представлялись мне большими залами, а покои - маленькими комнатками.
Изразцовые печи и лежанки я представляла как самые обыкновенные, сделанные из кирпича и глины русские печи, только со множеством маленьких и больших выступов и карнизов.
Я вообразила, что в бывшем доме Романовых в самом деле находится музей, и шла туда с большим оживлением, ибо надеялась увидеть там все в таком или почти в таком виде, как это было при жизни бояр. Но до чего же мы были разочарованы, когда, подойдя к усадьбе, узнали, что там уже нет музея, а разместилось какое-то учреждение. Мы все же попросили разрешения войти в дом, чтобы отыскать хоть какие-нибудь следы старинной архитектуры и боярской жизни.
И действительно, на мое счастье, в нижнем этаже еще сохранилось несколько маленьких комнат - покоев. Кое-где на стенах крепко держались куски парчи, которой, очевидно, были обиты стены.
В одном из покойчиков (эти комнаты были так малы, что я могу назвать их только покойчиками) нашлась и заинтересовавшая меня изразцовая печь с лежанкой.
Увы! Эта печь была совсем не похожа на русские печи в избах и украинских хатах. Я внимательно осмотрела небольшую печь и миниатюрную лежаночку. Сделаны они были из очень гладких, как бы отшлифованных или кафельных "кирпичиков" различной величины и формы, со множеством красивых, рельефно исполненных рисунков. Тут были цветы, деревья, птицы, звери. М. Н. сообщила, что все эти фигуры цветные и очень красивые. Мне они тоже нравились, я долго не могла отнять рук от этих изображений.
Захотелось мне осмотреть и дверь, хотя я совсем не предполагала, что обыкновенная дверь может быть какой-то необыкновенной, но в этих покойчиках и двери были необычайны: не такие, как в наших современных домах. Прежде всего я споткнулась о высокий порог. Такие пороги были во всех комнатах, двери же низенькие, очень тяжелые, массивные, толстые, обитые сукном и вверху заканчивались полумесяцем. Осмотрев две двери, я поняла, почему в старых книгах писали, что, когда человек заходил в боярский покой, он сильно нагибался. Я очень сожалею, что никакой мебели, никакой домашней утвари в покоях не сохранилось.
Осмотрев низ, мы подошли к лестнице, чтобы подняться наверх в бывший женский терем. По книгам мне представлялась очень простая, довольно узкая, с низенькими ступеньками деревянная лестница, по которой поднимались на верхний этаж. Мне казалось, что очень легко было не только обычно всходить по ней, но даже бегать. Та лестница, к которой мы подошли, была не такова. Ступеньки оказались высокими, вся лестница очень узкая, крайне неудобная для подъема и спуска, тем более что над ней низко навис потолок. М. Н. не успела наклонить мне голову, и я имела удовольствие проверить прочность потолка собственным лбом.
Да, хорошо оберегали бояре своих жен и дочерей: по такой лестнице, а особенно в темноте, не очень-то разбежишься! В стене на лестнице находились узенькие слуховые оконца. К величайшей нашей досаде, от прежнего терема не сохранилось никаких следов: там все комнаты были заново перегорожены деревянными перегородками. Суетились какие-то люди. Нам оставалось только повернуть назад. И когда мы спускались вниз по этой предательской лестнице, я снова ушиблась о выступ потолка. Внутренне я очень посочувствовала боярским затворницам…
Эта старинная лестница напоминала мне некоторые сцены из повести А. К. Толстого "Князь Серебряный". Я представила себе старого боярина Дружину Андреевича Морозова, одетого в старинную длиннополую одежду. Он казался мне суровым, хитрым и длиннобородым стариком… Потом постепенно возник большой, с высокой оградой боярский сад.
Теплая, душистая, летняя ночь… В длинной женской одежде, закутанная кисеей, идет по саду к дому молодая жена боярина - Елена.
Она только что встретилась у садовой ограды с князем Серебрянным и теперь вся трепещет от страха…
И вот сердитый старый боярин со свечой в руке медленно взбирается по этой крутой узенькой лестнице в терем жены…
Потом у боярина пируют опричники. Мне представилась большая толпа бражничающих людей, тесно набившихся в эти маленькие покойчики, где они задыхаются от жары… А вот разгоряченный вином ужасный князь Афанасий Вяземский, сгибаясь почти вдвое, спешит вниз из терема по крутой лестнице и несет на руках бесчувственную женщину. Он спешит и не замечает, как бедная Елена ударяется головой о потолок…
Пока эти картины неясно мелькали перед моим внутренним взором, я медленно спускалась вниз, придерживаясь рукой за стену. В стене я обнаружила узенькие оконца и начала их осматривать. О стрельчатой архитектуре я только читала; верхняя часть этих окошек была остроконечной, и теперь мне стал ясен стиль стрельчатой архитектуры.
Спустившись с лестницы, мы вышли через массивную, тяжеловесную железную дверь на маленький, как я подумала, балкончик. Однако М. Н. сказала, что это бывшее "красное крыльцо". Так ли это, не знаю, но "красное крыльцо" в боярских домах мне представлялось совсем не таким: я представляла его широким, с красивой решеткой по бокам и резными легкими колонками, которые поддерживали навес с затейливой резьбой и узорами.
Я обратила внимание на то, что в доме Романовых все, что сохранилось - стены, двери, окна, - было крепкое, толстое, рассчитанное на долгое время; а мне думалось, когда мы подходили к усадьбе, что я вижу развалины.
Как интересно знакомиться со стариной и мысленно переноситься в то далекое время, представить себе жизнь прошедших поколений, прошедших столетий!
Когда я брожу по Москве, мне всегда очень хочется представить этот город в разные времена и сравнить его с нашей кипучей, заново перестраивающейся столицей. Когда-то разными переулками и закоулками по Москве пробирались бедные люди, а по большим улицам в экипажах проносились сытые, раздутые и преждевременно обрюзгшие богачи. А теперь, теперь… десятки тысяч нарядных, здоровых и веселых людей заполняют просторные улицы и широкие площади Москвы - красавицы столицы.
Быстро мчатся машины, автобусы, троллейбусы. А как чудесно в метро! Когда я бываю в подземных дворцах метро, я испытываю большую человеческую гордость за нашу советскую созидательную эпоху, за наш сильный, мужественный и свободный от эксплуатации народ.
Мне представляется, что мы живем одной большой значительной жизнью и равно пользуемся всеми ее благами. И люди мне представляются тогда не такими, как я привыкла наблюдать их в обыденной жизни, - нет, они мне кажутся чем-то большим, ибо их творческий разум, направляемый родной Коммунистической партией и вооруженный знаниями, побеждает природу, творит чудеса в технике, зодчестве, искусстве.
О море и дендрарии
I
Я стояла на берегу моря в Сочи и декламировала стихи о море:
А вот оно море, горит бирюзой,
Жемчужною пеной сверкает.
На белую отмель волна за волной
Тревожно и тяжко взбегает.
Смотри, он живет, этот зыбкий хрусталь,
Он стонет, грозит, негодует.
А даль-то какая! О как эта даль
Усталые очи чарует…(С. Надсон)
Моя спутница Таня слушала стихи, смотрела на море и говорила, что сейчас оно у берега темно-голубое с зеленым оттенком а вдали темно-синее, сливающееся с горизонтом. Далеко-далеко плыл пароход. Но я ощущала только запах моря да легкие порывы освежающего бриза, а под ногами песок и гравий. Таня часто восклицала:
- Какое море прекрасное и безбрежное!..
Я не могла представить себе величину моря, но волны - этот живущий какой-то своей жизнью "зыбкий хрусталь" - представлялись мне неустанно действующей, никогда не иссякающей, а, наоборот, вновь и вновь нарождающейся сердитой силой, которая в то время была ощутимой, осязаемой.
Волны накатывались на берег, мощно ударялись о камни; это я ощущала и именно потому могла представить себе, что вокруг меня громадный простор, что волны катятся издалека и где-то там, далеко сливаются с горизонтом. И о горизонте у меня не было зрительного представления, но если бы мне кто-нибудь начал объяснять, сравнивая горизонт, например, с опрокинутой над землей гигантской чашей, края которой соприкасаются с землей или водой, то, очень может быть, у меня возникло бы своеобразное представление о горизонте. В стихах я читала:
И видно оттуда, как даль горизонта
Сливается с зыбью морской…(С. Надсон. "На могиле Герцена")
Вот почему я и говорю, что сравнение горизонта с опрокинутой чашей помогло бы мне приблизительно представить горизонт. Но это только так кажется мне; того же, что есть в действительности, я не знаю.