КОЛЛЕКТИВНЫЙ ТРУД
Жизнь входила в колею: новые впечатления, новые события постепенно вытеснили тягостные воспоминания.
А событий у нас в школе было немало. Школа взяла шефство над колхозным садом. Работы предстояло много: окопать, обмазать известью стволы, ухаживать за саженцами, обирать гусениц.
Нина Васильевна разбила группу на бригады, и после беседы с садоводом, которого ребята забросали вопросами, мы всей школой принялись за дело. За несколько дней привели сад в порядок, следили за ним все лето. А осенью он принес богатый урожай, и колхоз щедро наделил нас яблоками - по решению общего собрания. Мне казалось, что таких вкусных яблок я еще никогда не ел. С той поры школа заботилась о саде, и он год от года становился все краше.
Работали мы не только в саду. Выходили в поле, выбирали сорняки. К полудню, когда солнце уже изрядно припекало, Нина Васильевна собирала нас:
- Устраиваем отдых, ребята. Идемте на Ивотку.
Наперегонки мчимся к речке, на берег, заросший тальником и густой травой.
- Отдохните, а потом выкупаетесь, - говорит Нина Васильевна.
И мы усаживаемся вокруг нее на зеленом берегу у самой воды. Тут и горбунок Ивась, и мой закадычный друг Иван Щербань - трудолюбивый паренек, хороший физкультурник. Он рано лишился отца и с детских лет помогал матери, вел хозяйство - за старшего. В годы Великой Отечественной войны Иван погиб, защищая родную землю от врага. Как сейчас, вижу его веселое мальчишеское лицо, крепко сбитую фигуру…
Тут и Василь, и Володя Латковский, ставший потом фельдшером. Я любил бывать у Володи - его сестра, учительница, собирала книги и охотно позволяла мне пользоваться библиотечкой.
Передохнув, бросаемся в воду: плаваем, кувыркаемся - усталости нет и в помине. Беззаботный смех и веселые крики не утихают. Вдоволь накупавшись, торопимся домой обедать.
В горячую пору сенокоса наш пионеротряд выходил в луга, помогал колхозникам.
- Хороший корм будет для скота, если вовремя уберешь сено и дождик его не подмочит, - говорили нам старые косари.
И мы еще старательнее ворошили скошенную траву. Когда она высыхала, подавали на возы, помогали скирдовать сено. На нашей обязанности было разводить костры, чистить картошку, таскать воду.
Иногда в низине возле Ивотки набредешь на большую лужу - местами вода долго стоит после разлива. В ней водится мелкая рыба. Огородишь со всех сторон, взбаламутишь воду - рыбешка и выходит наверх, хватаешь ее руками, кладешь в холщовую сумку и тут же наваришь крепкой ухи.
Километрах в пятнадцати от нашего села раскинулся большой совхоз - там выращивалась сахарная свекла и зерновые культуры. Проезжей дороги туда не было, пока колхозники и работники совхоза не решили общими усилиями проложить гать через болото. Вышли на работу "всем миром".
Наша школа приняла участие в строительстве дороги, и мы старались, как могли, подсобить колхозникам. Нина Васильевна, разумеется, была с нами.
Прочная, удобная гать скоро соединила наше село с совхозом.
И вот однажды теплым ясным утром за нами из совхоза прислали грузовик. Мы, ребята, первый раз в жизни едем на машине, вдобавок по гати, которую помогали строить! Нас везут на прополку сахарной свеклы.
Нина Васильевна, попросив шофера на минутку остановить машину, говорит нам:
- Ребята, помните, какие клочки земли были здесь еще совсем недавно? Вон там была земля кулака, и ваши отцы и братья батрачили на него. А тут была целина. Смотрите, какая теперь на ней рожь! II все это - наше общее добро, гордость наша!
Мы разбились на бригады и устроили соревнование: кто больше и лучше прополет.
Тщательно полол я свою полосу, стараясь не задеть ни одного свекольного листка.
Мы ездили в совхоз по нескольку раз в год. Встречали нас приветливо:
- Пионеры приехали! Угощение готово. Поешьте, передохните, а там и за работу.
Всей школой мы пропололи не один гектар свекловичного поля. На приволье, под солнцем накапливали мы силы, приучаясь к коллективному труду. День проходил незаметно; едешь, бывало, с работы усталый, но довольный.
МОИ УВЛЕЧЕНИЯ
Осенью, когда начались занятия в пятом классе, отец стал ежедневно проверять мои отметки, следил, как я выполняю домашние задания. И случалось, серьезно говорил, положив руку мне на плечо:
- Учись, сынок, знания легко не даются! Перепиши-ка упражнение - небрежно сделал.
Иногда приходилось переписывать по два-три раза. Уже давно ребята зовут на улицу, а отец повторяет свою любимую поговорку:
- Кончил дело - гуляй смело.
Той осенью я особенно пристрастился к рисованию, рисовать научился довольно бойко, и отец был доволен. Должен сказать, что постоянные занятия рисованием, пусть самоучкой, пригодились мне потом, когда я стал летчиком: рисование развивает глазомер, зрительную память, наблюдательность. А летчику эти качества необходимы.
Помню, я подолгу рассматривал картины Малышка, украшавшие клуб. И мне очень хотелось посмотреть, как он рисует. Но когда он работал в клубе, нас туда не пускали. Художник терпеть не мог, когда смотрели, как он рисует.
Особенно мне нравились его пейзажи - окрестности нашего села. Удивляла точность, с какой художник-самоучка передавал все то, что он видит. Может быть, его картины и не были так хороши, как мне представлялось в детстве, но тогда я ими восхищался.
Как-то я пришел домой из школы. Смотрю - на столе разноцветные открытки.
- Кому это, тату?
- Тебе за успехи. Перерисовывай. Я тебе и красок купил. Малышок обещал: кончит срочную работу и поучит тебя. Ну-ка, попробуй!
- Та поисть дай ему! - перебивает мать.
Наскоро ем и сажусь за рисование. Отец гордится моим умением рисовать. Виду он не подает, но, собираясь в гости в соседнюю деревню, говорит словно между прочим:
- А где, сынок, картинки, что ты вчера сделал? Дай-ка сюда.
И несет их в подарок.
Мне очень хотелось научиться писать масляными красками.
- Тату, ты ведь говорил, что Малышок меня поучит, - приставал я к отцу.
- Хворает он сейчас. Сходи-ка сам, напомни про обещание да свои картинки отнеси.
Но Малышок - немолодой, нелюдимый человек, вечно перемазанный красками, - внушал мне робость, и пойти к нему я все не решался.
Поучиться мне у него так и не удалось. Наш сельский художник вскоре умер. Долго работы художника-самоучки: декорации, занавес, пейзажи, украшавшие клуб, - были для меня образцом для подражания.
Я старательно учился рисовать сам, как умел. Учителя стали поручать мне оформление плакатов, лозунгов. Вскоре меня выбрали членом редколлегии нашей школьной стенгазеты, и до окончания семилетки я с неизменным увлечением оформлял и школьную, и классную газеты.
И отец часто повторял:
- Кончишь школу, Ваня, пойдешь учиться рисовать.
Пожалуй, еще сильнее, чем рисованием, стал я увлекаться спортом. Вот с чего это началось.
Однажды на доске объявлений у клуба появилась афиша. В ней сообщалось, что на днях состоится выступление силача.
В тот вечер клуб не вместил всех желающих посмотреть на силача, но кое-кому из ребят, и мне в их числе, удалось пробраться вперед.
Занавес поднялся, и на сцену вышел парень в трусах и майке, схваченной поясом. Он был коренаст, сбит крепко. Мускулы буграми выступали у него на руках, спина была словно в узлах.
Кто-то крикнул:
- На таком и пахать можно!
Я глазам не поверил, когда он стал легко подбрасывать и ловить двухпудовые гири. Вот он взял гирю зубами и ловко перебросил за спину, затем подбросил вверх и отбил грудью, словно резиновый мяч. Он вызывал на сцену самых здоровых парубков, и они с трудом отрывали гири от земли!
- Вот силища! Смотрите-ка, смотрите! - кричу я товарищам.
Силач ложится на пол, ему на грудь кладут доску, а на доску становятся несколько парней. А он лежит себе спокойно, даже не крякнет. Встает как ни в чем не бывало и кланяется. Теперь ему на голову кладут три кирпича. И кузнец, слывший у нас силачом, сейчас ударит по верхнему увесистым молотком. Силач говорит, усмехаясь:
- Смотри не промахнись. Бей по кирпичу.
Кузнец опускает молоток. Два верхних кирпича разбиты, уцелел только нижний. Силач снимает его и с улыбкой кланяется. Шесть человек слева и шесть справа стараются сбить его с ног. Но даже сдвинуть с места не могут.
А потом его окружили парни постарше, и я слышал, как он сказал:
- Все это - дело тренировки.
И мне запала в голову мысль сделаться силачом. По вечерам на улице возле клуба собирались взрослые парни, соревновались в силе. Кто-то притащил туда двухпудовую гирю. Но никому, кроме самого здорового, сильного парубка, не удавалось выжать ее одной рукой.
Как-то, когда у клуба никого не было, я попробовал поднять гирю: поднял обеими руками.
Парубки скоро перестали думать о гире, и я перетащил ее домой. Каждый день вытаскивал во двор и тренировался. Через несколько месяцев научился толкать, а потом и выжимать ее одной рукой.
Удивительно, что я не надорвался, не испортил себе сердце, не искалечился! Ведь я выжимал гирю, не зная самых простых правил, необходимых для тренировки.
Мать была недовольна.
- Да перестань ты швырять ее, аж стены дрожат, - говорила она сердито. - Весь двор сковырял своей гирей. Так бросаешь, что побелка от стен отваливается. Смотри, батькови скажу.
Конечно, мне удавалось упросить ее не жаловаться отцу. Но как-то он пришел из Шостки в неурочное время и, поглядев на мои упражнения с гирей, строго сказал:
- Нет, это тебе не под силу. Вредное для тебя занятие. Да и двор испортил, весь в яминах. Побелка от стен отлетает. Будет с тебя.
И отец спрятал гирю.
Пришлось покориться. Но я все раздумывал: как же стать силачом? Начал читать газетные и журнальные статьи, заметки о спорте. И где-то вычитал, что можно закалить себя физически, сделаться ловким и сильным, упражняясь на перекладине. Сделал бы я перекладину, да не было главного - железного прута. Но вот в Шостке попался мне на глаза порядочный кусок водопроводной трубы - он валялся прямо на улице. Я подобрал его, притащил домой и смастерил перекладину. Укрепил трубу на улице между забором и электрическим столбом - для всех ребят. Выдумка им понравилась.
Мы стали с увлечением делать упражнения на перекладине. Соревновались, у кого лучше получится. Каждый день я подолгу проделывал различные упражнения. Мускулы у меня развились, появилась ловкость и выносливость.
В те дни вернулся из армии, с Кушки, старший брат Яков. Затаив дыхание, я слушал его рассказы о героической борьбе пограничников с нарушителями нашей государственной границы. И мое пристрастие ко всему военному стало еще сильнее. Первые дни от него не отходил: куда он - туда и я. Из школы спешил домой: все боялся пропустить его рассказы. Очень хотелось надеть его форму, сапоги и особенно шинель, но, пробуя примерить, тонул в его обмундировании. Когда подрос, шинель укоротили, и я стал носить ее, воображая себя Павкой Корчагиным.
ПОИСКИ
Летнее утро 1934 года. Наш класс собирается в клубе, где столько раз в годы учения выступал школьный кружок самодеятельности. Ребята и девчата приоделись, лица у всех оживленные. Но к радости примешивается грустное чувство: мы закончили семилетку и навсегда расстаемся со школой. Расстаемся с учителями, которых любим и уважаем, а может быть, и друг с другом.
Директор поздравляет нас с окончанием школы, раздает нам свидетельства.
К нам подходит Нина Васильевна. Мы теснимся вокруг своей первой любимой учительницы. Она с материнской лаской обнимает каждого.
Шумно расходимся по домам. Каждый спешит показать родителям свидетельство об окончании семилетки.
Отец хворал и был дома. Я прочел вслух свидетельство, и мама даже всплакнула. Отец же долго его рассматривал, а потом сказал с той задушевностью, с какой говорил, когда бывал растроган:
- Рад за тебя, сынок! Да вот я все думаю, как тебе дальше быть. Учиться рисовать негде - нужно в большой город ехать. Сашко считает, что тебе надо в колхозе остаться. А я так думаю: сначала надо ремеслу выучиться, стать квалифицированным рабочим - слесарем или токарем. Пригодится и в колхозе, в МТС. Ремесло не коромысло, плечи не оттянет. Смотри, какая стройка идет на всей советской земле. Вот мне и хочется, чтобы ты, как твой брат Григорий, в рабочую семью вступил, людей повидал, уму-разуму набрался.
И, глядя на мать, он несколько нерешительно добавил:
- Яков из армии вернулся, семьей обзавелся. Дома есть кому хозяйство вести.
- Да полно, выдумщик! Григорий на заводе, Сашко в армию проводили. А Ваня мал еще, куда ему из дому уходить, - говорит мать с досадой. Она по-прежнему считает меня маленьким: ей хочется, чтобы я всегда был у нее на глазах.
Отец же высказал свою давнишнюю мечту. Много лет работая на заводе в Шостке, он полюбил производство, радовался успехам завода, огорчался, если там случались неполадки.
Мне и самому хотелось научиться какому-нибудь ремеслу. В то лето со всех сторон Союза сообщалось о новостройках второй пятилетки, о новаторах производства, о внедрении новой техники в народное хозяйство, о его реконструкции, о трудовых подвигах молодежи, об ударных бригадах. И хотелось скорее принять участие во всенародной стройке, делать что-то полезное, нужное.
…Долго в тот день я уговаривал мать. И наконец она согласилась отпустить меня в Шостку - в ФЗУ.
Отправился я туда на следующее утро. Медленно шагал по улицам, рассматривал вывески, плакаты. И даже подумывал: "А не стать ли мастером по росписи вывесок?"
Прошел мимо четырехэтажного дома. Вспомнилось, с каким удивлением я разглядывал его много лет назад, сидя на возу, запряженном кобылой Машкой. Читаю: "Шосткинский химико-технологический техникум" и "Педрабфак" - и еще: "Открыт прием в школу рабочей молодежи. Принимаются лица, закончившие семилетку". Я постоял в раздумье: "Неплохо было бы здесь учиться!" - и пошел дальше - в ФЗУ.
Но там мне отказали. Мастер сказал:
- У нас детей не принимают. Подрастешь, тогда и приходи.
Дома я чуть не плача рассказал обо всем отцу. Он меня успокоил:
- Вот выйду на работу, постараюсь пристроить тебя на завод. А потом и ремеслу обучишься.
Но я не хотел ждать и на следующий день отправился в город - посмотреть объявления о приеме на работу. Долго ходил по улицам, но ничего подходящего не нашел. И вдруг мое внимание привлекли звуки духовых инструментов. А может, в духовой оркестр принимают? Я спросил у старика прохожего:
- Дедушка, не знаете, учеников в духовой оркестр не принимают?
- Сходи сам в воинскую часть, там тебе растолкуют. Может, и подойдешь. У них в музыкантском взводе есть воспитанники. Говорят, кормят там хорошо, обмундирование дают.
Прохожий указал мне дорогу, и я недолго думая отправился в путь.
Все громче раздавались пронзительные звуки духовых инструментов: очевидно, упражнялись ученики. В будке у ворот стоял часовой с винтовкой, я уже видел боевые винтовки со штыками на маневрах у нас в деревне. Часовой напомнил мне брата Якова - на нем была такая же форма. Я свободно и доверчиво подошел к нему. Постоял, разглядывая винтовку, спросил:
- Дяденька, а где тут учеников в духовой оркестр набирают?
Он посмотрел на меня, засмеялся:
- Иди-ка, хлопец, домой. Подрасти сначала.
И я побрел домой, не добившись толку, обиженный и уязвленный до глубины души.
Отец заметил, что я приуныл, и снова дал мне совет:
- Пошли-ка заявление в техникум, где на художников учатся. А там видно будет.
Не зная, куда мне обратиться, я решил послать заявление в Ленинград - прямо в Академию художеств. Так и сделал. Коротко написал о себе, попросил ответить, в какое учебное заведение я бы мог поступить. Само слово "академия" казалось мне строгим, значительным. Робость меня охватила, когда я опускал конверт в ящик.
Ответ из Ленинграда пришел скоро. Сообщались условия приема в художественный техникум. Были они нелегкими. "Нет, мне не подготовиться, - думал я. - Да если б и подготовился, вряд ли удалось бы поехать".
И отец сказал:
- Я так думаю, Ваня: дюже далеко ехать, расход большой да и одет ты плохо. Я болею. Мать тоже. Куда от нас, стариков, поедешь? Что делать, сынку… Ты еще молод, и рисование от тебя не уйдет. - И он снова пообещал: - Вот выздоровлю, на завод тебя пристрою.
На том мы и порешили. И я пошел к Нине Васильевне - поговорить с ней, посоветоваться.
- Ну что ты, Ванюша, решил? Что будешь делать? - спросила она, угощая меня чаем, как семь лет назад.
Я рассказал о нашем решении и добавил:
- Техника мне нравится, Нина Васильевна. Вот изучить бы ремесло, а потом подготовиться в техникум. А после на большое строительство поехать, в Кузбасс например. Да мало ли мест! Может, в экспедицию куда-нибудь на пароходе вроде "Челюскина"… Вот это интересно!
Нина Васильевна с доброй улыбкой посмотрела на меня.
- А мне бы хотелось, Ваня, чтобы ты учителем стал. Я наблюдала, как ты с товарищами занимаешься. Вспомни-ка, ведь ты любил эти занятия.
- Любил, Нина Васильевна. Даже сам подумывал - не стать ли учителем, но ведь не примут меня ни в педрабфак, ни в техникум. Мал - скажут.
- Ты сначала в школу рабочей молодежи поступи. А там видно будет.
И я тут же у Нины Васильевны написал заявление и снова отправился в Шостку. Решил так: все узнаю, тогда уж и уговорю отца.
ПЕРЕБИРАЮСЬ В ШОСТКУ
Заявления принимали директор и завуч. Они просмотрели мои документы, и директор сказал:
- У нас учится рабочая молодежь без отрыва от производства, а ты ведь нигде не работаешь.
- А мне тоже хочется учиться и работать, - отважился сказать я.
Директор улыбнулся, стал расспрашивать о семье, о том, как я учился, вел ли общественную работу в школе, в колхозе. После недолгого разговора с завучем он сказал:
- Раз тебе так хочется учиться, зачислим тебя в школу. Может, и на работу устроим.
На этот раз я вернулся домой, весело напевая. Но когда я сообщил радостную весть отцу, он нахмурился. Я поспешил сказать про обещание директора. А мой батька, вздохнув, заметил:
- Упорливый ты у меня, Ваня. Что ж, учись!
Я побежал к Нине Васильевне. Узнав о новости, она обрадовалась, поздравила меня и сказала:
- Помни, Ваня, знания тебе для любой профессии пригодятся.
Занятия начались с осени. В школе училась рабочая молодежь с заводов. Но было несколько человек из пригородных колхозов. Поступил туда и Ивась, за которого я дрался в классе.
Уроки кончались в одиннадцать часов вечера. Два наших односельчанина учились на педагогическом рабфаке, и мы возвращались в Ображеевку вчетвером. Наши дороги расходились за километр до села. Товарищи сворачивали в сторону - на противоположную окраину, и я шел дальше один, долго перекликаясь с приятелями.
В слякоть, в пургу и мороз мы ежедневно ходили по семь километров до Шостки да по семь обратно.
Учиться было нелегко, особенно много приходилось заниматься русским языком: у нас в сельской школе занятия шли по-украински.