Дробно цокали по булыжнику подковы лошадей. Бил в лицо свежий полевой ветер. Озаренные первыми лучами солнца, вставали из белесого осеннего тумана желтеющие колхозные нивы. Хотелось прильнуть к теплой, вздрагивающей шее лошади и мчаться, как вихрь, по мягкому проселку.
У линии железной дороги, возле моста через Оку, конники рассредоточивались, прочесывая прилегающую к полотну местность.
Иногда, оставив коней в одном месте, отряд спешивался, разбивался на группы. С винтовкой за плечами, зорко оглядываясь по сторонам, Саша нетерпеливо и жадно искал вражеские следы.
Деятельность батальона была окружена тайной - это нравилось Саше.
Вместе с Митей Клевцовым они были в одном взводе. Вместе они мечтали о подвиге и спорили, какими качествами должен обладать боец истребительного батальона.
- Уметь молчать, - говорил Саша, вспоминая строгий приказ командира. - Это главное.
- Молчать не хитро, - отзывался Митя, почесывая свой темно-русый затылок и жадно затягиваясь папироской. - Молчать мы умеем. Выследить и накрыть фашиста - вот это дело.
Но отличиться пока Саше и Мите не удавалось - не было случая.
В свободные дни Саша, к великому неудовольствию Витюшки, спешил уйти в Песковатское. Там у него были, очевидно, неотложные дела, о которых он ничего не говорил.
Домой, в город, он возвращался поздно, усталый, с натруженными, в волдырях, руками.
- Где только тебя носит целый день? - ворчала мать.
- Мама! А я теперь по дому без тебя один все управляюсь, - жаловался Витюшка. - Скажи Шурке, чтоб помогал. А то уйдет с утра и до темна…
- Дела, мама, - отвечал Саша. - Понимаешь, военное время.
- Военное время… - ворчала мать. - Отец, что ли, тебя там, в Песковатском, в работу запряг… Наверное, на пасеке всё… Скрытные оба какие-то стали.
Мать жалела старшеклассника-сына. Последний год в школе. Раз лето, должен отдыхать. А дальше?.. Дальше тоже должен учиться. Порой по этому поводу у отца с матерью происходили споры.
Павел Николаевич видел в сыне самого себя. Его радовало, что Саша увлекается охотой, рыбной ловлей, пчелами. Не ленится работать на огороде и в поле. Выучится Саша на агронома и станет работать в колхозе - это самое лучшее, что мог пожелать отец для сына. Надежда Самойловна мечтала о другом. Ей хотелось, чтобы старший сын стал инженером-изобретателем. Она выписывала для него технические журналы, соседям говорила:
- Шурка у меня будет инженером.
- А я кем буду? - спрашивал везде поспевавший Витюшка.
- Болтуном! - сурово отвечала мать. - Дойдешь благополучно до девятого или десятого класса - тогда видно будет. А теперь вот соседи на тебя жалуются - озоровать стал…
Витюшка не обижался. Поболтать на улице или в школе, поозоровать со своими приятелями он всегда был не прочь.
Только один Павел Николаевич знал, чем был занят Саша в Песковатском. Однажды, заглянув к себе на усадьбу, он заметил сына с лопатой в руках. Саша копался в старой землянке, подправляя стены и устраивая потолок.
- Может быть, пригодится, - смущенно сказал Саша, искоса поглядывая на удивленное лицо отца. - Готовиться надо.
- Готовиться? - переспросил Павел Николаевич, не сразу поняв, что имеет в виду Саша.
- Если придут фашисты, я останусь здесь, в партизанском отряде, - пояснил Саша, наблюдая, как воспримет отец его решение.
Разубеждать Сашу Павел Николаевич не стал. Он внимательно посмотрел на сына и только сейчас заметил, как за последнее время Саша повзрослел.
Павел Николаевич не знал, что сын трудился не один. Помогали ему Егорушка и Степок. Помимо землянки, задумали ребята из подпола дома прорыть подземный ход наружу.
- Думаешь, и до нас дойдут? - волновался Степок.
- На всякий случай. Понимать надо, голова, - сердито обрывал его Егорушка.
- Без меня не ройте, - предупреждал Саша. - Узнают на селе - панику поднимут.
Распростившись со своими деревенскими дружками, Саша спешил домой в город. На ночь могло быть неожиданное задание по истребительному батальону.
Незадолго до 1 сентября на дверях школы появилось объявление. В нем сообщалось, что о дне начала занятий будет объявлено дополнительно. Слово "дополнительно" было подчеркнуто жирной чертой. И то, что оно было подчеркнуто, внушало ребятам какую-то надежду. Старшеклассники, читая объявление, хмурились и тихо расходились.
- Фронт подходит - может быть, и вовсе не будем учиться в этом году, - толковали между собой собравшиеся около объявления малыши, тоже не по-детски серьезно поглядывая друг на друга.
Саша постоял у объявления, потом через черный ход прошел в школу узнать, открыта ли библиотека.
Библиотека была закрыта. На двери висел замок.
- Какие теперь книги! - замахала на него руками старушка уборщица. - Госпиталь на днях разместят.
Саша заглянул в свой класс. Все было на месте, как в июне, когда ребята расходились оживленные, радостные, думая о наступающих каникулах.
На стене висела старая стенгазета с заметкой Саши "Подтянуть отстающих". Как разом все изменилось!
Когда Саша вернулся обратно, у крыльца все еще толпились школьники.
Вдруг пронзительно завыла сирена.
В сером облачном небе, прямо над школой, гулко завывая, пронеслись одно за другим два звена одномоторных истребителей с фашистской свастикой. Малыши, напуганные ревом моторов, шарахнулись в сторону, едва не сбив с панели проходившего мимо пожилого человека - заведующего городскими банями Якшина. Тот тоже трусливо метнулся в подъезд.
Саша остался на улице, он стоял на панели, запрокинув голову, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Вражеские самолеты впервые днем на небольшой высоте летели над городом.
Впервые так ясно и отчетливо вблизи видел Саша паучью свастику и черные кресты на крыльях самолетов. Впервые видел врага, который в любой момент мог сбросить на город бомбу, обстрелять…
"А где же наши самолеты? - думал Саша. - Почему они не вступают в бой?" Было ему до слез обидно. И невольно возникло такое ощущение, словно фашисты находились совсем рядом и вражеские войска вот-вот вступят на улицы Лихвина.
- Боязно все-таки, - криво улыбнулся Якшин, выглядывая из подъезда. - Добрались и до нас… разве остановишь такую силу… - Лицо у Яншина внезапно оживилось, подобрело. - Так, что ли, молодой человек?..
Саша ничего не ответил, сразу помчавшись к сборному пункту истребительного батальона.
Вдали, над железнодорожной станцией, уже поднималось густое черное облако дыма.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
То, что еще недавно казалось очень отдаленным и даже невозможным - чтобы вражеские войска могли дойти до небольшого мирного городка на берегу Оки, отстоявшего за тысячу километров от пограничной полосы, - произошло в несколько дней.
Не было никакого сражения, пушки и пулеметы не стреляли, а вырытые заранее на возвышенных, удобных для обороны местах окопы остались пустыми и необжитыми; фашистские полчища где-то стороной прорвались вперед, перерезали железную дорогу, и сразу же город заполнили отходящие войсковые части, обозы…
Всю ночь и весь день на разбухших от недавних дождей дорогах тарахтели повозки, урчали автомашины, громыхали орудия. Жители города тревожными взглядами провожали колонны грузовиков, медленно ползущие обозы беженцев с несложным домашним скарбом на ручных тележках. Размешивая липкую осеннюю грязь, по шоссе шла пехота. Было много раненых, их везли на машинах, на телегах, а легкораненые шли пешком.
Издалека доносились глухие звуки канонады. Люди прислушивались, вступали в разговоры с беженцами, с ранеными. В душе у них еще тлела надежда - бьются наши войска! Может быть, остановят врага, не пустят дальше…
И днем и вечером на улицах теперь толпились люди, смотрели на дальние зарева, от которых небо краснело, словно набухало кровью.
Истребительный батальон в эти дни на операции не выезжал. Все были заняты спешной эвакуацией города и района. Но Саша не мог, ничего не делая, сидеть дома. Вместе с Митей Клевцовым он отправился к Тимофееву, надеясь получить какое-нибудь боевое задание.
Но Тимофеева там, где он должен был находиться оказалось. Они долго ждали. Попробовали обратиться к Коренькову, но тот нетерпеливо отмахнулся от ребят. Его все время осаждали какие-то военные, отрывали телефонные звонки.
Отчаявшись дождаться Тимофеева, Саша и Митя отправились в райком партии. Здесь тоже было шумно и людно, во всех комнатах толпились колхозники, военные, эвакуированные. И все чего-то настойчиво требовали, чего-то добивались, кого-то разыскивали.
Саша слышал разговоры про транспорт для отправки больных, про не вывезенные еще запасы зерна на складах, про вражеских парашютистов, якобы появившихся в тылу за городом.
- Хоть бы нас отправили куда-нибудь… - сердился Митя, отчаявшись пристроиться к какому-нибудь делу.
Добрались ребята и до секретаря райкома. Но поговорить с ним все не удавалось.
Калашников на ходу подписывал какие-то бумаги, распоряжался погрузкой на военные автомашины беженцев - женщин и ребятишек. Вскоре он уехал, но быстро вернулся.
Саша встречал Калашникова в эти дни в разных концах города - то на переправе через реку, то во дворе школы, над которой еще реял большой белый с красным крестом флаг, то у складов райпотребсоюза. По-прежнему одетый в полувоенный костюм, в фуражке с красной звездочкой, он неторопливо и негромко давал какие-то указания, только изредка повышая голос.
Саша и Митя все-таки разыскали Тимофеева. Он был в запыленном старом плаще и забрызганных грязью сапогах. Лицо его осунулось, отливало желтизной.
Выслушав ребят, он нахмурился и кратко приказал:
- Находиться дома до особого распоряжения. Кто хочет эвакуироваться - напишите заявление. Задерживать не буду.
- Ну, ты как? - спросил Митя, когда они вдвоем шли от Тимофеева, растерянные и немного обиженные этим разговором. - Ты остаешься?
- А то как же? - удивился Саша.
Они пошли по людной, загроможденной подводами улице. У обоих на сердце было тоскливо. Оба не знали, что делать в общей суматохе.
- Ваши не эвакуируются? - спросил Саша, подразумевая мать, сестру и младшего брата Мити.
- Нет, - буркнул Митя, насупившись и думая о чем-то своем.
Из двухэтажного особняка, где помещалось отделение Госбанка, грузили на машину папки с бумагами, суетливо бегали по лестнице девушки - служащие банка. Напротив, в продовольственном складе, раздавали населению муку, там толпилась небольшая очередь.
Ребята подошли ближе.
- Нам, что ли, тоже встать?.. - пошутил Саша.
- Будете за мной. - строго предупредил Сашу пожилой, с раскрасневшимся лицом мужчина из очереди.
- Тоже… мыльная душа из бани… - проворчал Митя, узнав Якшина. - Два мешка с собой захватил. Обрадовался даровому хлебу… Все подонки теперь вылезут.
- Откуда ты его знаешь?.. - спросил Саша, отходя от очереди.
- Знаю… Живет как бирюк… Недалеко от нас… - Митя не успел объяснить.
Навстречу ребятам попался боец истребительного батальона, ровесник Мити, Алеша Ильин. Здоровый черноволосый парень казался растерянным, хотя внешне бодрился.
- Ну как, орлы? - спросил он, здороваясь. - Что делать-то будем?
- Партизанить пойдем, - бодро отозвался Митя. Из-под шапки у него задорно выбивался клок русых волос, брюки были неровно, складками засунуты в сапоги со сбитыми каблуками.
Втроем они зашли в райком комсомола. Оттуда увезли уже все дела, на полу валялись обрывки бумаги, белели пустые полки в настежь раскрытых шкафах. В передней большой комнате расположилась группа легко раненных красноармейцев в грязных, измятых гимнастерках. Тут же в углу лежали их шинели и вещевые мешки.
Возле раненых суетилась Люба Пахомова - девушка из соседней, железнодорожной школы. Весной она окончила десятилетку и с первых дней войны работала сестрой в местной больнице.
- Ребята, принесите воды, - порывисто откидывая назад волосы, попросила Люба.
Саша торопливо спустился вниз и принес ведро воды. В помещении пахло йодом и еще чем-то тяжелым, неприятным. Прибежали Витюшка и с ним Славка и Генка, очевидно помогавшие Любе, и, перебивая друг друга, сообщили, что за ранеными пришла машина. Вслед за ними на пороге появилась Чернецова, одетая в новый синий ватник и кирзовые сапоги. Красноармейцы, поддерживая друг друга, потянулись вниз. Вместе с ними ушла и Люба.
Чернецова, приветливо кивнув ребятам, торопливо прошла к себе в кабинет. Витюшка, Генка и Славка прошмыгнули за ней.
- А нас почему не мобилизуют? - срывающимися от волнения голосами дружно заговорили они, подвигаясь вперед. - Почему на нас, пионеров, мало обращают внимания?..
Дальше Саша не слышал. Витюшка сердито захлопнул, дверь перед его носом.
- Ого! Боевые орлы, - засмеялся Алеша. Комсомольцы, переглядываясь, улыбались, всех развеселил петушиный задор пионеров.
Саша решительно открыл дверь.
- Мы уйдем с нашими войсками, - обиженно говорил Генка. - За людей нас не считают. Какие же мы пионеры…
Чернецова, засунув руки за ремень гимнастерки, нетерпеливо хмурила брови, но в глазах ее мелькали веселые искорки.
- Вижу, по одному делу? - спросила она, взглянув на Сашу и его приятелей. - Работы себе не найдете? А сейчас колхозники из нашего района скотину эвакуируют. Чтоб помочь на переправе - не догадались?
- Мы хоть сейчас, - оживленно загалдели пионеры, - был бы только приказ райкома.
- Мы тимуровцы, - объяснил Витюшка, - у нас военная дисциплина…
- А потом опять придем к вам… - угрожающе заявил Генка, устремляясь вслед за приятелями.
Комсомольцы стояли, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Чернецова подошла к ним.
- Есть решение райкома комсомола, - она посмотрела каждому в глаза, - Чекалин, Клевцов, Ильин… остаются здесь…
Неожиданно за окном затрещала ружейная перестрелка. На небольшой высоте из облаков вынырнули три огромных темно-серых вражеских штурмовика и, пронзительно завывая, промчались над крышами домов.
Бомбить город они не стали и улетели дальше, за реку. Но поднявшаяся на улице паника улеглась не сразу: по дощатым тротуарам бегали какие-то растрепанные женщины-беженки, разыскивая своих детей. Из подъездов домов настороженно выглядывали люди.
- Проклятые!.. - грозили они кулаками в сторону улетевших фашистов.
Пожилая женщина в рваной жакетке, опустившись на ступеньки крыльца, исступленно зарыдала…
Выйдя из райкома, ребята увидели: из жителей все, кто мог, уходили и уезжали с войсками. Те, кто оставался, суетливо прятали свои вещи на задворках, - снимали занавески с окон, меняли обстановку, вытаскивая с чердаков и сараев старую, ломаную мебель, стараясь сделать свои жилища как можно более мрачными, неприглядными. Даже малыши носились со своими игрушками и тоже прятали их кто в сарае, кто в застрехе под крышей, на чердаке.
На площади у памятника Ленину стоял смуглолицый Гриша Штыков и смотрел на проходившую по улице колонну автомашин. Штыков работал и жил недалеко от Саши, на Пролетарской улице.
- Ну, ребята, уезжаете? - спросил он. Карие глаза его, смотревшие всегда с затаенной грустью, теперь глядели как-то по-особенному. Была в них сила и гордость.
- Мы не уезжаем, - отозвался Митя.
- Мы не бегаем от фашистов, - добавил Алеша.
- Значит, поживем, - сказал Штыков, внимательно посмотрев ребятам вслед.
- Неприятные разговоры ходят про Штыкова, - сообщил Саша. - Дали ему в райкоме комсомола какое-то поручение. А он наотрез отказался, якобы не по силам ему. Тогда ему предложили отдать комсомольский билет. Штыков бросил свой комсомольский билет на стол и с издевкой заявил: "Теперь я не комсомолец. Можно уходить?" И ушел.
- Вот паразит-то!.. - возмутился Митя.
- Может быть, просто так болтают… - поспешил добавить Саша. - Что-то на него не похоже.
Митя и Алеша пошли домой, а Саша направился к мосту на переправу и поспел как раз вовремя: на противоположный берег перебиралось песковатское стадо. Огромный колхозный бык белой масти, с черными подпалинами на боках и на спине хрипел, рыл ногами землю и ни за что не хотел идти в воду, не подпуская к себе погонщиков.
- Ну, окаянный мучитель… оставайся здесь! - чуть не плача, кричала Тоня. Светлые косы у нее растрепались, беленький платок с головы съехал на плечи.
Саша решительно подошел к быку.
- Мартик!.. - Саша протянул руку, погладил быка по толстой, в складках шее.
Мартик остановился как вкопанный, наклонив рогатую голову и перестав хрипеть.
- Мартик ты мой… хороший Мартик… - Саша смело обнял быка за шею, посмотрел ему в налитые кровью глаза. - Ты узнал меня, Мартик? Эх ты, глупыш!
Бык поднял белую с черным пятном на лбу голову и лизнул Саше руку.
- Ну, пойдем, Мартик. - Взяв быка за ошейник, Саша повел его к реке. За ними двинулось все стадо.
Не раздеваясь, как был в ботинках, в одежде, только сбросив пиджак, Саша вошел в воду. Бык, покорно мотая лобастой головой, шел за ним.
На противоположном берегу Саша в последний раз ласково потрепал быка по шее.
- Ну, Мартик, не дури. Веди себя хорошо, понимаешь?
Бык тяжело, словно прощаясь, вздохнул, лизнул Сашу в лицо шершавым теплым языком и, тяжело покачиваясь, пошел вместе со стадом, поднимаясь на покрытый серыми кочками и желтеющими кустами склон.
Тоня, Филька Сычев, Козел и другие песковатские ребята окружили Сашу. Они были выделены от колхоза погонщиками.
- Остаешься, Шурик? - спросила Тоня, смущенно поглядывая на Сашу.
- Остаюсь. - Он почему-то торопливо протянул девушке руку.
Тоня вспыхнула и потупилась.
- До скорой победы, Шурик. - Голос ее дрогнул. Вслед за Тоней пожали Саше руку и остальные ребята.
- Ты что… партизанить остаешься? - многозначительно спросил его Филька.
Одетый по-дорожному, в своем неразлучном шлеме-буденовке, которому Саша когда-то так завидовал, Филька смотрел на Сашу открытым, прямым взглядом.
- Пока сам не знаю, - чистосердечно признался Саша и добавил: - Но я все равно уйду воевать.
Филька быстрыми и твердыми шагами пошел догонять своих.
Колхозное стадо уходило на восток.
Небо было серое, хмурое. Изредка моросил дождь.
Сходив домой и переодевшись, Саша снова выскочил на улицу и встретил Тимофеева, торопливо шагавшего к райкому партии.
- Возьми лошадь и съезди в Павловку, - распорядился он. - Узнаешь у председателя колхоза, выполнил ли он то, что я ему говорил.
Ни о чем не расспрашивая, Саша побежал к конюшне.
- На задание!.. - крикнул он конюху Акимычу, оседлывая Пыжика.
Вскочив на коня, он галопом помчался по мягкой обочине большака. Если бы Пыжик обладал резвостью скакуна, Саша помчался бы еще быстрее. Любил он быструю езду, когда ветер бьет в лицо и свистит в ушах.
Обратно Саша возвращался поздно. Недалеко от города на обочине дороги он увидел застрявшую подводу с беженцами. Молодая белокурая женщина в старой шинели, с кнутом в руках беспомощно суетилась возле лошади, лежавшей в сбруе на земле.
На телеге среди узлов и разного скарба сидели четверо детей, один другого меньше, и седая дряхлая старушка.