Но главное: я влилась в настоящий студенческий коллектив, молодой, глуповато веселый, дружный, как раз такой, о каком так долго мечтала. Меня приняли доброжелательно, и я с благодарностью впитывала долгожданную атмосферу.
Это был наконец-то мой выбор.
Жизнь моя с опозданием на несколько лет повернула ТУДА.
ЧАСТЬ 2
На целине
Отправляя меня на целину, мама взяла с меня честное слово, что я буду писать домой как можно чаще и подробнее. "Иначе я буду сходить с ума, ты же знаешь"!
Я знала, поэтому писала часто и подробно. Еще и дневник вела, урывками. И письма, и дневник были веселые и глуповатые. Во мне, отчасти под влиянием Маринки (которую, как зря надеялись мои дядя и тетя, я как старшая буду опекать и не давать в обиду), отчасти под влиянием общей инфантильной студенческой атмосферы, возродилась - не девушка даже, а девчонка, какой я была в восьмом, девятом классе. Я взахлеб наверстывала недобранное, упущенное, мне хотелось поскорее вытеснить из памяти неудачный опыт недолгой "взрослой" жизни, и целина как нельзя лучше помогала мне в этом. Бытовые неудобства - теснота вагончика с двухэтажными нарами, на которых мы размещались по четверо, впритык друг к другу, невозможность как следует вымыться по утрам и после работы (воду привозили на волах в бочке, ее хватало на питье и умывание, баня - раз в неделю по четвергам) и прочие спартанские условия - не нарушали упоения жизнью, наоборот, придавали ей дополнительный колорит: в конце концов, мы не на курорт ехали, а именно чтобы преодолевать трудности и совершать трудовые подвиги!
Совхоз Возвышенский Булаевского района Казахской ССР.
5 августа 1958 г.
Здравствуйте, дорогие родители!
Вот уже пошла третья неделя как мы тут работаем. Обжились. Местные жители относятся к нам хорошо, только их шокирует, что девушки ходят в брюках. Что ж, говорят, вы нас за дикарей считаете, что при нас не стесняетесь ходить в таком виде? На танцплощадку нас в брюках не пускают. Так что все-таки надо было взять юбку.
Вообще-то местные не правы: мы их не считаем за дикарей. Наоборот, народ тут вполне культурный, зажиточный, по две-три коровы на семью. И добрый: если пойдешь в деревню купить молока, сметаны, яиц, то хозяйки никогда не отказывают, а денег не берут. Мы вначале уговаривали их взять деньги, а теперь привыкли и только так предлагаем, для вида, а сами и денег с собой не берем.
Я сейчас работаю на разгрузке силоса. Мы разгружаем грузовики с рубленой кукурузой и подсолнухом и трамбуем силосные ямы. Сегодня мы вчетвером разгрузили больше ста грузовиков, выполнив две с половиной нормы. Представляю, как вы гордитесь мной, читая эти строки. Я и сама собой горжусь.
Перед этим нашу бригаду возили в поле скирдовать сено, но эта работа была не столь вдохновенной, сколь разгрузка и трамбовка силоса. В первые два дня колхозники учили нас складывать скирды, но потом колхозников перевели на другую работу, и мы оказались предоставлены самим себе. Сначала мы честно старались, однако, отсутствие руководящей роли старших товарищей пагубно сказалось на нашей работе: вместо плотных, стройных, высоких сооружений в форме трапеций, какими должны быть скирды, у нас получались рыхлые кривобокие кучи, которые заваливались при первом порыве ветра, а то и без всякого порыва. Когда мы поняли бессмысленность своих стараний, то начали халтурить. Работали только двое мальчишек китайцев, но у них от непосильного труда животы разболелись, и их перевели на кухню мыть посуду. А мы, девушки, как только привозивший нас грузовик уезжал, раздевались чуть ли не догола, ложились в сено, подстелив ковбойки и шаровары, загорали, пели хором песни и обсуждали лагерные романы. Иногда кто-нибудь из наиболее сознательных (не скрою, что иногда это была я) взывал:
- Девчонки! Ну, неудобно же! Пойдемте работать! Хватит валяться, как не стыдно!
В ответ раздавалось:
- Тебе стыдно - ты и иди. На таком солнце работать вредно.
Поэтому я рада, что меня перевели на силос. Эта работа не требует особой квалификации, а физических сил у меня хватает.
Но моя мечта, дорогие родители, - работать на комбайне. Вот уже несколько дней я умоляю нашего бригадира Диму Жужикова назначить меня на комбайн.
Хоть бы меня перевели на комбайн! Прямо не могу, до чего хочу!
Пишу вам, лежа на нарах. Девчонки вопят, что надо гасить свет, а то налетают комары. Комары тут большие, рыжие и очень кусачие.
При всем том, что физически я устаю, но мне еще и еще хочется испытать себя на прочность. Нервы мои, такие тоненькие и слабые в Москве, тут окрепли и стали похожи на просмолённые канаты.
Да здравствуют мои нервы!
Лампочку выкручивают. Заканчиваю.
Ура моей физической мощи! Да здравствует урожай!
Мы с Маринкой стрижем овец
Утром примчалась радостная Маринка:
- Кричи ура! Я упросила бригадира послать нас с тобой на стрижку овец!
У конторы нас уже ожидал грузовик. Мы с Маринкой забрались в кузов, и машина понеслась по грейдеру. По обе стороны простирались необозримые поля пшеницы. Мы стояли, держась за кабину. Ветер бил нам в лицо. Мы орали: "Во флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса!"
- Здорово, правда? - радовалась Маринка. - Вот это романтика! Давай играть как будто мы ковбои и едем на ранчо!
Машина подъехала к овечьему загону. Мы спрыгнули, и из-под наших ног брызнула навозная жижа. К нам подошел зоотехник:
- Девчата, вы бегаете быстро?
- Н-ну, вообще ничего… А что?
- Придется побегать за овцами.
Запах давал себя чувствовать. Овцы блеяли, чихали и кашляли. Шофер опустил задний борт грузовика, и началась работа. Испуганные овцы носились по загону. Мы ловили овец и волочили их к грузовику за шиворот, за рога, за передние ноги. Овцы орали и упирались. Наши собственные ноги чавкали в навозе. Подтащив овцу к грузовику, мы с Маринкой с трудом приподнимали ее и передавали стоящему в кузове помощнику зоотехника Ваське. Некоторые овцы прямо в воздухе справляли нужду на наши головы и плечи.
- Ну-ка, поймайте ту, с черным хвостом, - командовал зоотехник дядя Миша.
Мы носились по загону, чернохвостая лавировала у нас между руками. Догнать - еще не всё, главное - схватить, а она сильная, ее ухватишь, а она вырывается. Одна овца, подскочив сзади, толкнула меня под коленки, и я шлепнулась на четвереньки в жидкий навоз. На грузовике весело заржал Васька.
Маринка, красная, вспотевшая, ругалась по-немецки и по-английски, должно быть, чтобы показать деревенским свою столичную образованность:
- У-у, доннерветер! Упираешься, фул, трэш, бастард, тебе говорят!
По лицу ее крупными каплями катился овечий помет.
Наконец, машина наполнилась овцами. Некоторые изящными прыжками перемахивали через борт, и снова начиналась погоня.
- Ну как, девчата, запарились? - спросил дядя Миша.
Маринка стерла со лба кусочек помета, заменив его другим, отлипшим от руки, и с деланной бодростью ответила:
- Нет, что вы!.. Хи-хи… Немножко, правда, устали… Но это потому что не привыкли.
- Скоро привыкнете, - утешил зоотехник. - С месяц тут поработаете - научитесь. Ну ладно, садитесь в кабину.
Мы подъехали к большому сараю. Овец согнали с грузовика. Нам поручили отвести их на водопой, а потом загнать в сарай. А сами уехали.
Легко сказать - отвести на водопой. Более глупых животных трудно себе представить (хотя, возможно, овцы думают о нас то же самое). Они то сбивались в кучу, то поворачивали не в ту сторону, то вдруг бежали по кругу как сумасшедшие, то останавливались, и надо было орать на них и пинать ногами, чтобы заставить двигаться. Мимо нас проехал грузовик с нашими студентами, которые возвращались со скирдовки сена. Когда они увидели, как мы, злые, грязные, потные, со слипшимися волосами, гоним овец, они от смеха попадали на дно кузова, задрав ноги. Маринка проводила их завистливым взглядом и философски заметила:
- Я давно подозревала, что Горький ошибался. И вот еще одно, пусть мелкое, подтверждение того, что человек не создан для счастья, как птица для полета.
На лугу паслось стадо коров. Было время дойки. Доярки закричали нам, чтобы мы обошли стадо стороной. Но овцы поперлись именно в самую середину стада. Они толкали ведра, молоко выплескивалось, доярки ругались, коровы мычали и лягались.
Все-таки мы подвели овец к водопою - небольшому пруду, похожему на большую лужу с истоптанными копытами берегами. Одна овца так и застряла в стаде. Она испуганно блеяла и носилась между ведрами, а я гонялась за ней, пытаясь выгнать из стада, но тщетно.
Пить овцы наотрез отказались. Сколько мы на них не орали, они пить не хотели. Зря мы только мучились. Так, не напоенных, мы их погнали обратно к сараю и, как ни странно, пригнали.
Теперь предстояло загнать их в сарай. Но эта задача оказалась для нас с Маринкой невыполнимой. Мы только с мрачным юмором наблюдали за действиями подъехавших дяди Миши, Васьки и двух деревенских. Они лупили овец палками, кидали в них камнями, орали: "Р-р-ре! Р-р-ре"! Был вызван на подмогу агроном Хасым Абдулыч на вороном скакуне. Он бил палкой о консервную банку из-под селедки иваси и ругался матом. Может быть, это убедило овец. Через какое-то время все они были в сарае, а нам разрешили сходить пообедать, а потом снова прийти, помогать стричь овец.
Обедать за общий стол нас не пустили, потому что от нас разило овцами, а мыться не имело смысла - через час все равно идти обратно. Мы стыдливо пообедали в сторонке.
В сарае на высоких лавках уже орудовали овечьи цирюльники. Овец стригли большими электрическими машинками, похожими на чугунные утюги. В нашу с Маринкой задачу входило держать овцу, чтобы она не дергалась, отводить, стриженную, в загон, подтаскивать следующую и собирать в мешки шерсть. Овцы во время стрижки гадят, потеют, а к ним надо тесно прижиматься, чтобы они не дрыгались. Меня приставили к парикмахерше тете Паше. Тетя Паша стрижет ужасно: овцы после ее стрижки сходят с лавок все изрезанные. Я должна мазать их раны какой-то густой черной мазью, похожей на деготь, которую тут называют "каролин".
Тетю Пашу мучения животных ничуть не смущают:
- Эх, мошонку-то я ему чуть не отхватила! Ну, ничаво, присохнет! Смажь-ка его каролином, а то черви заведутся!
Наконец, к моей радости, перегорела машинка для стрижки, а там скоро и рабочий день кончился.
Вот уже три дня мы ходим стричь овец. Овчарня так напоминает гестапо с его камерой пыток, что подходя утром к месту нашей работы, мы с Маринкой вытягиваем правую руку и кричим: "Хайль!"
Еще не доходя до сарая, мы слышим душераздирающее блеянье, крики мучителей и мерное жужжание орудий пыток.
Овцу хватают за заднюю ногу и выволакивают из дощатого загона, за которым остальные ее товарищи с ужасом дожидаются своей участи. Овца жалобно кричит, упирается, но дюжие руки швыряют ее на окровавленную лавку, стягивают ноги узлом и прикручивают голову к лавке. Стригущая машинка ревет, и овечье руно, грязное, свалявшееся, совсем не похожее на то, золотое, из мифа об аргонавтах, но все равно доброкачественное, густое, медленно сходит с пытаемой под мат и возгласы пытателей. Так и кажется, что между ними происходит такой диалог:
- А, сука, сопротивляешься! Говори имена членов организации!
- Ме-е-е-е!!!
- Врешь, скажешь! Ну-ка, Иоська, наточи нож поострее, а то совсем затупился… Ну вот, теперь как бритва. Называй, гадина, адреса явок!
- Ме-е-е-е!!! - не сдается юная героиня.
С лавки их снимают за передние и задние ноги. Головы их безжизненно свисают. У загона их раскачивают и бросают к друзьям.
Маринка эти дни работает вместе с симпатичной женщиной тетей Катей. Тетя Катя овец жалеет, режет их сравнительно редко, не в пример моей тупейной художнице тете Паше. Рядом с тетей Катей стоит ведро, хитро прикрытое какой-то тряпкой. Когда попадается шерсть почище и помягче, тетя Катя скатывает ее и кладет в ведро, приговаривая:
- Вот и на варежки будет!
К концу дня у тети Кати в ведре уже и на кофту будет, и на шапочку, и на носочки.
У моей тети Паши сегодня было плохое настроение: ее старшего сына посадили на пятнадцать суток за драку. Обиду свою она срывала на овцах. Ее обуяла какая-то веселая злость. Когда я, страдая, говорила:
- Ой, тетя Паша, вы прямо по ране стрижете! - она бодро отвечала:
- А что ж! Можно по ране, можно и по баране! Ничаво, присохнет! А ну, держи ему голову, а то я сейчас ему рогы отчикаю!
Маринка полезла в загон за очередной овцой, но вдруг остановилась, почесала одной грязной ногой другую и задумчиво обратилась ко мне:
- Знаешь, может, это звучит несколько парадоксально, но овцы почему-то никогда не играли доминирующей роли в моем сознании.
Она пародировала одного нашего знакомого, который любит выражаться витиевато. Искры юмора в ней, значит, еще тлели. Но о романтике она почему-то больше не вспоминала.
10 августа 1958 г.
Дорогие родители!
Скоро начнется уборка. Все бригадиры, завхоз, агроном, десятники, управляющий твердят нам: "Скоро! Скоро!"
А пока мы работаем на току. Мы разгружаем машины с пыреем, просеиваем его через сетку, разбрасываем его для просушки, а потом ныряем в него, закапываемся, и его запах сладко отзывается в наших носоглотках.
Работа эта не сгибает наши плечи усталостью, наоборот, она взбадривает нас, будит, мобилизует и зовет.
Сегодня мы работали только до трех часов, потому что полил дождь, и теперь мы сидим в вагончике, щели которого завешены призывными лозунгами и плакатами. Жаль, что наш пырей, заботливо разбросанный по току, отсыреет. Ведь каждый центнер этого душистого злака стоит шестьсот рублей! Государству-то убыток какой!
Звучит гонг на ужин. Да здравствуют макароны с тушенкой! Даёшь целину! Юным героям-целинникам слава!
Но - осторожно! "Открытые выступающие концы валов трансмиссий могут нанести серьезные ранения!" "Впрягай в работу всё живое тягло!" "Коль будут тетери, то будут и потери!" "Догоним Америку по мясу и молоку!" "Даешь урожай сам-миллиард!"
Эти плакаты не только прикрывают щели нашего вагончика, но и стимулируют наш трудовой энтузиазм.
Бегу ужинать!
Ура!
Мы с Маринкой работаем сигнальщицами
Позавчера бригадир Жужиков вошел к нам в вагончик:
- Нужны два человека для работы на самолетах. Кто хочет?
В тот же момент он скрылся под кучей налетевших на него девчонок:
- Меня!! Дима, меня!
- Я хочу! Меня назначьте!!
Но громче всех кричала Маринка:
- Нас с Анькой! Нас возьмите! Мы овец героически стригли! Мы на скирдовке сена надрывались! Берите нас!!
Напор и решительность победили.
- Ладно, - сказал Дима. - Но предупреждаю: вставать надо в четыре утра.
- Да хоть в три! - гордые своей победой, согласились мы с Маринкой.
Я несколько раз просыпалась - боялась проспать. А когда окончательно проснулась, было уже восемь часов. Машина еще не пришла. Все разошлись на работу. В лагере остались только мы и еще трое мальчишек, тоже назначенных на самолет. Мы играли в подкидного и ждали обеда.
Но когда наступил обед и мы поднесли ко ртам первую ложку супа, раздался крик:
- Кто на самолет? Быстрее, машина пришла!
Не окончив обеда, мы забрались в кузов грузовика, устроились на бумажных мешках с дустом и поехали за сорок километров на Центральную усадьбу.
Там на большом ровном поле грузовик остановился. На поле стояло два маленьких зеленых самолета ЯК-12 и ПО-2. Они прилетели из Петропавловска, чтобы опылять пшеницу.
- Давай попросим летчиков, чтобы они нас покатали, - сказала Маринка.
Мы подошли к тому самолету, что поближе. Из кабины высовывались ноги в стоптанных тапочках.
- Дядя, - решительно обратилась к ногам Маринка. - А вы нас покатаете?
Ноги одна за другой исчезли в кабине. Ответа не последовало.
- Вот хам, - вполголоса констатировала Маринка.
Мы решили подъехать с просьбой к другому летчику, который как раз подвел свой самолетик вплотную к первому. Летчик, молодой казах, был в темных очках, с темным галстуком на шелковой белой рубашке.
- Какой интеллигентный! - восхитилась Маринка. - Уж этот-то покатает!
Летчик вылез из кабины и спрыгнул на землю, оказавшись очень небольшого роста.
Маринка ссутулилась, согнула колени, чтобы оказаться с ним вровень, и начала канючить:
- Вы нас не прокатите? Прокатите нас, пожалуйста, мы еще никогда не летали, ну прокатите, ну я вас очень прошу!
На что летчик, с лица которого медленно сползала приветливая улыбка, сухо ответил:
- После работы подойдите, там поговорим.
И ушел.
- Ладно, - сказала ему в спину Маринка. - Ты, может, думаешь, что я к тебе после работы не подойду? Подойду! А не прокатишь, я тебе так насигналю, что ты надолго запомнишь!
Я забыла сказать, что нас на эту работу назначили сигнальщицами. Мы должны были стоять с флажками по краям поля и указывать самолетам, где надо опылять. Но оказалось, что сигнальщицы в этот день не нужны, и нам велели помогать нашим мальчишкам грузить в самолеты дуст.
Мешки были уже скинуты с грузовиков. При падении многие полопались, и ядовитый порошок частично просыпался на землю. Мальчишкам заранее выдали комбинезоны и противогазы. Нам ничего не выдали.
Когда мы с Маринкой были уже с ног до головы в дусте и от наших фигур при каждом движении отделялось белое облачко, принесли противогазы, и мы стали учиться их натягивать. Когда научились, летчики сказали, что темнеет и опылять поздно.
Нас отвезли домой, предупредив, что завтра за нами заедут в четыре утра.
Разбудили опять в восемь. На улице было холодно и ветрено.
Завернувшись в одеяла, мы сели в грузовик и нас отвезли на аэродром. Там мы узнали, что погода нелетная, и нас отвезли обратно.
После обеда - снова привезли на аэродром. Оба самолета были там, но не было летчиков: сегодня на Центральной банный день, и они пошли попариться. Спасаясь от холода, мы часа два играли с механиками в салочки.
Наконец появились летчики. Мы уже знали, что казаха зовут Боря, а второго, в тапочках, - Миша.
Сегодня Миша был не в тапочках, а в черных, начищенных туфлях и в комбинезоне. Он был очень симпатичный - мужественная улыбка и большие серые глаза. Рост, правда, тоже подгулял.
- Миша, - подойдя к нему, умоляюще сказала Маринка. - Неужели вы нас и сегодня не покатаете?
- Не положено, - сказал Миша и прошел мимо.
- Значит, так, девчонки, - подошел к нам Петька, студент из Омска, который тут за старшего, - сейчас шофер отвезет вас на третье поле. Вот вам флажки. Задача такая: вот третье поле, - он нарисовал на земле квадрат, - шофер знает, где. Аня станет по эту сторону, Марина - по ту. Как увидите самолет - машите флажками. Самолет пролетит - сразу отмеряйте тридцать шагов и ждите следующего залёта. Самолеты будут ориентироваться по вам.