Третьим из убийц стал находившийся в Петрограде агент британской разведки лейтенант Освальд Рейнер. В Лондоне были серьезно обеспокоены недавно полученными сведениями о возможном сепаратном мире России с Германией, активным сторонником которого был Григорий Распутин. Заключение этого мира британские разведчики должны были сорвать.
Четвертым убийцей и одновременно покровителем заговора стал великий князь Дмитрий Павлович.
Кроме того, князь Юсупов вовлек в заговор своего приятеля поручика Сухотина, а Пуришкевич - доктора Лазоверта, который должен был рассчитать дозу яда и впоследствии, когда все будет кончено, констатировать смерть Распутина.
Местом убийства был выбран юсуповский дом на Мойке (хорошие отношения Феликса с Распутиным давали князю возможность пригласить старца в гости, не вызывая у того подозрений). Распутина решено было отравить при помощи цианистого калия, а если яд не подействует, то воспользоваться огнестрельным оружием.
Начальник Петроградского Охранного отделения генерал Глобачев, обеспечивавший безопасность Распутина, вспоминал: "Часто Распутин отпускал агентов раньше установленного времени, заявляя, что больше в течение дня уже ни выезжать, ни выходить не будет. Так было и в трагический для него вечер 16 декабря 1916 года. В 10 часов вечера он сказал агентам, что больше не выйдет и ляжет спать, а потому агенты могут идти домой; между тем он отлично знал, что за ним приедет кн. Юсупов в 12 час. ночи, что видно из того, что когда позвонили с черного хода, то он спросил: "Это ты, маленький" (так он называл Юсупова) и сейчас же, надев шубу и галоши, вместе с ним и вышел".
Юсупов приехал на автомобиле, за рулем которого был доктор Лазоверт, переодетый шофером.
В ночь с 16 на 17 декабря 1916 года в подвале юсуповского дома, за размеры свои чаще называемого дворцом, Григорий Распутин был убит.
Он съел отравленных пирожных (в последнее время Распутин иногда позволял себе полакомиться сладостями), выпил отравленного вина, но яд действовал плохо. Тогда Юсупов выстрелил в Распутина.
Его сочли мертвым и бросили в подвальной комнате, где, собственно, и происходил "прием", чтобы беспрепятственно отпраздновать "успех" наверху; Распутин ожил и попытался бежать, но был добит выстрелами.
Тело старца бросили в прорубь близ Петропавловского моста. Оно вскоре всплыло, и на рассвете 19 декабря было обнаружено у моста на Малой Невке. Есть версия, что в момент опущения в воду Распутин был еще жив.
В ночь на 20 декабря профессором кафедры судебной медицины Военно-медицинской академии Косоротовым было произведено вскрытие и бальзамирование тела. Подлинник протокола вскрытия до наших дней не сохранился.
21 декабря Григорий Распутин был похоронен в Царском Селе, в недостроенной Серафимовской часовне.
"Это место находилось к северо-востоку от так называемой Елевой дороги Царскосельского Александровского парка, между парком и деревней Александровкой, у опушки леса. Оно было куплено А. А. Вырубовой для постройки на ней подворья. Там уже была приготовлена могила, куда гроб и опустили в присутствии священника Федоровского собора отца Александра Васильева. Приехали порознь А. А. Вырубова и г-жа Ден. Было серое, морозное утро, - вспоминал генерал Спиридович. - Никого из Свиты не было. Даже не было Дворцового коменданта, которому своевременно доложили о заказе экипажей. Императрица держала пук белых цветов. Отец Александр, духовник Их Величеств, отслужил литию. Царица поделилась с детьми и дамами цветами. Их бросали в могилу с землей. Стали закапывать. Их Величества отбыли во дворец".
Акилина Лаптинская положила на грудь покойнику иконку Знамения Пресвятой Богородицы, подписанную на обороте императрицей и ее дочерьми. Эта иконка изначально предназначалась Александрой Федоровной в подарок Распутину живому, а не мертвому.
После Февральской революции толпа пьяных солдат разорила могилу Григория Распутина. Они подняли труп на штыки (излюбленное солдатское развлечение того времени), а затем бросили его в костер и принялись отплясывать вокруг.
Хоть прах старца и был развеян по ветру, но уничтожить память о нем враги так и не смогли.
"Полицейский инспектор пришел к нам домой в сопровождении епископа Исидора, который был другом отца, - вспоминала Матрена Распутина. - Инспектор показал испачканную кровью калошу, и мы тут же узнали в ней одну из отцовских. Он сообщил, что ее нашли на льду возле Петровского моста. Еще он сказал, что под лед спускались водолазы, но ничего не нашли.
Мы с Варей и раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь, увидев калошу, поняли бесповоротно, что его убили…
Потом я вспомнила о письме, которое передал мне отец вечером накануне. Села читать вслух Варе и Кате:
"Мои дорогие!
Нам грозит катастрофа. Приближаются великие несчастья. Лик Богоматери стал темен, и дух возмущен в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится. Ужасен будет гнев. И куда нам бежать?
В Писании сказано: "О дне же том и часе никто не знает". Для нашей страны этот день настал. Будут литься слезы и кровь. Во мраке страданий я ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким. Одному Богу известны пути вашего страдания. Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явлены им будут знамения. Молитесь о своем спасении. Милостью Господа нашего и милостью заступников наших утешитесь.
Григорий"".
Заступников уже не было - оставалось уповать лишь на Бога.
"Многие видели в отце манерность, - писала в другом месте своих воспоминаний Матрена. - Но ее не было. За манерность часто принимали как раз непосредственные проявления отца. Например, почти на всех фотографиях видно, как он держит пальцы сложенными для крестного знамения. Это вызывало упреки со стороны тех, кто готов был обвинить отца в притворстве. Однако я получила страшное подтверждение их неправоты и, наоборот, - искренности отца.
Когда тело отца достали из проруби, оно, разумеется, было закоченевшим. Таким я его и увидела, когда по просьбе Протопопова приехала на опознание. Так вот правая рука отца как раз была сложена для крестного знамения. Возможно ли, чтобы он и в последние мгновения своей земной жизни пытался представлять себя иным, чем был на самом деле?"
И впрямь невозможно; Распутин был честен и искренен как с окружающими, так и с самим собой.
Со смертью старца страсти вокруг его имени не угасли - скорее наоборот.
"Позор, позор, позор - вот что такое Григорий Распутин для России. Позор исторический, позор несмываемый. Позорно было, когда нельзя было упоминать его имя в печати. И позорно теперь писать о нем как о человеке, игравшем такую огромную роль в истории наших дней", - надрывалась в "праведном" гневе газета "День".
В "Биржевых ведомостях" было написано: "Погиб человек, в котором как в зеркале отражалось уродство русской жизни. Разбилось зеркало. Но что же изменилось в жизни? И что может измениться от того, что разбилось зеркало?.. Сила фетиша не в нем самом, а в вере и покорности поклонной толпы и в подлости жрецов, эксплуатировавших и его и толпу".
Древнее правило "De mortius aut bene, aut nihil" - "О мертвых или хорошо, или ничего", на прессу Российской империи не распространялось.
Протопресвитер Шавельский узнал о гибели Григория Распутина, находясь в Ставке Верховного главнокомандующего. Вот отрывок из его воспоминаний:
"- Величайшая новость! - радостно сказал генерал, когда я закрыл за собою двери кабинета. - Распутин убит. Его убили великий князь Дмитрий Павлович, князь Юсупов и Пуришкевич во дворце Юсупова, куда они завезли его якобы для пирушки.
- Верно ли это? - спросил я.
- Да уж чего вернее! Я только что слышал это от командира корпуса жандармов графа Татищева, несколько часов тому назад прибывшего в Ставку, очевидно, для доклада Государю об убийстве.
И генерал дальше рассказал мне подробно об убийстве… Привезенная гр. Татищевым весть с быстротой молнии распространилась по Ставке. Гр. Татищев сообщил ее в штабной столовой во время завтрака. И высшие, и низшие чины бросились поздравлять друг друга, целуясь, как в день Пасхи. И это происходило в Ставке Государя по случаю убийства его "собинного" (искаж. "особенного". - А. Ш.) друга! Когда и где было что-либо подобное?! Такая же картина наблюдалась и повсюду в России, куда только долетала весть об убийстве "старца". Один из чинов Ставки рассказал мне, что, возвращаясь из Архангельска, он на одной из станций в Вологодской губернии наблюдал точно такую же картину, когда пассажиры из газет узнали, что Распутин убит. Началось всеобщее ликование. Знакомые и незнакомые обнимали и поздравляли друг друга".
Сестра императрицы, великая княгиня Елизавета Федоровна, узнав об убийстве Распутина, отправила две телеграммы.
Великому князю Дмитрию Павловичу она написала: "Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Елла".
Княгине Юсуповой, матери Феликса, было сказано в том же духе: "Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета".
И эта женщина просила Николая помиловать убийцу ее мужа? Действительно - где логика, где разум?
"Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли: "Зверь был раздавлен, - как выражались, - злого духа не стало". От восторга впадали в истерику… - вспоминала Анна Вырубова. - Государыня не плакала часами над его телом, и никто не дежурил у гроба из его поклонниц. Ужас и отвращение к совершившемуся объяли сердца Их Величеств. Государь, вернувшись из Ставки 20-го числа, все повторял: "Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика"".
"Мне, признаюсь, подвиг Феликса и Дмитрия Павловича в сообществе с Пуришкевичем не рисовался в этом романтическом свете, - писал Милюков. - Безобразная драма в особняке Юсупова отталкивала и своим существом, и своими деталями. Спасение России оказывалось призрачным; убийство Распутина ничего изменить не могло.
И я предвосхищал суждение русского мужика о гибели своего брата: "Вот в кои-то веки добрался мужик до царских хором - говорить царям правду, - и дворяне его уничтожили"".
Совсем скоро мужики получили превосходную возможность рассчитаться с дворянами за все обиды сразу. Близился октябрь 1917 года, месяц, перевернувший с ног на голову не только трещащую по швам Российскую империю, но и весь мир.
Иван Солоневич был уверен "в том, что Николай II был человеком недостаточно энергичным для нашей катастрофической эпохи. Вероятно, он просто был слишком большим джентльменом: качество не очень подходящее для бурных эпох. Все его ошибки - ошибки недостаточной решимости или, если хотите, то и недостаточной жестокости. Убийц Распутина нужно было повесить обязательно. Насколько мне известно, Государь и принял такое решение, но отменил его под давлением великих князей. Безнаказанность убийц "друга Царской Семьи" подорвала веру в силу власти и показала: ну, теперь можно делать что угодно. Стали делать что угодно".
Следствие по делу об убийстве Григория Распутина велось формально, лишь для отвода глаз, и вскоре заглохло. Виновные так и не были наказаны должным образом.
"Помню, как Их Величества не сразу решили сказать ему (наследнику престола. - А. Ш.) об убийстве Распутина; когда же потихоньку ему сообщили, Алексей Николаевич расплакался, уткнув голову в руки, - писала Вырубова. - Затем, повернувшись к отцу, он воскликнул гневно: "Неужели, папа, ты их хорошенько не накажешь? Ведь убийцу Столыпина повесили!" Государь ничего не ответил ему".
Великий князь Дмитрий Павлович был сослан в Персию, на Кавказский фронт.
Феликса Юсупова отправили под домашний арест в его имение Ракитное недалеко от Курска. Неугомонный Феликс и оттуда продолжал строить планы по "спасению отчизны". "Государь, кажется, скоро едет в Ставку, нужно было бы, чтобы императрица Мария Федоровна этим воспользовалась и с людьми, которые могут ей помочь и поддержать ее, отправилась бы туда и вместе с Алексеевым и Гурко потребовали бы, чтобы арестовали Протопопова, Щегловитова, Аню, и Александру Федоровну отправили бы в Ливадию. Только такая мера может еще спасти, если только не поздно. Я уверен, что пассивное отношение Государя ко всему, что происходит, является результатом лечения его Бадмаевым. Есть такие травы, которые действуют постепенно и доводят человека до полного кретинизма", - писал князь Юсупов великому князю Николаю Михайловичу.
Пуришкевича защитила пресловутая депутатская неприкосновенность.
Британского подданного Освальда Рейнера предпочли вообще не заметить, словно его и не было вовсе.
"Самое печальное было то, что я узнал, как поощрял заговорщиков британский посол при Императорском дворе сэр Джордж Бьюкенен, - писал впоследствии великий князь Александр Михайлович. - Он вообразил себе, что этим своим поведением он лучше всего защитит интересы союзников и что грядущее либеральное русское правительство поведет Россию от победы к победе.
Он понял свою ошибку уже через 24 часа после торжества революции и, несколько лет спустя, написал об этом в своем полном благородства "post mortem". Император Александр III выбросил бы такого дипломата за пределы России, даже не возвратив ему его верительных грамот, но Николай II терпел все".
Последнему императору из династии Романовых терпеть оставалось уже недолго. Менее двух лет…
Закончить эту книгу хочется словами Матрены Распутиной, которая написала однажды:
"Я очень люблю своего отца.
Так же сильно, как другие его ненавидят.
Мне не под силу заставить других любить его.
Я к этому и не стремлюсь, как не стремился отец.
Как и он, хочу только понимания.
Но, боюсь, - и это чрезмерно, когда речь идет о Распутине".
Примечания
1
Все даты приводятся по старому стилю, принятому во время жизни Григория Распутина.