Второго февраля прошли Суэцкий канал и вышли в Красное море. Шли мы в печально известный индийский порт Аланг, там заканчивают свою жизнь большинство судов мирового флота. Шли небольшим ходом, так как спешить было некуда. В Аланге только два раза в месяц происходит выброска судов на берег. Это происходит, когда прилив достигает своего максимального уровня, в середине и в конце каждого месяца. Наша дата выброса была назначена на двадцать пятое февраля. Пройдя Красное море, мы прошли через Баб-эль-Мандебский пролив и вошли в Аденский залив, в зону действия сомалийских пиратов. Почти на всем пути следования через зону действия пиратов нас сопровождали военные суда. Конечно, они не были приставлены к нам специально, там было много и других судов, следовавших с нами как одним курсом, так и встречным, но все вокруг знали, куда мы идем, и сочувствовали нам. На корме мы расставили оставшихся из магазинов манекенов, одели им на головы каски, к рукам пристроили трубу, чтобы создать впечатление, что стоят люди с гранатометом. Не знаю, что помогло – наши манекены или военные суда сопровождения, но прошли мы эту зону без проблем, а затею с манекенами одобрили даже вояки. На другой день, после выхода из зоны действия пиратов, получили сообщение, что на 270 миль южнее нас было захвачено очередное судно. А еще через день мы легли в дрейф и ожидали дальнейших приказов судовладельца. За время ожидания заменили все названия "Максим Горький" на "Максим М", а также порт приписки Нассау на Бассетерре. Не знаю по каким правилам, но все суда перед выброской переименовывают.
Восемнадцатого февраля пришел приказ – прибыть на внешний рейд Аланга девятнадцатого февраля вечером, что мы и выполнили. На внешнем рейде Аланга начали работать различные комиссии – сначала таможенная, затем экологическая, и на двадцать пятое февраля назначили выброс (Beaching). Двадцать четвертого февраля мы перешли на исходную точку в двух милях от места выброса и увидели, что такое Аланг. Это берег длиной семь миль, на котором буквально через каждые десять метров стоят выброшенные суда, от одних уже почти ничего не осталось, другие только начали разбирать, третьи еще не начинали. А в три часа ночи нас подняли по авралу, и началось наше последнее плавание. По команде с мостика я раскрутил обе машины до предельно возможных оборотов, и мы пошли. Все закончилось очень быстро, мы в машине это увидели сразу – указатель скорости упал на ноль, вакуум в главных конденсаторах начал падать, и я дал команду электромеханику обесточить судно. Электромеханик нажал на кнопку, все потухло, через несколько секунд запустился аварийный дизельгенератор, электромеханик включил освещение по судну, и поступила команда покинуть борт. Перед выброской мы установили с обоих бортов траппричалы. Есть на круизных судах такие платформы, которые используются при рейдовых стоянках, к этим причалам швартуются судовые катера для перевозки пассажиров на берег. После взятия АДГ под нагрузку мы спустили на эти причалы трапы и перенесли на них свои личные вещи, с одного борта палуба, с другого машина, затем с берега подошли за нами две шлюпки, мы погрузились в них.
В момент погрузки судно начало "агонизировать". Дело в том, что мы оставили крутиться паровые механизмы, чтобы они вырабатывали пар из судовых котлов, пар от них выходил в магистраль отработанного пара. На этой магистрали стоит большой предохранительный клапан, который начало подрывать при повышении давления выше нормы и стравливать излишки пара в атмосферу. Звук от этого производил впечатление, будто огромное живое существо вздыхает. Все это происходило в пять утра в темноте. Загрузившись, мы пошли к берегу, откуда нам светили фонариком куда идти. На берегу нас уже ждало очень много индусов, которые начали выгружать из шлюпок наши вещи и носить их в ожидавший грузовик. Мы же попрыгали из шлюпок прямо в воду и пошли тоже на берег. Перед уходом электромеханик остановил АДГ, однако судно еще светилось от аварийных аккумуляторов. Затем мы погрузились в автобус и уехали с этого места в город Бхавнагар, там мы прошли иммиграционные и таможенные формальности и поселились в гостиницу, где привели себя в порядок, переоделись и приготовились следовать домой. Двадцать седьмого февраля мы прилетели в Одессу. Вот так и закончилось мое путешествие длиной в тридцать пять лет и один месяц. Ведь я пришел на это судно молодым машинистом и дослужился на нем до старшего механика. Из всех, кто принимал это судно тридцать пять лет назад, к моменту выброса остался я один…".
…Любвеобильным коммунист с "Горького" рассчитал все верно – видимо, был уже аналогичный опыт. Отмыться от обвинений в политической незрелости, подтвержденных сразу несколькими заявителями, даже мне с моей биографией оказалось совсем непросто. В ЧМП действовали свои порядки. И хотя, конечно, на закрытие визы материал явно не тянул, назначение на другое судно в течение нескольких месяцев получить я тоже не мог. Мой прежний покровитель, начальник управления кадров Лисюк, уже был переведен из пароходства и работал в Москве в Центральном Комитете КПСС, так что морочить ему голову было неудобно. Да, собственно, и сказать-то было бы нечего – никаких конкретных обвинений мне никто не предъявлял, в кадрах просто морочили голову, видимо, в тайной надежде, что я, непрофессиональный моряк, плюну на все это фигню и вернусь к себе в столицу. Но работа на море успела "лечь на сердце", стала для меня очень важной, да и уходить, не отмывшись, было тогда принципиально нельзя.
Неожиданно помог случай. Болтаясь между звонками и визитами в Одессу, я вернулся к своей профессии. Еще работая в АПН, я познакомился с известной семейной парой кинематографистов, двумя народными артистами Союза – актрисой Людмилой Ивановной Касаткиной и ее мужем, режиссером Сергеем Николаевичем Колосовым. Вместе с коллегами из Польши мы снимали для ТВ Польской Народной Республики большой документальный фильм по моему сценарию о советско-польском сотрудничестве, и значительной его частью стала история совместной работы кинематографистов двух стран. Автор популярного в то время сериала "Операция Трест" Колосов не так давно тогда закончил картину "Помни имя свое", естественно, с Людмилой Ивановной в главной роли, созданную в тесном взаимодействии с поляками. Гостеприимно угощая всех вкусным чаем в своей квартире в "доме-книжке" на Калининском проспекте, откуда открывался изумительный вид на столицу, Касаткина объяснялась в своей любви к полякам и польскому языку.
Хорошие отношения с этими людьми оставались у меня долгие годы, и я, нагруженный "морскими" впечатлениями, предложил Колосову сделать фильм о драматической и тогда еще почти никому не известной судьбе конвоя PQ-17 периода Второй мировой. Тема очень заинтересовала Колосова, и мы договорились вместе начать работу над литературным сценарием. Правда, как вскоре выяснилось, роль Сергея Николаевича как соавтора свелась к одобрительному выслушиванию написанного мною и поощрительному киванию головой.
– Хорошо… Работайте, Саша, работайте…
Вопрос об авторском договоре с "Мосфильмом" все время откладывался.
Как-то он заехал ко мне домой в квартиру на Ленинском проспекте. Вместе с легкой закуской я поставил на стол большую банку черной икры в стекле и – что было тогда круто – привезенные из рейса пару красных металлических банок с кока-колой. За разговором о сценарии все это осталось нетронутым. Уже собираясь, Колосов, как бы между прочим, потянулся за металлическими баночками с колой.
– Красота какая. у нас так еще не выпускают… я возьму с собой, да?
– Конечно, Сергей Николаевич… пожалуйста.
– Ну и это тогда… тоже, ладно? – Колосов уже укладывал в портфель неоткрытую тяжелую банку с икрой.
– А вы, Саша, работайте… работайте… Я думаю, у нас все должно получиться…
Время шло. Я названивал в ЧМП и торчал в Ленинке, пытаясь разобраться в разноязычных материалах о конвое. При очередной встрече я, рассказывая о сделанном, к слову, без всякой задней мысли, упомянул о том, что в Одессе вот уже несколько месяцев морочат голову с очередным рейсом, столь нужным мне для поддержания в сценарии "морского духа".
– А я ведь помню этого… Кашаева, – Колосов назвал фамилию начальника отдела кадров пассажирского флота ЧМП. – Мы с ним встречались там, на премьере. помнишь, Людмила?..
Я ухватился за эти слова.
– Правда… милый человек, да?.. Сергей Николаевич, а вы не могли бы черкнуть ему пару строк. насчет наших совместных планов?..
Через неделю я в очередной раз предстал перед гнусноватым кадровиком с бутылкой французского коньяка и письмом в конверте.
– Меня просили вам передать.
Еще через сутки я получил приглашение в кадры к инспектору за направлением на очередное судно.
… В тот год Советский Союз замутил очередное международное действо для популяризации дружбы между левой молодежью мира и для демонстрации успехов строительства социализма. Впервые его решили провести на американском континенте, другими словами – на Кубе. Разумеется, возможности этой маленькой нищей страны были очень невелики и сводились главным образом к предоставлению своей территории. Поэтому мы, в частности, взялись довести сюда большую часть делегатов и потом развести их по домам.
Дизель-электроход "Россия" был построен аж в 1938 году на той же судоверфи, что и "Горький", в Гамбурге, и имел первоначальное наименование "Патрия". В войну немцы использовали его для отдыха как плавбазу ВМФ. В Союз он попал в счет репараций уже под именем "Россия", позднее его переоборудовали, стараясь сделать весьма комфортабельный пассажирский лайнер, отличающийся изысканно по тем временам оборудованными каютами и красивым оформлением интерьеров. Стоял он на Крымско-Кавказской линии, и считалось большим везением советским трудящимся попасть на нем в круиз по Черному морю из Одессы в Батуми и обратно.
Экипаж работал на пароходе в основном не визированный и, когда изредка возникала потребность в каком-нибудь спецрейсе за границу, приходилось обновлять почти весь его состав.
Белый утюгообразный корпус парохода казался особенно прочным за счет опоясывающих выпуклостей по всему корпусу и создавал визуальное ощущение особой надежности, хотя на самом деле вся его начинка была здорово изношенной.
Меня назначили переводчиком в судовой госпиталь, и я очень быстро сдружился с врачами, все еще не могущими придти в себя от везения, вырвавшего их из кабинетов бассейновой поликлиники в фактически полуторамесячный отпуск на море, обещавший к тому же очень неплохой приработок к небольшой береговой зарплате.
Работа действительно оказалась непыльной – большинство пассажиров из десятка стран Азии и Африки были счастливы своей молодостью и выпавшим на их долю фантастическим путешествием через океан и госпиталь старались обходить стороной. Многие до конца, видимо, не верили, что белые люди станут их лечить совершенно бесплатно.
Таким образом, рабочий день, как правило, сводился к травле баек с дежурным сегодня врачом и обсуждением наилучших способов решения оставленных им дома семейных проблем. Совсем редко в дверь тихо стучалась очередная, до безумия стеснявшаяся африканочка, и я с удовольствием переводил нашей полной терапевтше ее скромную просьбу: "ай хэв а период… ай ниид э коттон" как "дайте ей ваты, пожалуйста…". Кроме разговорчивой врачихи в состав врачебной команды входил много плававший и потому сурово пьющий, но знающий свое дело хирург, дотошливый эпидемиолог – инфекционист и старший врач, большой любитель волейбола.
Из Одессы мы шли на Алжир, где должны были забрать еще одну группу участников фестиваля, и потом, уже совершив столь важный для отоваривания экипажа заход на Канары, в Лас-Пальмас, шлепать через Атлантику на Гавану.
Свободного времени оказалось полно. Сориентировавшись, через пару дней я перебрался из своей маленькой служебной каюты на корме в более комфортабельную пустующую двухместную пассажирскую и начал ощущать, что жизнь удалась. Врачи меня полюбили – я с удовольствием выслушивал их рассуждения о смысле жизни и даже позволял себе иногда что-нибудь посоветовать. Поскольку делал я это, как правило, в том направлении, какое казалось верным и самому рассказчику (ах, умная моя сокурсница Маша: "…мы – не инженеры человеческих душ, мы – техники-смотрители…"), мои рекомендации ценились особо. Кроме того, переводя просьбы редких пациентов, я непроизвольно заодно ставил диагноз и подсказывал возможные действия, избавляя врача от необходимости в эту жару дополнительно размышлять. (В самом деле, если у бедной черной девочки месячные – так дайте ей бинты или вату, не так ли?).
Из акватории порта столица Алжира, именуемая так же, как и все государство, выглядит красиво – нависшая над морем, на крутом холме оживленная улица с высокими ослепительно белыми домами.
Попав в город, даже не сразу осознаешь, что это уже Африканский континент, Северная Африка. Вполне европейские бутики, оживленное организованное движение, прилично одетые люди, французская речь звучит, пожалуй, не реже арабской. Похоже, что жители второго по величине государства континента успели сохранить от долгой эпохи зависимости от Парижа все не самое худшее.
Приняв на борт большую группу ждавших нас участников фестиваля, мы к концу того же дня снялись на Лас-Пальмас. Уже в море к нам в госпиталь спустилась потрясающе красивая темнокожая девушка с весьма внятным английским, как оказалось из делегации Сейшельских островов. Стесняясь, она попросила меня объяснить врачам, что у нее что-то последние часы "тянет" внизу живота. Позвали хирурга и старшего врача. Рассматривать обнаженный черный животик с тонкой ниточкой курчавых волосиков на положенном месте мне было очень интересно, но эти медицинские "редиски" вместо того, чтобы дать мне такой же белый халат, напротив – попросили удалиться из кабинета, убеждая, что поймут пациентку сами. В общем выяснилось, что у черной девочки все характерные признаки аппендицита, и старший врач принял решение – срочно заказать операцию в Лас-Пальмасе. Наутро, поручив покупку обязательного мохера коллегам, он повез ее в местный госпиталь на операцию, предусмотрительно договорившись об услугах местного переводчика с берега. Все было сделано быстро и профессионально, и ко времени отхода девушку уже привезли обратно на борт. Через сутки все мы с любопытством изучали почти незаметный шрамик африканки, слушая восхищенное чмоканье с утра поддавшего хирурга. "Ты только погляди, как режут… у нас располосовали бы девчонке полживота, и гуляй потом по пляжу всю жизнь в закрытом купальнике…" Надо сказать, что даже мне, непрофессионалу, было очевидно, что все было проделано мастерски, и только маленький пластырь телесного цвета, удерживающий тампон, свидетельствовал о состоявшемся хирургическом вмешательстве.
– А почему у нас так не могут?.. – полюбопытствовал я у хирурга, когда девушку после осмотра отвели в каюту.
– Ну почему не могут. – он достал из-за шкафчика ополовиненную бутылку с болгарским коньяком "Плиска", поискал мензурки. – Схема операции другая, хлопот больше. Просто не надо это никому… не его проблема… Будешь? – он отвинтил крышечку с пузатой бутылки.
В том рейсе образовался обычный судовой романчик с худенькой администраторшей-переводчицей тоже из Москвы. Она пришла ко мне в каюту, жалуясь на побаливающую спину, и пришлось ее массировать, уложив на свою койку, последовательно снимая сначала легкую блузку, потом тонкий бюстгальтер, а потом и узкие трусики. В поиске разнообразия поз очень мешала страховочная перекладина сбоку, сделанная чтобы не оказаться на полу во время шторма, и нависающая сверху вторая свободная койка.
Гавана поразила меня не сочетаемыми, казалось бы, бедностью и неподдельным энтузиазмом горожан. Не знаю, что осталось у бедных кубинцев на сегодняшний день – вероятнее всего, только первое, но тогда их вроде бы искренний революционный подъем поражал. Все были готовы поддерживать Фиделя и социализм.
По знаменитой набережной Малекон, о которую разбивались волны океана, неторопливо ехали полуразбитые автомобил и, оставшиеся со времен пребывания тут американцев. Веселая ребятня прыгала в тридцатиградусную жару в резиновых полусапожках из нашего "Детского мира". Обшарпанные старые кварталы столицы выглядели ужасно, а они искренне хотели, что бы так же было на земле повсюду. У музея революции, где в прозрачном склепе была выставлена яхта "Гранма", на которой в 56-ом году братва Фиделя приехала освобождать многострадальный остров, местные юные пионеры клялись изменить мир. Они были уверены, что знают, как это сделать.
Две недели мы торчали в порту, пока наши пассажиры всех цветов кожи, собранные в разных странах судами ЧМП, представляли самих себя на фестивальных аренах… В каютах старой "России", конечно же, не было никаких кондиционеров, за десять минут можно было запросто задохнуться, и к ночи вся толпа вываливала на верхнюю палубу, устраиваясь на ночевку прямо на брошенных на политые водой доски одеялах и полотенцах. Рядом бок о бок стоял "Леонид Собинов" из нашего пароходства, посудина уже посовременнее, почти у каждого там были знакомые и днем, если делать было нечего, можно было сходить туда специально – подышать прохладою.
Однажды заботливые организаторы фестиваля посадили весь экипаж в прокаленный "Икарус" с пыльными занавесочками на окнах и повезли за 130 километров от Гаваны на знаменитый пляж Варадеро, причем впереди, по левой полосе узкой дороги, ехал кубинский полицейский на мотоцикле, заставляя все встречные машины прижиматься к обочине, пропуская почетных гостей международного фестиваля молодежи и студентов. Песок на пляже поражал своей белизной, чтобы окунуться в океан приходилось долго идти по мелководью, мы с переводчицей взяли водный велосипед и, явно давая народу тему для трепа, долго катались по тихой поверхности прозрачной воды. Потом на берегу затеяли что-то вроде дискотеки, и мы вместе со всеми пошли танцевать на мягком песке под какую-то народную мелодию…
Она нервно забыла в моей каюте Вебстеровский толковый словарь, а я ей так и не напомнил (сознательно), и словарь до сих пор стоит среди других на полке в кабинете. Еще бы вспомнить сейчас, как ее звали.
На обратном пути, за несколько дней до прихода в Одессу на нашего инфекциониста обрушилось большое человеческое счастье. Весь длинный рейс изнемогавший от безделья эскулап, пытавшийся от тоски развлечь судовую толпу лекциями о тропических паразитах, трясущимися от счастья руками оформил в стационар здоровенного бугая-матроса, имевшего неосторожность заглянуть в судовой госпиталь с жалобой на расстройство желудка, как носителя редчайшей южноамериканской инфекции.
Я попробовал заступиться за парня перед старшим врачом, с которым у меня сложились дружеские отношения. Любому непредвзятому человеку было абсолютно очевидно, что сложный этот диагноз высосан из пальца. Но тот только развел руками – пойми, должен же узкий специалист хоть как-то оправдать свою двухмесячную командировку; да и начнешь сейчас влезать в чужое – потом сам не оберешься неприятностей…
За парнем прямо на одесский причал подкатила "скорая", его вместе с закупленной в Лас-Пальмасе "школой" занесли в машину на носилках. Сзади с марлевой повязкой и сознанием исполненного долга на лице шествовал эпидемиолог с бумагами и видом человека, спасшего страну от опаснейшей эпидемии. Толпа на палубе, наблюдая за этими манипуляциями, чуть не надорвалась от смеха, вспоминая, как мнимый больной обожрался накануне ромом с ананасами.
Кстати, о птичках. Ананасы. Ананасы в шампанском…
Да, конечно – "Увертюра" – знаменитое стихотворение поэта с этими словами стало первым, которое запомнил наизусть маленький Андрей.