К исходу следующего дня вблизи Новоселовки на берегу реки Кривой Торец встретились Анатолий Стемплевский, которому было поручено руководить операцией, Владимир Дымарь и пришедшие позже Николай Абрамов, Виктор Прищепа и Анатолий Низдвецкий. Ребята были вооружены пистолетами, у командира и Николая были еще и гранаты, а у Низдвецкого и Прищепы - финские ножи. Настроение было приподнятое, веселое. Николай, сняв пиджак, сделал стойку на руках, походил колесом. Шутили, вспоминали смешные истории и, вообще, вели себя беззаботно.
Вдруг командир посерьезнел, остановил всех. Приказал:
- Первыми пойдут Коля и Володя. Потом мы - втроем. Сбор в саду у тополя.
Лица ребят посуровели. Анатолий Низдвецкий, посмотрев многозначительно на друзей, улыбнулся и достал из кармана небольшую жестяную коробку. Две тонкие плитки шоколада были разделены с аптекарской точностью.
- Пойдем потихоньку? - спросил политрук, трогая Николая за плечо.
Они сразу растаяли в летней ночи. Вскоре за ними последовали остальные. Встретились в условленном месте. Добрались ползком до зарослей бузины и там залегли. Склад был совсем рядом. Патрульных не было видно. Николай тихо прошептал:
- Я с Виктором поползу к складу. Оттуда просматривается улица.
- Давайте, - разрешил командир.
Патрульные сидели на толстом большом бревне, лежавшем на улице недалеко от колодца. Вспыхивали желтые огоньки сигарет, едва слышалась немецкая речь. Солдаты встали, залопотали громче и прошли мимо ребят.
- Смотри за ними, а я отомкну склад.
Замок поддался легко, беззвучно. Николай подал сигнал, и ребята сразу же оказались рядом. Дверь жалобно скрипнула и отворилась. Уже находясь в складе, командир сказал Николаю:
- Иди к Виктору. Смотрите за фрицами. Мы быстро справимся.
Виктор с пистолетом в руках, не отрываясь, наблюдал за солдатами. Те вдруг громко засмеялись, постояли посреди улицы и двинулись вдоль улицы.
- Поторопи ребят, - хрипло прошептал Виктор.
- Выходить можно? - раздался из-за двери голос политрука.
- Можно, только тихо, - отозвался Николай.
Анатолий Низдвецкий вывел два велосипеда, политрук вышел с двумя пулеметами, командир - с пулеметом и велосипедом.
- Николай, берите с Виктором по велосипеду, магазины к пулеметам. Дверь закрой на замок.
Велосипеды и замотанные в плащ-палатки заряженные диски для пулеметов уже лежали у самых дверей. Замкнув склад, Николай последним пришел к месту сбора.
Пулеметы спрятали на кладбище. С велосипедов стерли смазку, накачали камеры. Благополучно возвратились в город.
Подпольщики нашей группы привыкли регулярно получать сведения о событиях на фронте, о жизни страны и мира, но с уходом Анатолия на нелегальное положение мы остались, что называется, "без ушей".
В квартире Анатолия уже вторую неделю была засада: дежурили днем - один, а ночью два полицая. Мать командира, тетя Катя, каждый день уверяла полицейских, что сын ушел менять вещи на продукты в Запорожскую область и, возможно, останется там у богатого мужика батрачить за кукурузу и картошку.
Чаще всех днем в квартире сидел круглолицый, всегда с полуоткрытым ртом полицай. Тупой и нахальный, он ревностно нес службу.
- Мурло мурлом и дурак редкостный, - отзывалась о нем тетя Катя. - Прежде чем сказать явную глупость, он ее старательно и долго обдумывает.
Несколько раз наведывался в дом бывший парикмахер, ставший при фашистах каким-то полицейским начальником. Узкоплечий, с накрашенными усами, вертлявый, он важно расхаживал по комнате и орал на тетю Катю:
- Врешь, ведьма, знаешь, где твой бандит! Не скажешь - тебя заберем, - а у нас, как известно, несладко. И не тебе чета, а язычки развязывают.
- На менке он, правду говорю, - отвечала тетя Катя.
Николай не находил себе места, придумывал самые фантастические планы, которые позволили бы заполучить приемник. Зная, когда и где обычно купается ребятня, Николай близко к полудню спрятался в лозняке на берегу Торца. Вскоре из-за старой казармы выскочила ватага подростков и взапуски пустилась к реке. Среди ребятишек был и его брат, Толик. Все они, на ходу поснимав рубашки и майки и побросав их на берегу, с визгом попрыгали в воду. Дождавшись, когда Толик вышел на берег, Николай окликнул его.
- Как у нас дома? - спросил, когда братишка подбежал к нему.
- Папка болеет, кашель его замучил. Мамка сама огород полола.
- А тетя Катя?
- Полицаи у них дежурят. Дальше колодца ее и не пускают. Анатолия полицаи караулят, а он, как и ты, убег куда-то.
- Скажи маме, пусть вечером придет в парк к лодочной станции. И, смотри, обо мне ни слова и никому… что мама пойдет ко мне.
- Понимаю. Не маленький.
- Ладно, Толяй, не обижайся, я просто предупредил.
Перед вечером Николай в парке забрался в гущу кустарника около бывшей лодочной станции. По сторонам причала на квадратных постаментах стояли гипсовые фигуры гребцов, изрешеченные пулями развлекавшихся стрельбой немцев. Николай смотрел на обезображенные скульптуры, вспоминал, как до войны помогал старику смотрителю станции конопатить и смолить прогулочные лодки, а за это старик разрешал вволю кататься на его персональном двухвесельном "катере".
Николай услышал торопливые шаги, приподнялся. Раздвинув ветки, увидел быстро идущую мать, в руках она несла ведро.
- Мама! - окликнул он ее.
Она подошла, протиснулась в глубь кустарника. Обнимая и целуя Николая, горько проговорила:
- Не дай бог матерям дожить до таких дней, чтобы встречаться с сыновьями украдкой.
- Мама, это упрек?
- Нет-нет. Ты поступаешь, как велит тебе сердце. Я горжусь тобой, но мне… страшно, сынок.
Она достала из ведра две кукурузные лепешки и бутылку с еще горячим чаем. Передавая сыну, спросила:
- Трудно тебе?
- Не очень, мама, живу у надежных людей, - Николай съел лепешку, выпил чай, положил на дно ведра вторую лепешку. - Это вам, меня хорошо кормят. - Поглядел на мать, спросил: - Как дела у нас и у тети Кати?
- К нам дважды наведывались полицаи, спрашивали про тебя. Мы сказали, что ты работаешь в госхозе. Наводили они справки и у соседей. Те подтвердили, что ты на заработках… А вот у тети Кати дела хуже. Полицаи днюют и ночуют. С нее глаз не спускают, к соседям запретили ходить. К колодцу пока отпускают.
Она глубоко вздохнула. Николай ласково тронул ее за плечо, сказал:
- В комнате Анатолия спрятан радиоприемник, а он так нужен нам. Мама, договорись с тетей Катей, чтобы оставила она открытым окно… и пусть уведет полицая в коридор или во двор. Я тем временем заберу приемник.
- Опасно, сынок.
- Мигом справлюсь, мама. В кустах сирени заранее спрячусь, а когда заберу - сразу в парк, и был таков. Поговори завтра у колодца с тетей Катей, потом придешь сюда. С утра буду здесь. Мама, сделаешь?
- Попробую, сыночек.
- Захвати для меня наволочку или мешок, - Николай поцеловал мать и быстро пошел по берегу в сторону Новоселовки.
На следующий день мать пришла рано утром.
- Коля, надо идти сейчас же. Тетя Катя все продумала. Я пойду впереди. Буду нести тряпку и ведро. Если уроню тряпку, значит, опасно, насторожись. Поставлю ведро на землю - уходи!
Мать спокойно пошла в сторону Бутылочной колонии. Пройдя мимо сараев и очутившись около угла дома, где жил Анатолий, Николай юркнул в густые заросли сирени. Мать прошла мимо квартиры Стемплевских, подала знак тете Кате: Николай здесь.
Тетя Катя начала жарить лепешки. От сковородки потянуло густым удушливым смрадом.
Вскоре полицай, ожидавший обещанных лепешек, вытирая слезящиеся глаза и беспрерывно кашляя, забурчал:
- Ты що их на мазути смажэшь? Пропасты можно.
- Жир такой, потерпи уж, - отозвалась тетя Катя, добавляя на сковородку какой-то смеси.
- Та хай воны сказяться, очманив! - не вытерпел полицай и, подхватив винтовку, выскочил в коридор.
Тетя Катя метнулась в комнату Анатолия, распахнула окно.
Она еще не закрыла за собою дверь, а Николай был уже в комнате. Положив рядом пистолет, финкой поддел доски, вытащил приемник, сунул его в наволочку. Затем прикрыл лаз в подпол и метнулся к окну.
Улица была пустынна, лишь недалеко у колодца стояла мать. Приподняв руку, дала знать, что вокруг спокойно.
Тетя Катя потом, смеясь, рассказывала:
- Эрзац-жир помог. Правда, в него я всякой дряни понадобавляла. Не только мы, но и полицай лепешки есть не стал, хотя прожорливый, как свинья.
В тот же день приемник был установлен у Вали Соловьевой. Подпольщики снова начали слушать Москву, в городе появились листовки, сообщавшие о разгроме немцев на Орловско-Курской дуге.
КУЗЬМИЧ
С Николаем мы встретились возле хлебозавода. Я шел к Залогиной за радиолампами, а он к подпольщику Виктору Парфимовичу, дом которого находился недалеко от городской больницы. Настроение у Николая было радостное:
- Ты читал "Как закалялась сталь"?
Я удивленно посмотрел на друга: до войны, конечно же, не было ни одного школьника, не прочитавшего этой книги.
- Нет, ты прочитай сейчас, на многое посмотришь иначе. Хочешь, сегодня принесу Островского? Возьму у Парфимовича.
Я согласился. Условившись встретиться возле зеркальной фабрики, мы разошлись по своим делам.
Виктор Парфимович, открывая дверь Николаю, жестом предупредил, что он не один. В зале сидел мужчина лет сорока. Он был чисто выбрит, опрятно одет.
- Познакомьтесь, - суетливо пододвигая стул Николаю, сказал Виктор.
- Коля. Николай Абрамов.
- Кузьмич, - назвался новый знакомый, изучающе осматривая Николая. - Из бутылян? Я знал нескольких Абрамовых, - голос Кузьмича звучал ровно, но глаза подобрели.
Николай, поглядывая на Кузьмича, силился вспомнить, где он видел этого человека, откуда знакомо его лицо?
- Это наш старший товарищ, - многозначительно проговорил Парфимович. - Теперь будем действовать сообща.
У Николая учащенно забилось сердце. Что-то в Кузьмиче было располагающее и в то же время властное, подчиняющее.
- Как настроение? - обратился к нему Кузьмич. - Немцев не боитесь?
- Настроение боевое.
Скупой ответ Николая понравился Кузьмичу.
- Если у вас все такие ребята, это очень хорошо.
- У нас хлопцы геройские! - вырвалось у Виктора.
- Великое дело, когда люди верят друг в друга, - одобрил Кузьмич. - Ну, мне пора. Нужен буду - ищи меня на прежнем месте., Вы потребуетесь - пришлю связного.
Молча пожав ребятам руки, Кузьмич в сопровождении Виктора вышел. Возвратившись, Парфимович спросил:
- Ну как? - и, не дожидаясь ответа, сказал: - Дядька что надо! И… из партийного подполья, понял?
Валентину Савельевну Залогину я разыскал быстро и, забрав радиолампы, пришел к назначенному месту. Прохаживаясь по переулку, увидел быстро идущего Николая. Друг был возбужден и, взяв меня под руку, торопливо спросил:
- Тебе Анатолий говорил о связи с партийными товарищами?
- Мне политрук рассказывал, что они с Анатолием на одной конспиративной квартире встречались с бывшим партийным работником… Петром Кузьмичом. Этот товарищ вроде бы руководит подпольной группой у нас в городе. Вот и все, что мне известно.
- Ты себе не представляешь, какой это человек. Сразу видно - умный и сильный. Глаза удивительные. Он меня поразил, и я книгу у Парфимовича забыл взять.
Николай редко так восторженно отзывался о людях, но человек, с которым он познакомился, был действительно замечательный.
Василий Кузьмич Колоколов (в подполье называли Петр Кузьмич) был старшим сыном в бедной крестьянской семье. Он рано познал труд батрака, юношей добровольно вступил в продотряд, а потом служил в Красной Армии. В 1924 году стал членом Коммунистической партии, окончил совпартшколу, работал в культпро-светучреждениях, органах ГПУ, в Константиновском горкоме партии. Сразу же после нападения фашистских войск на нашу Родину Василий Кузьмич ушел на фронт, жена и трое детей эвакуировались. Командиром Красной Армии В. К. Колоколов сражался с врагом, но попал в окружение, а затем и в плен. Находясь в концлагере, он организовал массовый побег военнопленных и вернулся в Константиновку. Немного освоившись с оккупационными порядками, Василий Кузьмич установил связь с подпольными группами, действовавшими до этого разрозненно. Благодаря опыту партийной работы, личному авторитету, настойчивости и правильному пониманию обстановки, ему удалось объединить подполье и стать одним из его руководителей.
Среди скрываемых нами окруженцев и военнопленных были боевые командиры и политработники Красной Армии, люди храбрые и беспредельно преданные Родине, но немногие из них оказались способными бороться в условиях оккупации, а тем более руководить подпольем.
Человек большой эрудиции, практического ума, тонкий психолог, Кузьмич к тому же был деятельным и храбрым. Он принимал непосредственное участие в подрыве железной дороги, в диверсионных актах на заводе "Автостекло", который оккупанты пытались восстановить, и в других операциях.
В. К. Колоколов неоднократно говорил, что настоящий руководитель должен воспитывать личным примером и сам для нас был образцом. Василий Кузьмич излагал мысль просто, доходчиво. Он ценил юмор, но, рассказывая что-либо смешное, оставался серьезным. Однажды ребята спросили, как расшифровать "СС"?
- Очень просто: "сукины сыны", - без улыбки ответил он.
Надолго запомнились слова Колоколова, сказанные на одном сборе: "Фрицы мечтали о легкой победе, под барабанный бой думали по советской земле пройти, а получилось, что теперь по всей Германии погребальный звон разносится. У их фюрера, наверное, по истории двойка была, а то бы он знал, что Россия зарвавшейся немчуре много раз шею мылила. Теперь они тоже свое получат. Сполна. Это уж доподлинно".
Николай слушал Василия Кузьмича как завороженный. Каждое слово его старался запомнить.
Как-то в разговоре Кузьмич посетовал, что нет топографической карты Донбасса.
- Я достану, - вызвался Николай.
- Если сможешь, то раздобудь, но без лишнего риска, - попросил Василий Кузьмич. - Карта позарез нужна.
Три дня Николай мотался по городу, прохаживался около комендатуры, куда подкатывали "оппели" и "мерседесы", наблюдал за домами, где квартировали офицеры, но безрезультатно - карту добыть не удавалось.
На четвертый день около полудня недалеко от комендатуры, у водоразборной колонки, остановился старенький, весь в грязи "оппель". Пожилой майор медленно вылез из автомашины, поднял кверху руки, глубоко вздохнул, потом сделал несколько приседаний и, что-то сказав шоферу, направился в комендатуру. Высокий худой солдат-шофер обошел вокруг машины, протяжно свистнул, протер очки и посмотрел по сторонам. Увидев маячившего невдалеке Николая, немец подозвал его и с помощью жестов объяснил, что надо носить воду и мыть машину. "Наверное, долго ехали: машина в грязи, майор разминку делал - тут должна быть карта", - подумал Николай, взял два брезентовых ведра, которые достал из багажника шофер, пошел за водой. Обмывая тряпкой дверцы "оппеля", он заглянул в машину: на переднем сиденье лежал большой планшет, а рядом скрученный офицерский ремень. Немец обратил внимание, что Николай работает быстро и аккуратно. Сказав несколько похвальных слов, шофер, насвистывая, направился к колонке и начал мыть короткие, с широкими голенищами сапоги. Николай осмотрелся, открыл переднюю дверцу, расстегнул планшет. Там лежало несколько карт и какие-то бумаги. Верхняя карта сложена печатной стороной наружу. Он вытащил ее, сунул за пояс брюк, планшет положил на прежнее место и захлопнул дверцу. Через несколько минут "оппель" был вымыт. Шофер протянул три сигареты с таким величественным видом, словно отдавал половину царства.
- Ты молодчина, Коля, - восхищался Кузьмич, рассматривая разложенную на столе огромную карту Сталинской и Ворошиловградской областей. - Даже самые маленькие хутора обозначены, проселочные дороги, речушки - все есть. Замечательная карта. Объявляю вам благодарность, товарищ Абрамов, - неожиданно по-военному сказал Василий Кузьмич.
Николай был скромным, лишенным тщеславия парнем, но добрые слова руководителя, высокая оценка воодушевляли его.
Эта топографическая карта уцелела, и я eё храню, как дорогую реликвию, напоминающую мне о двух прекрасных людях: В. К. Колоколове и Николае Абрамове.
Если намечалась какая-либо операция, то Кузьмич взвешивал все "за" и "против", советовался с другими, старался организовать выполнение операции с наименьшим риском для людей и наибольшей вероятностью успеха. Скоропалительных решений он не принимал, неоправданной горячности и безрассудной смелости не терпел, но и к чрезмерно осторожным относился с опаской - не трусы ли?
Обсуждая план операции, Василий Кузьмич постоянно напоминал и о политическом резонансе, который может вызвать это мероприятие.
Был такой эпизод:
В начале лета 1943 года недалеко от Константиновки на парашютах приземлилась группа советских разведчиков. Они попали в засаду, и в перестрелке был ранен боец. Зайдя в село Стенки, разведчики оставили раненого в одном из домов и попросили хозяина укрыть его от властей, а сами ушли выполнять задание. Хозяин дома оказался старостой села, немецким прихлебателем и вместе со своим кумом, таким же фашистским приспешником, они явились в жандармерию и рассказали о раненом красноармейце. Разведчик был схвачен и после длительных пыток расстрелян.
В городской газете "Ввдбудова" была напечатана статья, где на все лады расхваливался "подвиг" старосты и его подручного, сообщалось, что комендант наградил их крупной суммой денег немецкими марками, им выделили по гектару засеянной пшеницей земли, и каждый получил поросенка.
- Подлецам много по гектару, - решительно сказал Кузьмич. - Их предательство более двух саженей земли не стоит. - Спросил ребят: - Не сумеете ли достать немецкую форму? Солдата и офицера. Можно бы чисто провести операцию.
Николай тотчас попросил поручить это задание ему и рассказал, что в старой городской больнице располагается офицерский госпиталь, а недалеко от него в школе, - солдатский. Однажды Николай наблюдал, как из небольшого каменного склада во дворе санитары переносили обмундирование в госпитали. Больничный двор был огорожен высоким каменным забором, возле которого в одном месте стоял телеграфный столб. По нему можно взобраться на забор и перемахнуть во двор.
После тщательного обсуждения будущей операции Николай получил разрешение.
Ночью по берегу Торца он подошел к тыльной стороне больницы. Притаившись, дождался, пока мимо пройдет наружный патруль. Быстро взобрался по столбу на забор. Привязав к нему веревку, осторожно спустился во двор. Ползком подобрался к складу, вынул самую большую шибку в раме и забрался в помещение.
Прошел вглубь и, посвечивая немецким карманным фонариком с синим стеклом, осмотрелся. На полках лежали кители и брюки, накидки от дождя, одеяла и простыни, в дальнем углу стояли ботинки, сапоги: и грубые, с широкими голенищами, и высокие - кавалерийские, и мягкие хромовые, с пряжками. Заглянув в несколько ящиков, обнаружил поясные ремни и кобуры для пистолетов, погоны и знаки различия, нашивки и даже орденские ленты.