Разведчик продолжает снижаться. Вот высота уже около 1000 метров. Скорость нашего полета превышает предельную. Расстояние между нами и разведчиком быстро сокращается. Впереди - Рижский залив. Всматриваюсь: истребителей противника нет. Даю команду товарищу:
- Атакую! Прикрой!
Подлетаю к разведчику почти вплотную. Стрелки открывают сильный огонь. Трассы осыпают мой самолет.
Нажимаю на гашетки. Очередь! Но тут мой самолет вздрогнул, и не успел я разобраться, в чем дело, как он перевернулся на спину.
Напрягаю все силы и выравниваю самолет.
- Ты ранен? - слышу испуганный голос Дмитрия.
- Да нет. Видно, в спутную струю от "дорнье" попал. А где же он?
- Впереди нас ковыляет. Подбит.
Делаю попытку снова атаковать. Увеличиваю скорость. Но самолет опять стал переворачиваться на спину. С трудом его выравниваю.
- Да что с тобой? - снова тревожно спрашивает Титаренко.
- Переворачивает, Дима!
Сбавляю скорость, стараясь удержать самолет в горизонтальном положении.
Противник уходит. Не могу дать команду Титаренко добить: бензин у нас на исходе.
Прислушиваюсь: мотор работает четко, без перебоев. Тут все в порядке. Смотрю на плоскости - левая повреждена, и самолет сильно кренит влево. Ясно - поврежден элерон. Надо возвращаться домой, не теряя ни секунды.
Сбавляю обороты мотора и на предельно малой скорости на небольшой высоте веду подбитый самолет над территорией, занятой противником. Стоит мне сделать одно неосторожное движение, чуть повысить скорость, и самолет теряет управляемость. Вот-вот перевернется снова. Ты подбит, а внизу враг - нет ничего неприятнее этого ощущения!
Если нападут истребители, Дмитрию придется драться одному: я не смогу вести бой. От этой мысли дрожь пробегает по спине, на лбу выступает холодный пот: погибнуть в бою не страшно - страшна бессмысленная гибель.
Преследуя "дорнье", я рассчитывал, что на обратном пути нас выручит скорость. А теперь у меня мало надежды довести самолет до расположения наших войск. На такой скорости, пожалуй, и Дмитрий не дотянет до дому. Передаю боевому другу условно: следуй дальше один. А он просит разрешения остаться. Добавляет, что бензина у него хватит. В этом я усомнился. Но понял, что друг не оставит меня.
Когда чувствуешь локоть товарища, знаешь, что товарищ поддержит, легче вести борьбу. Одному мне пришлось бы напряженно следить за воздушным пространством, чтобы вовремя увидеть врага, смотреть назад, делать много отворотов, изломов маршрута, а это лишний расход бензина.
Я смотрел только вперед и сосредоточен был на одном: как довести машину? За воздухом зорко следил мой товарищ. Его самолет появлялся то справа, то слева от меня.
Вот и линия фронта. Долго же мы до нее добирались! Сейчас непременно откроет огонь зенитная артиллерия противника. Так и есть. Вокруг стали разрываться снаряды. Небольшими отворотами уклоняюсь от огня, с трудом удерживая самолет в горизонтальном положении.
Но вот под плоскостями самолетов земля, освобожденная от врага. Впрочем, истребители могут атаковать и здесь. Да и удастся ли довести до аэродрома тяжелоуправляемую машину? Надо спасти, посадить ее, пока есть хоть капля бензина. Прыгать с парашютом только в крайнем случае.
Передаю по радио другу:
- Спасибо, Дима. Долечу один.
Он отвечает:
- Прошу разрешения прикрывать до посадки.
И мы продолжаем полет на предельно малой скорости. Поглядываю на приборы, на самолет боевого друга. Осматриваю и землю: на всякий случай подыскиваю площадку, удобную для посадки.
Наконец показался аэродром. Он тщательно замаскирован, но тут я знаю каждый кустик. Различаю место стоянки наших самолетов. К ней сбегаются товарищи - летчики, техники. Их опередила санитарная машина.
Обычно истребитель с легким чувством, победоносно подлетает к своему аэродрому. А я веду подбитый самолет осторожно, будто крадучись. Не привык я возвращаться на такой скорости. По-прежнему сильно кренит влево. Держу ручку управления обеими руками, и то они устали. Неизвестно, как самолет будет вести себя на посадке. Надо еще раз все продумать и принять правильное решение. Передаю Дмитрию команду:
- Иди на посадку!
Вместо ответа он тревожно спрашивает:
- Как дела?
Повторяю:
- Иди на посадку!
На этот раз он беспрекословно повинуется. Бензин у нас почти иссяк.
Все взвесив, иду на посадку и я. Самолет касается земли. Заруливаю к своей стоянке. И тут "Лавочкин" останавливается. Сбежались товарищи, разглядывают плоскость. Вылезая из кабины, слышу слова техника Васильева:
- Да, повреждение серьезное. Как только самолет держался в воздухе, не перевернулся?! Да вы не волнуйтесь, товарищ командир, починим быстро.
Подхожу к Дмитрию и крепко его обнимаю.
- Спасибо, дружище!
За несколько дней боев наша группа уничтожила двенадцать вражеских самолетов. А главное, нам удалось нанести моральное поражение немецким асам, и они стали уклоняться от боев. Задание было выполнено.
Я получил приказ вернуться в полк, когда войска трех Прибалтийских фронтов уже вели бои на ближайших подступах к Риге, располагали большим количеством авиации, и наша помощь уже была не так нужна.
Когда мы прилетели в свой полк, я заметил незнакомого молодого летчика. Он шел торопливо, чуть прихрамывая, навстречу летчикам третьей эскадрильи. Кто-то крикнул:
- Да это Крамаренко!
И все бросились к нему. Встреча была бурная. Сергей Крамаренко - летчик из третьей эскадрильи. Несколько месяцев о нем ничего не было известно. Он вернулся в полк, когда мы улетели в Прибалтику.
Вот что с ним произошло. В воздушном бою под Проскуровом он был тяжело ранен в руку и ногу. Самолет загорелся, пришлось выброситься на парашюте. На земле ему оказали первую помощь, а потом отправили на самолете в Москву в госпиталь, где он и пролежал много времени.
На врачебную комиссию он пришел, опираясь на палку, но оставил ее в коридоре, не показав виду, что ступать нестерпимо больно. И комиссия, правда, с трудом, признала его годным к летной работе. Он стремился в родной полк, приложил немало стараний, чтобы разыскать его. И добрался сюда, к радости всех однополчан.
Куманичкин, рассказавший мне все это по дороге на КП, сказал с довольным видом:
- Вот у меня и напарник теперь есть.
НЕТ ИМ ПРОЩЕНИЯ!
На нашем фронте продолжалось затишье. Лишь изредка мы вылетали на охоту южнее Варшавы.
Вечерами гуляли по тихим улицам поселка, расположенного неподалеку от нашего аэродрома. Жители относились к нам сердечно. В каждом доме мы были желанными гостями. Нам рассказывали о черных днях немецко-фашистской оккупации, о том, как беженцы из городов, семьи офицеров польской армии многие годы скрывались, скитались под вечным страхом, что фашисты отправят их в концлагерь. Слушая, я думал о судьбе сотен и сотен тысяч соотечественников, угнанных на каторжные работы в фашистскую Германию, о брате Григории.
Сравнительно близко от нашего аэродрома до лета этого года было несколько фашистских лагерей смерти - в Бяла-Подляска, под Люблином, в Майданеке и уже совсем недалеко от нас - в старинной крепости под Демблином.
Ненастным октябрьским утром несколько однополчан поехали на машине в Майданек. Войска Первого Украинского фронта овладели им в июле, освободив тех, кто уцелел. Мне поехать не удалось. Однополчане вернулись к концу дня. Были подавлены, угнетены - никогда я их такими не видел. Мы уже многое знали тогда о Майданеке, но товарищи говорили, что действительность превзошла все их ожидания: кровь стынет в жилах при одном воспоминании об этом страшном месте. Еще издали они увидели однообразные бараки и трубу крематория, где гитлеровские палачи сжигали замученных и расстрелянных узников. Эта фабрика уничтожения людей вмещала одновременно 150 тысяч человек. Сюда гитлеровские палачи сгоняли пленных - взрослых и детей - из всех оккупированных стран. Тут погибли сотни тысяч наших советских граждан. И страшно вымолвить - всего в Майданеке уничтожено полтора миллиона человек.
Еще множество концлагерей в те дни продолжали существовать на территории оккупированной Польши, в фашистской Германии. С тех пор народы мира многое узнали о злодеяниях гитлеровских палачей, узнали имена нацистских преступников. И кое-кто из злодеев понес заслуженную кару. Но нестерпима одна мысль о том, что многие преступники, зверски истязавшие узников фашистских лагерей смерти, до сих пор еще не преданы суду, не понесли наказания. Им не место среди людей.
Наши товарищи видели горы обуви - мужской, женской и детской, рассортированной палачами. Видели газовые камеры с глазками в дверях: в них изверги смотрели на свои жертвы.
Горестно, со слезами слушал рассказы однополчан Давид Хаит: он думал о своих стариках. У меня перехватывало горло от ярости и невольно сжимались кулаки, а Дмитрий Титаренко все повторял:
- Этим гадам прощения не будет. Надо покарать всех до единого.
Так случилось, что на следующий день мне принесли письма.
Я стал читать, пока техники готовили самолеты. И, как всегда, начал с письма отца.
Тяжкое горе случилось у нас в семье. Отец сообщил, что еще в 1942 году под Сталинградом погиб мой старший браг Яков. Отец писал также, что вернулось несколько человек, угнанных фашистами в рабство вместе с братом Григорием. Они рассказывали, что Григорий попал в группу, отправленную в Майданек. В дороге фашисты зверски истязали людей. Бывшие узники, оставшиеся в живых, говорили, что Григорий очень ослаб, исхудал и что погиб он в Майданеке.
Нелегко было отцу писать, но он нашел в себе мужество и кратко сообщил обо всем. Каждый поймет, что я испытал, узнав о гибели братьев, особенно о том, как погиб Григорий. Думал ли я еще вчера, с ужасом и яростью слушая рассказы товарищей, что пути войны привели меня почти к тем местам, где среди бесчисленных жертв фашистских палачей был и мой брат.
…Горестную весть я узнал и из письма Мухина: в Румынии погиб инженер-майор Фрайнт. Он вылетел на обследование нового передового аэродрома вместе с летчиком Аладиным на "ПО-2". Над окруженной группой фашистов они попали под обстрел. Фрайнт был убит, Аладин, раненный в ногу, привез его тело на аэродром. Никогда не забыть, сколько он дал нам, молодым летчикам, когда мы изучали "ЛА-5". В памяти всплыли лица друзей - молодые, смелые лица тех, кто погиб в борьбе с фашизмом.
А вскоре - еще одна горестная весть из старого полка. Друзья сообщали, что в разгаре наступательной операции войск Второго Украинского фронта под Дебреценом в бою сбит Федор Семенов. Я был один в домике у КП и думал о своем фронтовом учителе, которому стольким обязан, о большом своем друге. Не верилось, что мог погибнуть такой опытный и хладнокровный летчик, воевавший с первого дням войны.
Оживленно разговаривая, вошли товарищи. Сразу заметили, что я чем-то опечален, притихли, стали расспрашивать. Все вместе мы вышли на аэродром. Холодный ветер обдал лицо. Из-за облаков выглянуло солнце, и в голубом небе заблестели два самолета: они барражировали над аэродромом.
- Не унывай, дружище… - сказал Титаренко, обняв меня за плечи. - Может, Семенов жив. А если нет - мы отомстим фашистам за твоего фронтового учителя. И ждать этого недолго: скоро начнутся настоящие бои.
…Много времени спустя я узнал, что Федор Семенов выбросился с парашютом, но попал в расположение врага. Очевидцы, освобожденные из фашистского плена, рассказывали о том, как мужественно держался Федор Семенов. Он не позволил фашистам сорвать с него Золотую Звезду и ордена. Ни посулами, ни пытками гитлеровцам не удалось заставить его дать нужные им показания. Фашисты расстреляли Федора Семенова за несколько дней до окончательной нашей победы. Вечно будет жить в моей памяти его образ.
Однажды меня вызвал Павел Федорович Чупиков:
- Вам придется звеном вместе с Титаренко на несколько дней слетать на правый фланг. Изучите обстановку, тактику вражеской авиации на том участке фронта. Передают: там действуют отборные немецкие асы. Частью сил полк туда уже вылетал без вас.
И вот наше звено на правом фланге. Вылетаем на охоту в район западнее Варшавы, Модлина и Пултуского плацдарма.
Воздушный противник не вступает в активные бои - очевидно, старается избежать потерь. Фашисты бросают основные силы авиации на поддержку и прикрытие своих войск. Охотники на "мессерах" действуют очень осторожно. Атакуют только в том случае, если положение для них явно выгодное, атаки производят из-за облаков.
Однажды на охоте в районе севернее Модлина, когда я собирался сделать маневр - разворот в сторону плацдарма, - раздался тревожный голос Титаренко:
- Слева "мессы"!
Я и не заметил, как они вывалились из облаков, и чуть не подставил себя под удар. Было не до размышлений. Быстро, резким поворотом я положил самолет на спину и с перевернутого положения открыл огонь по ведущему. Противник резко пошел на снижение и скрылся в дымке где-то внизу. Второй проскочил вперед и исчез в облаках.
Выскакиваем за облака. Самолета не видно. Пробиваем облака в районе плацдарма, где шли сильные бои, ищем противника. Но уже держимся подальше от облаков, чтобы хватило времени на принятие решения, если появится противник. Но он так и не появился, и мы вернулись на аэродром.
- Да, немцы идут на разные уловки и хитрости, и надо быть еще бдительнее, при такой погоде особенно. Надо правильно строить маршрут поиска и производить маневр. Ты вовремя заметил "мессов", - говорил я в тот вечер Дмитрию.
Еще несколько раз нам пришлось встретиться с воздушным противником, но немецкие летчики, очевидно, еще издали завидя красные носы наших самолетов, от боя уклонялись.
Иногда мы с Дмитрием строили маршрут так, чтобы, ведя поиск воздушного противника, пролететь над крепостью Модлин и особенно над Варшавой. Правда, на подступах к ней сильно били зенитки, но миновать их удавалось, и мы пролетали над польской столицей, разрушенной оккупантами. Дома без крыш сверху казались пустыми коробками. Вспоминались наши города, уничтоженные фашистами, и сердце сжималось от ненависти к общему врагу советского и польского народов.
СОВЕТСКАЯ ЗЕМЛЯ ОЧИЩЕНА ОТ ЗАХВАТЧИКОВ
Несколько летчиков полка, в их числе и я, во главе с командиром на своих боевых самолетах вылетели в Бяла-Подляска на слет бывалых летчиков 16-й воздушной армии.
В ту пору относительного затишья, когда войска фронта после беспрерывных многомесячных боев готовились к последним решительным сражениям, слет был для летчиков важным событием.
Собрались в Бяла-Подляска представители всех родов авиации. Командующий присутствовать не мог. Здесь был его заместитель, генерал Сенаторов, который, как рассказывал мне подполковник Акуленко, сражался с фашистами добровольцем еще в Испании; был здесь и член Военного Совета армии генерал Виноградов, вручивший нам гвардейское знамя. Прилетел и командир истребительного авиакорпуса генерал Савицкий - командир-новатор, воздушный боец.
Мне довелось увидеть прославленных боевых летчиков, я внимательно слушал их выступления, и передо мной как бы раскрылась вся картина недавних боев.
За три дня участники слета проанализировали действие и взаимодействие всех родов авиации, обобщили опыт, выработали единство взглядов на тактику борьбы с немецко-фашистской авиацией. Слет дал нам многое, и, вернувшись в полк, мы подробно доложили о нем однополчанам.
Мы внимательно следили за обстановкой на фронтах. На нашем, северо-западнее Праги, освобожденной еще 14 сентября, и южнее Пултуска шли бои местного значения.
Войска Четвертого Украинского фронта освободили Закарпатскую Украину, Третьего Украинского совместно с частями Югославской народно-освободительной армии - Белград, войска Третьего Белорусского вели успешное наступление в Восточной Пруссии.
С волнением думал я о старых боевых товарищах, слушая сообщения. Войска Второго Украинского фронта под командованием маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского 29 октября начали Будапештскую операцию.
Приближалась 27-я годовщина Великого Октября. В полк пришло много писем. Немало получил их и я. Павел Брызгалов и Василий Мухин нашли минуту между двумя вылетами, чтобы поздравить меня. Василий писал, что полк успешно выполняет задание и награжден орденом Богдана Хмельницкого, по-прежнему отличаются Леня Амелин, Паша Брызгалов, Валя Мудрецов, Кирилл Евстигнеев, назначенный заместителем командира полка. Мой побратим сетовал, что нельзя перевестись ко мне, и мечтал о скорой встрече после победы.
Накануне праздника мы с великой радостью услышали долгожданную весть: завершено освобождение нашей Родины - доблестные войска Карельского фронта совместно с Северным морским флотом изгнали немецко-фашистских захватчиков из Советского Заполярья. Наша государственная граница восстановлена на всем протяжении - от Баренцева до Черного моря.
Вечером на торжественном предпраздничном собрании с докладом выступил замполит Асеев. Он говорил о пути, пройденном Советской Армией за годы войны, о поражении, которое она нанесла фашистам, особенно в этом, 1944 году.
Перед Советскими Вооруженными Силами стояла последняя задача: помочь народам центральной и юго-восточной Европы до конца разгромить оккупантов.
БОЕВЫЕ БУДНИ
Погода стоит нелетная, и наш стажер майор Яков Филиппов так еще и не побывал в настоящем бою. Он упросил командира задержать его до наступления наших войск.
Однажды тучи внезапно рассеялись, появилось голубое небо. И мы с ним вылетели на свободную охоту.
Линию фронта пересекли южнее Варшавы. Прошли над вражеским аэродромом. Покружили в стороне. Ни один самолет не взлетел - аэродром словно вымер. До нас уже, видимо, поработали бомбардировщики: всюду зияли воронки.
Прошли еще несколько аэродромов. Авиации не видно. Вероятно, немцы вылетели к линии фронта, на поддержку войск. И мы направились поближе к линии фронта. Предупреждаю:
- Усилить поиск.
Вижу: впереди ниже нас, над передним краем вражеских войск, барражирует восьмерка "Фокке-Вульфов-190".
На горизонте появились силуэты самолетов. По всей вероятности, это наши штурмовики. Да, так и есть. Они идут непрерывно, волнами, поддерживая наши войска и нанося удары по резервам противника. "Фокке-вульфы" могут внезапно на них обрушиться. Времени терять нельзя. Передаю Филиппову:
- Впереди восемь самолетов. Прикрой! Атакую!
Быстро нахожу ведущего. Со снижением, развив предельную скорость, с ходу врезаюсь в строй, открываю огонь. Горящий самолет рухнул вниз. Проскакиваю вперед, разворачиваюсь, чтобы оценить обстановку. Смотрю, строй "фоккеров" рассыпался - они уходили на запад. А наши штурмовики атаковали немецкие наземные войска.
Еще раз подтвердилось простое правило: первым замечай противника, первым вступай в бой и, не теряя ни доли секунды, сбивай.
Боевые будни продолжаются. Мы с огромным интересом изучаем фотокинопулеметы (ФКП) - прибыла первая партия. Освоили их быстро. Результаты получались замечательные. Фотоконтроль еще больше подтягивал летчиков.