- Здравствуйте! Я - народный артист Советского Союза Юрий Михайлович Юрьев. Вы знаете меня?
Он улыбнулся.
- Вас не очень… А Изабелла с вами?!
Вот и вся моя популярность. Правда, лапку или свечку дали…
В те годы мхатовцы, да и многие старые актеры были поразительно политически невежественны.
Скажем, например, Александра Александровна Яблочкина, которая числилась председательницей Всесоюзного Театрального Объединения (ВТО).
Была годовщина Октябрьской революции. В президиуме я сел рядышком с ней (мало ли что подсказать, если чего…). Она встала и говорит:
- Дорогие товарищи! Сегодня, в день славной Великой Октябрьской Социалистической… (она запнулась. Я ей подсказываю: "революции!"). Она отмахнулась: - Я знаю! - И говорит: - Республики!..
Такая наивность была не только в этом… Мы показывали "Вампуку" для народных Советского Союза (число их в ту пору было значительно меньше, нежели сейчас!..). В первом ряду сидела Александра Александровна. Я был рядом с ней. Вампуку пела Лидочка Петкер, жена Бориса. Они стоят на сцене и поют:
- Бежим, бежим! - продолжая стоять.
Александра Александровна наклоняется ко мне.
- Странно: говорят "бежим", а не двигаются с места?!
Или, например, делали скетч "Сверхметкие стрелки": сцена дуэли Онегина и Ленского. Ленский - Козловский, Онегин - Петя Селиванов, а свидетель - Володька Канделаки с наклеенным здоровенным носом.
Я сижу рядом с Яблочкиной. Ну, и вот:
"Куда, куда вы удалились?.." - Идет сцена дуэли. - "Хоть человек он неизвестный, но уж конечно малый честный".
В общем, Канделаки командует: "Сходитесь!" Раздаются два выстрела, и падает "мертвым" Канделаки.
- Это неправильно! - сердито сказала мне Александра Александровна. - Ведь убили же Ленского!
Я заехал за Александрой Александровной Яблочкиной, чтобы отвезти ее в ВТО на юбилейный вечер.
Проезжая мимо Театра Оперетты, наш шофер что-то нарушил и был остановлен милиционером, который подошел и потребовал документы. Но Александра Александровна обратилась к нему со следующими словами:
- Я - народная артистка Яблочкина и спешу на концерт, так что не задерживайте нас, пожалуйста, уважаемый товарищ городовой!
Растерявшийся милиционер отдал честь, и мы поехали дальше…
Клуб мастеров искусств в Старопименовском переулке…
Помню, как однажды присутствовали там Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Иванович Немирович-Данченко. Они сидели в первом ряду. Я - во втором, за ними. Надо сказать, что Константин Сергеевич не знал почти никого из деятелей других театров. Мимо них прошла актриса и поклонилась. Оба старика ответили на ее поклон. Потом Константин Сергеевич спросил у своего коллеги:
- Кто э-эта милая дама?
- Клавдия Новикова - премьерша Театра Оперетты, - с некоторым раздражением ответил Владимир Иванович, ибо уже в четвертый раз объяснял своему великому соседу имена и фамилии тех, кто с ними здоровался.
В проходе появился мужчина с очень черной бородой и усами. Он также тепло поприветствовал двух корифеев и прошел дальше.
- А это кто? - вновь спросил Станиславский.
- Надо все-таки знать своих коллег! - нервно поглаживая бороду, ответил Немирович. - Это - Донатов! Режиссер Оперетты.
Станиславский усмехнулся и, наклонившись к соседу, тихо промолвил:
- Что вы говорите глупости, Владимир Иванович! Режиссер не может быть с бородой!..
В Москву из Ленинграда приехала для работы в Театре Сатиры известная молодая актриса Капитолина Пугачева. Мы - ее друзья - звали Пугачеву Капой.
Первое выступление Капы в Театре Сатиры окончилось триумфально, и она сразу стала московской знаменитостью.
Через несколько дней Капа выразила горячее желание: познакомиться с Константином Сергеевичем Станиславским… Мы придумали способ, и Капа согласилась.
Константин Сергеевич жил в Леонтьевском переулке на втором этаже небольшого особняка. Его балкон выходил во двор. Константин Сергеевич имел привычку после обеда отдыхать в кресле на этом балконе.
И вот однажды во дворе появилась красивая молодая девушка, оригинально одетая - не то украинка, не то цыганка. Она спела под балконом три песни.
К ней спустился камердинер Станиславского - почтенный человек - и предложил деньги за ее работу.
Капа (а это была она) отказалась, пояснив:
- Я не уличная певица, а артистка Театра Сатиры. Спела я Константину Сергеевичу в знак глубокого к нему уважения и прошу его посетить спектакль, в котором я принимаю участие:
Камердинер ответил:
- Ничего не получится! Мы с Константином Сергеевичем в баню и Сатиру не ходим!
Будучи журналистом, я пришел к Ивану Михайловичу Москвину брать у него интервью.
Ожидая выхода великого артиста, я услышал, как его старая горничная в коридоре говорит хозяину:
- Вот все кричал: "Старая жопа! Старая жопа!" А запонки-то на комоде лежали!
Актер МХАТа Александр Леонидович Вишневский обожал рассказывать анекдоты. Но не всегда точно передавал их смысл. Вспоминаю, как Вишневский сообщил мне следующее:
- Встречаются два еврея. Один спрашивает у другого: "Это Малая Дмитровка?" Тот отвечает: "Нет. Большая".
И еще:
- Еврей приходит в гости, а хозяев нет дома. В гостиной на столе лежали золотые часы. Еврей посмотрел на них и сказал: "Двенадцать часов". Взял, положил их в карман и ушел.
Прослушав эти "анекдоты", я сказал Вишневскому:
- По-моему - не смешно…
- Да, вы правы. Но это оттого, что у меня нет еврейского акцента.
- А кто их вам рассказал?
- Борис Самойлович Борисов.
Вечером в Литературно-художественном кружке я встретил Борисова и поинтересовался: в чем юмор этих анекдотов?
Борисов улыбнулся и ответил:
- Юмор вот в чем. Первый анекдот рассказывается так: "Один еврей спрашивает другого: "Это Большая Дмитровка?" И тот отвечает: "Порядочная…""
А второй: "Еврей приходит в дом, где нет хозяев. Видит на столе часы. Прикладывает их к уху: "Идете? Так пойдем вместе!" Кладет их в карман и уходит".
Вишневский же всякий раз был убежден, что "юмор" в еврейском акценте!
Один из великих артистов, не хочу тревожить его имени, настолько "перебрал", что допился до белой горячки. У него начались галлюцинации.
После длительного лечения он, наконец, вновь появился в Клубе.
Мы играли с ним на бильярде. Он стоял лицом к открытой двери и вдруг закричал:
- Там лев!!!
Все поняли, что к бедняге вернулось безумие.
- Где лев?! - закричал я, стремясь его отрезвить.
- В раздевалке!
Чтобы убедить нашего друга, что "лев" - результат его воображения, мы взяли великого артиста под руки и повели в раздевалку. И увидели, что там сидит… живой лев!
Рядом с животным стоял укротитель Борис Эдер, который привел своего питомца, чтобы выступить с ним в Клубе.
На другом конце города - в бывшем особняке графини Олсуфьевой на Поварской улице - стал действовать Клуб писателей. Принимали туда с большим разбором. Помещался он в самом особняке. Конечно, еще не было большого зала, который сейчас выходит на Большую Никитскую, не было теперешних новых помещений. В писательский Клуб приходили наши коллеги из Клуба мастеров искусств. Мы обменивались программами. Действовал Дом печати, в котором была великолепная "живая газета". Артистическая Москва жила большой вечерней и ночной жизнью. Мы видели и знали друг друга, и это способствовало тому, что каждый из нас был всегда рад оказать помощь любому начинанию, если начинание было связано с искусством, если в нем имелась хорошая литературная основа.
Не стану пересказывать, что происходило на сценах творческих клубов, но поверьте мне: это были жизнерадостные, полные юмора и сатиры, талантливые произведения!
У меня такое впечатление, что о том, чему я в своей долгой жизни был свидетелем, могли бы сегодня вспомнить, пожалуй, только Минин и Пожарский. Остальных уже никого нет…
Как воин-ветеран вспоминает былые походы незабываемых дней Гражданской войны, так и я вспоминаю о незабываемых днях открытия и триумфального успеха московского Театра Сатиры.
Это была, пора творческих дерзаний, смелости мыслей, молодости чувств, легкости исполнения. В те дни актер занимался только театром, театр был его домом. Не бегал актер, как борзая, с киностудии на радиозапись, из эстрадного ревю на телевизионную передачу. В те златые дни актер был только актером. Куда же, куда вы удалились, эти чудесные дни?
1924 год… Осень… Виктор Типот, Николай Эрдман и Владимир Масс - первые авторы… Идет обозрение "Москва с точки зрения"… Фейерверк юмора, актерского таланта, режиссерской выдумки. Жанр выбран самый острый, текст злободневный, безжалостный ко всему мешающему. Темы дальнейших спектаклей - бромного диапазона: от самых что ни на есть бытовых, пародийных до резко-политических. Одни названия уже говорят о многом: "Мишка, верти", "Спокойно, снимаю", "Европа - что надо", "А не хулиган ли вы, гражданин?", "Ой не ходи, Грицю, на "Заговор императрицы"".
А какие имена!
С. Близниковская, О. Зверева, Е. Малютина, Е. Неверова, К. Пугачева, Н. Слонова, Я. Волков, братья Зенины, Д. Кара-Дмитриев, Р. Корф, Ф. Курихин, П. Поль, Я. Рудин, Р. Холодов. А вскоре - В. Доронин, И. Любезнов и удивительный В. Хенкин.
Много радости принесли москвичам постановки этого коллектива, много было смешного и вокруг. То художественный руководитель театра Д. Гутман (будучи одновременно постановщиком какой-то музыкальной комедии в Театре Оперетты) по ошибке утверждает гримы актеров Театра Сатиры для артистов Театра Оперетты; то Иван Михайлович Москвин, пришедший на спектакль в гости к П. Полю, любезно соглашается посидеть на сцене в роли бессловесного посетителя сада-ресторана. А Иван Зенин, играющий официанта, возьми да и налей (вместо кипяченой воды) в графинчик… чистого спирта! Иван Михайлович - дабы подыграть и не портить ансамбля - наливает себе "водки" и натурально выпивает залпом приличную стопку… Задохнувшись, знатный гость спокойно ставит стопку на стол, встает и, посмотрев на артистов укоризненным взглядом, четко произносит:
- Ну, братцы… так мы не договаривались!
И под гром аплодисментов с достоинством уходит со сцены.
Но самым ярким воспоминанием тех славных неповторимых дней был спектакль "114-я статья". Тема пьесы - взятка, бич того времени, периода нэпа, незаконных операций, частного предпринимательства и чудовищной коррупции.
В спектакле были заняты лучшие силы, почти все ведущие актеры… Многих из них, к величайшему сожалению, уже нет в живых. Должность заместителя директора театра занимал тогда Виктор Самойлович Пильщиков, человек, влюбленный в театральное дело. Он почти всегда присутствовал в зале во время представлений, с интересом изучая реакцию зрителя. На первом спектакле с первых же реплик на меня напал такой неудержимый смех, что я - взрывами своего хохота - привлек внимание В. С. Пильщикова. Через минуту ко мне, сидевшему у прохода, подкрался дежурный милиционер и вывел из зала - "за нарушение правил поведения в театре".
Удалось посмотреть спектакль от начала до конца только на шестой раз: пять раз Пильщиков "выставлял" меня - при помощи милиции - "за попытку громким смехом сорвать спектакль". А я, зная, что В. С. следит за мной, смеялся от этого еще неудержимее, еще громче.
Все разыгрывали друг друга… Павлу Николаевичу Полю, страстному любителю бегов, официантка, обслуживающая ложу на ипподроме, поднесла блюдо с пирожками. Павел Николаевич выбрал два из них, но, надкусив, обнаружил, что в обоих запечены использованные билеты тотализатора.
А когда было полное затмение солнца, старика Иткиса, контрабасиста оркестра, убедили, что никакого затмения нет и не будет, что все это придумал помреж Пашка Муховинский для успешной продажи артистам черных стекол. Так старик и умер, отрицая до конца своих дней возможность подобного "атмосферического явления". Правда, иногда Иткис начинал сомневаться и говорил Алексею Григорьевичу Алексееву:
- А все-таки, может, она все-таки есть, эта затмение?! Даже Прут утверждает, что она есть…
На что Алексеев, всплескивая руками, восклицал:
- Не верьте ему, Иткис, это такой врун! Как это можно, чтобы Луна залезла поперед Солнца? Они же не двигаются… Ах, что этот Прут только ни наговорит!
И так каждый день: за кулисами было не менее интересно и весело, чем на сцене… Сейчас иначе: и веселье куда-то исчезло, и сатиры маловато!
Вплотную я столкнулся с Театром Сатиры как один из авторов инсценировки "Милого друга" Ги де Мопассана. Соавтором моим был Е. Штейнберг.
Материал - прекрасный, до сих пор не потерявший своей обличительной силы.
Актерский состав - лучше не подобрать: Е. Уралова, Н. Слонова, В. Жуковская, О. Аросева, Г. Кожанина, 3. Путяшева, Б. Дронова, Г. Менглет, О. Солюс, В. Лепко, Г. Доре, А. Папанов, Ф. Димант, Г. Тусузов и другие замечательные актеры… Поставленный Э. Краснянским, спектакль этот прозвучал отлично, он прошел более полутораста раз - при аншлагах и был снят по причине, до сих пор мне неизвестной. Вот так!
Николай Охлопков
Я расскажу вам о людях, которые, надеюсь, еще не забыты… Следующим станет Николай Охлопков. Мы с ним однолетки: оба родились в 1900-м. Если бы Николай Павлович был жив, то в нынешнем - 1995-м году, когда я пишу эти строки, мы отметили бы семидесятилетие нашей дружбы.
Редакция "Кооперативного пути" - органа Центросоюза - заинтересовалась репертуаром театра, руководимого Мейерхольдом. Главный редактор поручил мне побывать на репетициях, а затем посмотреть один из спектаклей мастера, вызывавшего диаметрально противоположные толки в обществе. Редактору нужно было мнение корреспондента, чтобы решить "важный вопрос": можно ли рекомендовать эго представление для его коллективных посещений членами подмосковных кооперативов.
С разрешения администрации театра я попал на репетицию прославленного режиссера.
В полутемном зале по разным углам сидели участники будущей премьеры. Я устроился рядом с каким-то долговязым парнем, внимательно следившим за происходящим на сцене. Там Всеволод Эмильевич проводил урок по своей системе.
Мой сосед был, я бы сказал, крупным экземпляром человеческой породы: широкие плечи, могучие руки, крепкая челюсть и не менее крепкая посадка. "Наверное, рабочий сцены", - решил я, "опытный" уже физиономист. А парень, не обращая на меня внимания, как-то по-особенному кряхтел, радостно улыбался чему-то, что-то записывал. Реакция его на выполнение актерами указаний мастера была разной и мне абсолютно не понятной.
- Вы - артист? - спросил я шепотом во время небольшой паузы.
- А вы как думаете?
- Полагаю, что сами скажете.
- Наверное, я не похож на артиста?
- Да. Не очень…
- Ну и кто же я, по-вашему?
- Вероятно, руководите одним из цехов?
- В общем, не похож на артиста! Это хорошо. Значит, я нестандартный тип. Так вот, представьте себе, что я все-таки артист, хотя еще и учусь в Гектомасе! У него самого! У Мейерхольда! - Мой сосед при этом кивнул на сцену.
- Давно работаете здесь, в театре?
- Нет. До приезда в Москву был режиссером в Сибири. Работал только с любителями.
- А в столице что думаете дальше?..
- Еще не знаю. Посмотрим, как сложится. Пока мне предложили сниматься в кино. Там Александр Разумный ставит "Банду батьки Кныша".
- Вам повезло.
- Меня рекомендовал Тарич: приличный человек и автор сценария.
- Ну, а тогда… тут вы зачем?
- Набираюсь ума. Пройдут годы, искусство станет другим, а великая метода Мейерхольда останется! Она - революция! А он - велик! Он - революционер театра!
Я в ту пору слабо разбирался в новых течениях, бурной волной захлестнувших литературу и драматическое искусство. Поэтому и не мог поддержать разговор. Досидел до конца репетиции и вместе с моим соседом вышел на улицу.
У подъезда стояли трое молодых людей; они тоже только что покинули зал. Не сговариваясь, мы все двинулись в одном направлении. Они - эти трое - шли чуть впереди. И вдруг один из них, усмехнувшись, сказал:
- Штучки, братцы! Дешевые приемы, рассчитанные на идиотов. И артисты у него липовые: послушный скот! Недаром еще мой дядя пел!..
И мы с соседом услышали на мотив матчиша:
Я - Мейерхольд лиловый
И бестолковый!
В театре я - новатор
И декоратор!
Когда "певец" закончил, мой спутник спокойно сказал:
- Я сейчас набью ему морду.
Уверенный, что он, безусловно, это сделает, я попытался успокоить его:
- Стойте! Не надо! Этим вы ничего не докажете.
- Нет, докажу! Я докажу ему, что за такие песни его будет бить каждый человек, который хочет счастья нашему искусству. А вы отпустите мою руку! - Так как я держал ее довольно крепко, он добавил: - Не то я и вам морду набью!
Он бы, конечно, мог это сделать, столько гнева и ярости было в его лице.
Но произошло неожиданное: пока мы обсуждали возможную схватку, те трое вскочили на ходу в проходящий трамвай. Мы остались вдвоем, и он тогда сказал:
- Вас бы бить я не стал. Ведь не вы пели эту пошлятину! Давайте знакомиться: я - Охлопков. А для тебя - Николай.
Мы побратались и стали видеться почти ежедневно.
Несмотря на то что я обслуживал ряд газет, заработки мои были малые. И Коля взялся мне помочь.
- Сколько раз ты ешь в день? - спросил он.
- Два: утром и в обед.
- Это не годится! "Мужик должен быть сыт и от этого свиреп!" Так говорил мой дед. Ион был прав. Почему не ужинаешь в Кружке?
- Это же Клуб мастеров! - усмехнулся я. - Ты знаешь, какие там цены?!
- Знаю. Но ты журналист и должен вертеться среди людей большого искусства! Иначе отстанешь от жизни! Что, кроме своей писанины, ты умеешь делать?
- Умею стрелять из винта и нагана, рубить шашкой, крепко сижу в седле.
- А из гражданского обихода не найдется ли чего-нибудь?
- Хорошо боксирую. Знаю классическую.
- Нет, борьба не нужна. А вот первое подойдет. Я устрою тебя в нашу картину: будешь заводить драки!
Но в результате его хлопот я попал не к Александру Разумному, у которого снимался Коля, а на студию "Межрабпом-Русь". Мой первый гонорар - два рубля сорок (двенадцать обедов) был получен за схватку с Борисом Барнетом в фильме Льва Кулешова "Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков".
После просмотра картины Охлопков сказал мне:
- Ты очень хорошо получился.
- Неужели узнал?!
- Конечно, твоя спина весьма выразительна! Отличный боец!
Слышать это мне было исключительно приятно, несмотря на то, что на экране я мелькнул всего лишь на несколько секунд.
Так началась моя жизнь в кинематографе, крестным отцом которой был мой дорогой друг Николай Охлопков. Дружили до последних его дней: он ушел, не дожив до шестидесяти семи…