Ответ Цветаевой Волошину свидетельствует о том, что она-то как раз думала о предстоящем браке как о самом главном событии своей жизни. Даже горячо любимому Максу, которому была обязана знакомством с Сергеем, она не может простить такого отношения: "Ваше письмо большая ошибка. Есть области, где шутка неуместна, о которых нужно говорить с уважением или совсем молчать за отсутствием этого чувства вообще. В Вашем издевательстве виновата, конечно, я, допустившая слишком короткое обращение. Спасибо за урок!" (На гневные слова Марины Волошин ответил спокойно-любящим письмом – и отношения быстро восстановились.)
Венчание состоялось 27 января 1912 года. Иван Владимирович, сначала отказавшийся присутствовать на свадьбе дочери, сменил гнев на милость. Сестра Ася была в это время за границей – и потому мы ничего не знаем о том, как прошла свадьба, – ведь ее "Воспоминания" – основной источник наших сведений о детстве и юности Марины. Но, очевидно, именно в этот день молодые обменялись кольцами: на внутренней стороне одного из них было выгравировано имя "Марина", на другом – "Сергей", и на каждом дата свадьбы. (Кольцо с именем "Марина" сохранилось до наших дней и ныне находится в Государственном литературном музее в Москве.) "Его" кольцо потом не раз возникнет в стихах Цветаевой.
Перед женитьбой на вопрос старшей сестры Нюты: "На что вы жить будете?" – Сергей уверенно ответил: "Будем зарабатывать. Марина – стихами, она самая великая поэтесса в мире, а я – прозой". Действительно, в самом начале 1912 года выходит книга стихов Цветаевой "Волшебный фонарь" и книга прозы Эфрона "Детство". Изданные в домашнем издательстве супругов Эфрон – "Оле-Лукойе" [1] , никаких денег они, разумеется, не принесли. Но что это были за книги?
"Волшебный фонарь" посвящался Сергею Эфрону. Героиня видит все словно через волшебный фонарь – отсюда и название. Именно в этом сборнике впервые напечатаны стихи, написанные в первые дни знакомства, и стихотворение "На радость". Точная дата его написания неизвестна, но это уже обращение к реальному Сергею Эфрону – в вечности и нерушимости союза с которым Цветаева не сомневается.
Ждут нас пыльные дороги,
Шалаши на час
И звериные берлоги
И старинные чертоги…
Милый, милый, мы, как боги:
Целый мир для нас!
Всюду дома мы на свете,
Все зовя своим.
В шалаше, где чинят сети.
На сияющем паркете…
Милый, милый, мы, как дети:
Целый мир двоим!
Солнце жжет, – на север с юга,
Или на луну!
Им очаг и бремя плуга,
Нам простор и зелень луга…
Милый, милый, друг у друга
Мы навек в плену.
Еще недавно – ощущение чуждости мира, теперь – "всюду дома мы на свете". Сладкий "плен" не оставил ничего от былого цветаевского пессимизма.
Критики отнеслись ко второй книге Цветаевой гораздо прохладнее, чем к первой, – справедливо увидев в ней перепевы "Вечернего альбома". В 1912 году Цветаева еще определенно не была лучшей поэтессой в мире.
Повесть Эфрона – о большой, дружной интеллигентной семье, где царит атмосфера добра, терпимости, взаимопонимания. Взрослые помнят, что и они когда-то были детьми и дети когда-нибудь будут взрослыми. Тепло и уютно ребенку в этом мире. Книга, конечно, во многом автобиографична. В семилетнем Кире Эфрон изобразил себя. В последней главе – "Волшебница" – в образе подруги одной из старших сестер – Маре – без труда узнается Марина Цветаева. Маре отданы многие факты ее биографии: увлечение Наполеоном и сыном его герцогом Рейхштадтским, привычка мало есть и много курить, шокирующая независимость суждений. Мара пишет стихи и читает как свое цветаевское стихотворение "Пока огнями смеется бал…". Маре гораздо легче и уютнее с детьми, чем со взрослыми. Именно дети понимают, что она на самом деле волшебница.
Любопытно, что Мара изображена семнадцатилетней девушкой, в то время как себя (Киру) Эфрон рисует семилетним мальчиком, тянущимся к волшебнице, которая, в свою очередь, тянется к нему – но именно как старшая к младшему, ребенку. "У меня к вам и обожание и жалость <…> маленькие волшебные мальчики. С вашими сказками о серебряных колодцах <…> много ночей вам придется не спать из-за того, что вода в колодцах всегда только вода", – пишет она в прощальной записке Кире и его младшему брату Жене. Последняя глава, несомненно, лучшая в повести. Образ Мары интересен, конечно, за счет неординарности и уникальности прототипа. Сергей Эфрон понял главное в своей жене: ее дар волшебен, обычные моральные критерии к ней неприложимы. "Мне необходим подъем, только в волнении я настоящая", – говорит Мара. В будущем не раз в отношении к жене Сергей будет исходить именно из такого понимания ее сути.
В журнале "Аполлон" (1912 г., № 3–4) появилась рецензия на "Детство" известного поэта М. Кузмина. "Эта свежая и приятная книга, очевидно, написана не для детей и потому, нам кажется, что, кроме взрослых, ею особенно заинтересуются и дети. Отсутствие моральных тенденций и всяких маленьких пролетариев, униженных и благородных, придает книге характер искренности и правдивости. Может быть, некоторые рассказы слишком незначительны, но автор все передает с такой естественной грацией и выказывает такую тонкую наблюдательность, что известную мелкость письма, а иногда и самого содержания ему охотно прощаешь. Остается только пожелать, чтобы автор также порассказал нам что-нибудь и о взрослых. Впрочем, если его больше привлекает детский мир, который им, конечно, не исчерпан, мы и за то благодарны".
Не всякий автор первой книги (да еще девятнадцатилетний!) удостаивается подобного отзыва одного из самых крупных русских поэтов. Казалось бы, после такого дебюта должно последовать продолжение, но "Детство" на долгие годы останется единственным художественным произведением Эфрона; сколько-нибудь известным писателем он не станет никогда. Почему? Вовсе не потому, что был бездарен, как утверждает автор книги об Эфроне "Крылатый лев, или… Судите сами" Лидия Анискович. Просто, чтобы стать писателем, одного дарования мало, нужно еще непреодолимое влечение к творчеству и характер, отметающий все преграды на этом пути. В 1912 году Эфрону ничто не мешало писать, напротив, жизнь как бы подталкивала к занятию литературой. Жена – поэтесса, друзья и знакомые – поэты, писатели, на худой конец, просто люди, влюбленные в словесность. Капиталы, оставленные Марине (больший) и Сергею (меньший) их матерями, позволяют жить вполне безбедно и не думать о заработках. Обязанностей никаких. Быт не отнимает сил. Да, собственно, никакого быта и вовсе нет. Таких условий в жизни Сергея Эфрона не будет больше никогда.
После свадьбы Марина и Сергей решают отправиться в свадебное путешествие по Европе. Это, конечно, "неправильно" – Сергею надо готовиться к экзаменам за гимназический курс. Но так хочется побыть вдвоем – как ни хорошо и весело в "обормотнике", там они живут вместе с сестрами Сережи. Да и возможно ли вообще "наслаждаться – университетом, когда есть Италия, Испания, море, весна, золотые поля <…> Мир очень велик, жизнь безумно коротка <…> Я, право, считаю себя достойной всей красоты мира…" И в том же письме: "Это (т. е. заграничное путешествие. – Л.П .) решено".
Они побывали и в Италии, и во Франции, и в Германии, увидели "всю красоту" как мира европейской природы, так и мира искусства – готические соборы, музеи, театры… Не только Сергей, но и Марина в это время, очевидно, не пишет ничего, кроме писем. (Впрочем, может быть, что-то до нас не дошло, но наверняка немного.)
Слабый здоровьем, Сергей и во время свадебного путешествия умудрился поболеть. Его письма к сестрам резко отличаются от писем Марины – бодрых, радостных. И Франция-то ему не нравится, и итальянцы. Он видит какие-то чудные, страшноватые сны. И на душе тоска… от того, что никак не может понять, чего же ему больше хочется: побыть еще в Европе или возвращаться в Россию.
Они вернулись в начале мая 1912 года – к открытию Музея изящных искусств – детищу Ивана Владимировича Цветаева. А в сентябре у молодых супругов родился первенец – дочь Ариадна. Имя выбрала Марина, по собственному признанию, "от романтизма и высокомерия". Несмотря на протесты мужа (он любил русские имена), отца (любившего имена простые), друзей (считавших, что это "салонно"). "Ариадна! – Ведь это ответственно", – говорили близкие. "Именно потому", – отвечала Цветаева. И в вопросах воспитания она всегда будет настаивать на своем, редко считаясь с мнением мужа, хотя он любил дочь не меньше жены.
Первые годы брака – самые счастливые в их совместной жизни. Об этом говорят и стихи, и письма. Цветаева восхищается мужем, воспевает его красоту ("…огромные глаза цвета моря", "аквамарин и хризопраз / Сине-зеленых, серо-синих, /Всегда полузакрытых глаз", "жест царевича и льва"). Сравнение со львом не случайно. Лев – символ царственности и силы – прозвище, данное Мариной мужу, в котором она видит олицетворение всех мужских качеств: мужественности, жертвенности, благородства. ("Вашего полка – драгун, / Декабристы и версальцы".)
Всегда откровенная в стихах, Цветаева не устает говорить о своем счастье:
Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!
Не слушая о тайном сходстве душ,
Ни всех тому подобных басен,
Всем говорить, что у меня есть муж,
Что он прекрасен!..
……………………………………………………
Я с вызовом ношу его кольцо!
– Да, в Вечности – жена, не на бумаге. -
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза – прекрасно-бесполезны! -
Под крыльями распахнутых бровей -
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна,
– Всем вам, кто жил и умирал без страху! -
Такие – в роковые времена -
Слагают стансы – и идут на плаху.
Цветаева свято верила, что все сказанное в стихах сбывается. (Недоумевала, как это Ахматова могла позволить себе такие строчки: "Отними и ребенка, и друга, / И таинственный песенный дар".) Как же она сама могла написать такое? Упоенная собственным счастьем, не думала, что "роковые времена" когда-нибудь настанут? Через три недели в Сараеве убьют наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда и начнется Первая мировая война, которая не обойдет и Сергея Эфрона. "Плаха" его ждет еще не скоро, но сказанное в горделивых и радостных стихах в счастливые дни молодости сбудется самым страшным образом… Увы, поэт часто оказывается пророком.
О том, что стихотворение "Да, я, пожалуй, странный человек…" не "литература", а ее подлинные чувства, ее стихотворный "дневник" ("Мои стихи – дневник", – утверждала сама Цветаева), свидетельствует и запись о муже в "настоящем" дневнике, сделанная буквально за несколько дней до появления стихотворения. Слова, которые, возможно, послужили прозаическим "подстрочником" – "Красавец. Громадный рост; стройная, хрупкая фигура; руки со старинной гравюры; длинное, узкое ярко-бледное лицо, на к<отор>ом горят и сияют огромные глаза – не то зеленые, не то серые, не то синие, – и зеленые, и серые, и синие. Крупный изогнутый рот. Лицо единственное и незабвенное под волной темных, с темно-золотым отливом, пышных, густых волос. Я не сказала о крутом, высоком, ослепительно-белом лбе, в к<отор>ом сосредоточились весь ум и все благородство мира, к<а>к в глазах – вся грусть.
А этот голос – глубокий, мягкий, нежный, этот голос, сразу покоряющий всех. А смех его – такой светлый, детский, неотразимый! А эти ослепительные зубы меж полосок изогнутых губ. А жесты принца!"
Восхищение мужем – и в письме к философу В.В. Розанову, написанном также весной 1914 года: "…я замужем, у меня дочка 1½ года – Ариадна (Аля), моему мужу 20 лет. Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне <…> В Сереже соединены – блестяще соединены – две крови: еврейская и русская. Он блестяще одарен, умен, благороден <…> Сережу я люблю бесконечно и навеки. Дочку свою обожаю <…> Хочется сказать Вам еще несколько слов о Сереже. Он очень болезненный, 16-ти лет у него начался туберкулез. Теперь процесс у него остановился, но общее состояние здоровья намного ниже среднего. Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша! Я постоянно дрожу над ним. От малейшего волнения у него повышается t°, он весь – лихорадочная жажда всего <…> За три – или почти три – года совместной жизни – ни одной тени сомнения друг в друге. Наш брак до того не похож на обычный брак, что я совсем не чувствую себя замужем и совсем не переменилась, – люблю все то же и живу все так же, как в 17 лет.
Мы никогда не расстаемся. Наша встреча – чудо <…> Он – мой самый родной на всю жизнь. Я никогда бы не могла любить кого-нибудь другого, у меня слишком много тоски и протеста. Только при нем я могу жить так, как живу – совершенно свободная".
Но как ни хороша счастливая, беспечная жить, надо подумать и о том, что Сергею скоро исполнится 21 год – и тогда призыв в армию! Рыцарь – да, но простой солдат – нет, такого допустить любящая жена не может. Чтобы избежать призыва, нужно стать студентом, а до этого получить аттестат.
Осенью 1913 года семья перебирается в Крым с тем, чтобы, посвятив зиму занятиям, весной сдать экзамены в Феодосийской мужской гимназии. Гимназия выбрана в расчете на некий "блат" – именно эту гимназию заканчивал Макс Волошин, а ее директор был знаком с Иваном Владимировичем Цветаевым.
Но занятия приходится прервать: у Сергея аппендицит. Марина – рядом с мужем. "Сереже лучше, – вчера ему дали пить. Около трех суток он ничего не пил и говорил только о воде. Ужасно было сидеть с ним рядом и слушать, а потом идти домой и пить чай", – сообщает она в Москву близкому другу сестер Эфрон.
Операция закончилась благополучно, но к этому времени надежды на "блат" сильно пошатнулись – в августе 1913 года умер Иван Владимирович. В письме к сестрам Сергея в Москву Марина описывает ситуацию почти в драматических тонах: "…влиятельных лиц здесь очень мало и хлопочут они неохотно, – противно обращаться, тем более, что все это незнакомые. С<ережа> занимается с 7-ми часов утра до 12-ти ночи, – что-то невероятное. Очень худ и слаб, выглядит отвратительно. Шансы выдержать очень гадательны: директор, знавший папу и очень мило относящийся к С<ереже>, и инспектор – по всем отзывам грубый и властный – в контрах. Кроме того, учителя, выбранные С<ережей> (имеются в виду репетиторы. – Л.П .), никакого отношения к гимназии не имеют. Все это не предвещает ничего хорошего, и во всем виноват П.Н. [2] , наобещавший Бог весть каких связей и удач".
…Неужели для того, чтобы выдержать экзамены за курс гимназии, которые каждый год сдавали тысячи молодых людей, непременно нужны какие-то связи?.. Но большой перерыв в учебе, но слабое здоровье… Марина не хочет, чтобы муж перенапрягался. Кроме того, ей, гимназии так и не окончившей, все гимназические науки представляются очень сложными. ("Выдержать очень трудно, в этом году какие-то новые правила, вмешивается округ, – вообще – гадость!") Если "гадость" – тогда понятно, тогда, конечно, жалко того, кто этой гадостью должен заниматься… И она старается по мере сил помочь мужу: идет на прием к директору гимназии. О чем шел разговор – можно догадываться, достоверно известно только то, что он принял ее "чрезвычайно радушно".
Наконец Сергей Эфрон получает аттестат – с одними тройками. Местная феодосийская газета от 19 июня 1914 года сообщала: "Из экстернов феодосийской мужской гимназии уцелел один г-н Эфрон. В его судьбе принимал участие весь город". Так значит, и троечный аттестат получен не без участия влиятельных людей ("весь город" принимал участие)? Тем не менее Марина восхищена мужем. "Его аттестат зрелости – прямо геройский акт", – пишет она Вере Эфрон.
Отношения между супругами по-прежнему безоблачны. Вот сценка, записанная Мариной в дневнике 12 мая 1914 года. Сергей занимается в доме своего феодосийского знакомого, Марина вместе с директором гимназии и его другом – французом заходят за ним.
– Вы еще занимаетесь?
– Да, я кончу через полчаса.
Марина сообщает, куда они направляются, и приглашает мужа прийти туда же.
– Отлично.
– Ну, до свиданья, Сереженька!
– До свидания!
И тут между французом и Мариной происходит следующий диалог:
– …какие бывают прекрасные мужья и чудные жены. Да я, если бы узнал, что моя жена ушла с двумя какими-то мужчинами, не знаю, что бы сделал. А он только посмотрел своими прекрасными глазами – и т<а>к просто – "до свидания".
– А к<а>к же еще? Я совсем не понимаю ревности, ревную только к моей дочке. Я твердо уверена, что человек, знающий меня до конца, будет любить меня больше всех. Но не все знают, потому не все и любят.
– Разве можно знать до конца?
– Можно.
– Никогда!!! Можно много лет прожить с человеком <…> и все-таки ничего не знаешь.
– А можно узнать с первой минуты, – просто чутьем.
Глава 2 Петр Эфрон. Софья Парнок. Осип Мандельштам. Тихон Чурилин. Снова в Коктебеле. Плуцер-Сарна
В 1913 году вернулся из эмиграции старший брат Сергея – Петр Яковлевич Эфрон. Потерявший маленькую дочь, переживший развод с женой, которая его оставила, больной туберкулезом. Цветаева впервые встретилась с ним летом 1913 года, когда ненадолго приехала по делам из Крыма в Москву. Братья были очень похожи. Встреча произвела на Цветаеву неизгладимое впечатление:
…шаги вдали.
Скрип раскрывающейся двери -
и Вы вошли.
И было сразу обаянье.
Склонился, королевски-прост. -
И было страшное сиянье
Двух темных звезд.
И их, огромные, прищуря,
Вы не узнали, нежный лик,
Какая здесь играла буря -
Еще за миг.
Я героически боролась.
Мы с Вами даже ели суп! -
Я помню заглушенный голос
И очерк губ.
И волосы, пушистей меха,
И – самое родное в Вас! -
Прелестные морщинки смеха
У длинных глаз.
Я помню – Вы уже забыли -
Вы – там сидели, я – вот тут.
Каких мне стоило усилий,
Каких минут -
Сидеть, пуская кольца дыма,
И полный соблюдать покой…
Мне было прямо нестерпимо
Сидеть такой.
"День августовский тихо таял…"
И через несколько дней, продолжая это стихотворение:
Великолепные глаза
Кто скажет – отчего – прищуря,
Вы знали – кто сейчас гроза
В моей лазури.
Ваш рот, надменен и влекущ,
Был сжат – и было все понятно.
И солнце сквозь тяжелый плющ
Бросало пятна.
Если не знать, к кому обращены эти стихи, можно подумать, что они о Сергее Эфроне. Романтическая внешность, на которой особенно выделяются рот и глаза. Вообще, лексика и стилистика этих стихов мало чем отличаются от стихов, обращенных к мужу. И пишутся стихи почти одновременно. "О я, пожалуй, странный человек…", обращенное к мужу, – 3 июня 1914 года; первое стихотворение к Петру Эфрону – 17 июня 1914 года.