- Бросьте, не время, идемте к юнкерам. Поручик! - позвал он Лохвицкого. - Отавайтесь тут и, когда явится Александр Георгиевич, доложите, что мы на баррикадах.
Мы вышли. За нами вышли юнкера–константиновцы.
- А эти назад прибежали, - рассказывал капитан. - Когда они стали выезжать на Невский, им преградили путь броневики и отняли у них орудия, которые теперь против дворца направлены А эти молодцы, как‑то вырвались к просят идти на выручку. Сделать вылазку. Эх, дела, дела.
Но вот мы подошли к выходу под арку. Несколько близких выстрелов густым эхом отозвались под нею.
- Вперед, Александр Петрович! - воскликнул капитан и бросился к воротам. За ними я и юнкера.
Баррикады были освещены. Юнкера стояли на своих местах, готовые скорее быть растерзанными, чем сойти с мест. Пулеметы, налаженные, торчали на местах. Баррикады оказались высокими и довольно удобными, с родами траверсов из перешеек, сложенных также из дров. Обойдя баррикады, капитан нашел, что защитников их недостаточно и что, кроме того, они слишком утомлены, а поэтому приказал заменить их первой ротой, что немедленно и было мною исполнено. И только юнкера расположились по местам за баррикадами, как открылся огонь по дворцу, фонари погасли, и мы очутились снова в темноте.
- Откуда стреляют? Ни черта не видно, - неслось по баррикаде.
- Спокойствие соблюдать! - отдавал распоряжение капитан. - Огонь открывать только по моему приказу. Черт его знает, кто может идти к нам, - обращаясь ко мне, говорил он. - А я вот, что сделаю: вперед дозоры выставлю. - И, приняв решение, капитан начал назначать юнкеров в дозоры.
Но вдруг снова загорелся свет в высоких электрических фонарях, стоящих по бокам ворот. И снова стало светло как днем. И снова, раздались выстрелы и щелканье пуль о стены дворца.
- Свет потушить, - кричал капитан. - Свет потушить, - бегая вокруг фонарей и ища выключатель, кипятился капитан, наблюдая, как звуки пуль, ударявшихся о стены, постепенно снижались с верха к земле. - Александр Петрович, бегите во дворец и найдите собаку–монтера и приведите сюда, - приказал он мне.
- Я ранен в руку, - спокойно отходя от пулемета, так же спокойно доложил юнкер.
Смотря на юнкера, на его спокойствие, написанное на его лице, и на Георгиевский солдатский крестик, мне неудержимо хотелось схватить и поцеловать эту раненую руку. Но я сдержался и стал отвязывать бинт, прикрепленный к поясу.
- Оставьте, Александр Петрович, - заметил капитан. - Он пойдет в лазарет в третий этаж. Да скорее бегите за монтером! - крикнул мне капитан, топнув ногой, и я исчез в воротах.
"Куда бежать, где искать? Дворец огромен, черт, до утра проплутаешь в нем! Ага!.. в столовую! - случайно сообразил я. - Там старые придворные лакеи, они все, конечно, знают. Живо, скорее, каждая секунда дорога", - мчась изо всех сил легких, подгонял я себя. Подбежав к столовой, я наткнулся на двух бритых служителей, над чем‑то хохотавших.
- Где монтер? Где - откуда дают свет на наружные ворота, - набросился я на них с вопросами.
Озадаченные моим появлением и вопросами, они замолчали.
- Живо отвечайте. Я вас спрашиваю, где здесь во дворце монтерная?
- Я не знаю, - заговорил один. - Сейчас никого нет, все разбежались, вот только господа офицеры изволят погуливать тут, - сладенько, цинично улыбаясь, ответил пониже ростом.
- Издеваешься скотина! - И вдруг, неожиданно для себя, я ударил его в лицо. - Говори, где монтерная, - выхватывая револьвер из кобуры и суя его в лицо другому, давился я словами.
- Ой, убивают, караул! - закричал первый, куда‑то убегая.
- Сейчас, сейчас, ваше сиятельство. Я покажу, - сгибаясь, засуетился спрошенный.
- Ладно. Иди скорее, - торопил я его, уже не выпускал револьвера из рук. - Ну скорее, бегом. Времени нет. Жирная сволочь, - ругался по–извозчичьи я.
Мелькали какие‑то двери, переходы. Попадались юнкера, куда‑то спешащие, а мы бежали из одного коридора в другой. Наконец остановились перед железною дверью.
- Здесь, - запыхавшись, объявил, останавливаясь лакей.
- Отворяй! - приказал я ему. Лакей начал стучать. Прошло несколько секунд, показавшихся вечностью, и дверь открылась. Еще моложавый маленький человек в кожаном переднике на жилетку, увидев меня с револьвером, поднял руки вверх. Но я не заговорил с ним и, быстро обернувшись, чисто инстинктивно приказал жестом выпрямившемуся лакею войти в комнату, и когда он это исполнил, я опустил револьвер и объяснил монтеру свое желание.
- Не бойтесь, - успокаивал я, - я не большевик, а офицер, как вы можете видеть по моей форме. И скорее, пожалуйста, погасите свет у ворот на площади.
- Слушаюсь, ваше высокоблагородие, - засуетился около распределительной доски монтер. - Слушаюсь. Сию минуту. Готово, ваше высокоблагородие, - объявил он, отходя от доски и смотря на мои руки.
- Спасибо. Отлично. А теперь выходите оба отсюда. А вы дайте мне ключ от этой комнаты, - обращаясь к монтеру, потребовал я.
- Слушаюсь. Сейчас. Ах Боже мой, где же ключ? Ищи ключ на кожаном шнуре, - мечась по комнате, попросил он лакея, но тот уже выскочил и несся по коридору восвояси.
- Живо, живо, - торопил я.
- Есть, - радостно завопил монтер, подавая ключ.
Я взял его и пробовал закрыть и открыть дверь. Замок действовал хорошо.
- Ну, идемте. Свет оставьте здесь гореть. Вы будете находиться при мне, - говорил я ему, когда мы зашагали обратно, направляясь к выходу, к главным воротам.
- А что, ваше высокоблагородие, - расспрашивал он меня, - вы из отряда его превосходительства генерала Корнилова будете?
- Почему вы это думаете? - задал я ему вопрос.
- Да уж наверное не иначе. Уж вы больно решительно действуете, не то что здешние господа офицеры. Собрались с юнкерами нас защищать, а сами все гуляют.
"Да, да, вас защищать, - думал я, - да я тебя бы уже отправил на тот свет, если бы не нужда в тебе". Но вот мы вышли к комендантской. "Ага, - сообразил я. - Я оставлю его и ключ у юнкеров связи. Это будет надежнее и целесообразнее". И я вместе с ним вошел в комендантскую. Комендантская была полна. Все одновременно говорили, кричали. Я провел к стене у шкафа монтера и, сдав его юнкерам связи и заявив им, что они мне отвечают за него и за ключ своими головами, стал прислушиваться к происходящему. Оказалось, в центре ударниц, инвалидов–георгиевцев и откуда‑то взявшихся юнкеров Павловского военного училища, которых во дворце не было, стоял комендант обороны дворца. Вся эта публика, волнуясь, с возбужденными глазами, а ударницы со слезами на них, умоляли, требовали от коменданта обороны сделать вылазку на Главный штаб, где, по их сведениям, писаря перешли на сторону Ленина и, обезоружив и частью убив офицеров, арестовали генерала Алексеева.
- Мы должны выручить генерала Алексеева. Это единственный человек, ради которого стоит жить. Только он спасет Россию, а они его замучат! - кричали, перебивая друг друга, просящие.
- Уже, говорят, с него сорвали погоны, - визжала одна ударница.
- Если вы не разрешите, вы враг родины! - вопил штабс–ротмистр, подпрыгивая на своем протезе.
- Хорошо, - наконец согласился комендант обороны, видя, что все его уверения, что генерала Алексеева там нет, ни к чему не приведут. - Но только, - продолжал он, - могут произвести вылазку одни лишь ударницы. Инвалиды же должны остаться охранять 1–й этаж. Вас, ротмистр, я назначаю командиром внутренней обороны ворот. Но как только вы убедитесь, что генерала Алексеева нет, так немедленно же вернитесь на место, - снова обращаясь к ударницам, приказал комендант.
Ликуя и торопя друг друга, покинула вся эта честная, чуткая публика комендантскую.
- Я не мог иначе поступить, все равно сами бы ушли, а это было бы хуже, - увидев меня, поделился со мною комендант. - Ну как ты, жив еще? - подойдя ко мне и улыбаясь, продолжал он. - Ну и устал я. Рвут. Говорят без конца, и никакого толку. Положительно сладу нет ни с кем. Ну идем вниз, посмотрим, что там делается.
И мы, разговаривая, вышли из комендантской. Внизу навстречу нам попался капитан Галиевский.
- Разрешите узнать, вами ли разрешена вылазка ударницам? - обратился он с вопросом к коменданту.
- Да, - ответил комендант обороны.
- Слушаюсь. - И он снова бросился к баррикадам.
- Ну я туда, - выйдя под арку и указывая на противолежащую дверь 1–го этажа, откуда выбрали ударницы, сказал комендант. - А ты, - продолжая обращаться ко мне, закончил он, - делай что найдешь нужным, я доволен тобой и доверяю тебе.
Чувство удовлетворения наполнило меня, и я выскочил к баррикадам. И в тот же момент снова загорелись потухшие было фонари, и я увидел выстроившуюся роту ударниц, стоявшую лицом ко дворцу и правым флангом к выходу из‑за баррикад по направлению Миллионной улицы.
- Равняйсь. Смирно, - покрывая щелканье пуль о стены, о баррикады и верхушку ворот, командовала, стоя перед фронтом ударниц, женщина–офицер. - На руку. Направо. Шагом марш. - И, вынув револьвер из кобуры, женщина–офицер побежала к голове роты.
Я и стоявшие тут же офицеры капитан Галиевский и штабс–ротмистр взяли под козырек.
- Броневик идет, - раздалось с баррикад.
- Пулеметчики, приготовсь, - командовал Галиевский. - Александр Петрович, Христа ради, потушите огонь! - крикнул он мне, и я, выхватив револьвер, выстрелил в фонарь.
- Зря! - крикнул я, но ошибся. Фонарь потух. Пуля разбила его. Стрельба по второму не давала результата, и я снова помчался во дворец. "Тебе не свет тушить надо, а пойти с ударницами. Ну, тут каждому свое", - глупо урезонил я себя, мчась в комендантскую.
Через несколько минут я с монтером снова был в монтерской. Доска оказалась выключенной, и он позвонил на станцию.
- Станция занята матросами, - объявил он, опуская слуховую трубку. - Теперь весь свет в их руках. Ваше высокородие, - молил он, пока я проверял его заявление, отпустите меня: у меня жена, дети. Я ни при чем здесь.
- Хорошо, убирайся к черту и куда хочешь, но попадешься среди них, застрелю, - в бессильной злобе угрожал я, в то же время чувствуя бесполезность слов.
Назад я шел один. Ноги подкашивались. Я выбился из сил и часто останавливался, чтобы, прислонившись к стене, не упасть. В голове было пусто… Вот и комендантская. Вошел. Пусто. Я бросился к окну.
- Назад, назад, господин поручик, вас убьют, - откуда‑то раздался удивительно знакомый голос.
- Кто здесь, где? - обернулся я.
- Это я, - высовываясь из‑за шкафа, показалась белая как снег физиономия фельдфебеля Немировского.
- Что вы тут делаете, почему не с юнкерами? Немировский вздрогнул, затрясся, закрыл лицо руками и зарыдал.
Я подошел к нему.
- Ну успокойтесь, в чем дело? - допрашивал я его.
- Я был все время на баррикадах… Я не могу больше… Я не могу видеть крови… Один юнкер в живот, в грудь… Очень тяжело ранен, а у него невеста, старуха мать… - рыдал Немировский.
- Послушайте, - видя, что лаской ничего не сделаешь, сказал я, - послушайте, вы самовольно ушли. Вы знаете, что я имею право пустить вам пулю в лоб, но я этого не сделаю, если вы дадите слово взять себя в руки и отправитесь составить мне из первых попавшихся юнкеров команду связи.
- Спасибо, спасибо. Слушаюсь. Но вы никому не скажете, что видели меня? Лучше застрелите, но не говорите никому.
- Это будет зависеть от вас, ведь вы казак, фельдфебель, - урезонивал я его.
- Я завтра подам рапорт об исключении из школы: я не имею права носить офицерского мундира, - горячо клялся, приходя в себя и вытирая лицо, юноша–композитор, танцор, дивной игрою которого заслушивалась вся школа.
Бесконечная жалость к нему, к себе и ко всем заворошилась, защемила в груди.
"На баррикады!" - крикнул я себе и с вновь вспыхнувшей энергией бросился к воротам. В коридоре 1–го этажа снова загудело от выползших откуда‑то юнкеров пехотных школ. Кто стоял, кто шел. Но вот дверь. Выскакиваю. Противоположная дверь открыта, и в освещенном коридоре толпятся какие‑то юнкера.
"Что‑то неладное", - пронизывает мысль мозги, и я там. На ящике стоит какая‑то фигура в солдатской шинели и орет отрывистые слова. Окружающие волнуются и гудят. "Что такое, что за митинг", - проталкиваюсь вперед, в стремлении среди всеобщего гама уловить смысл бросаемых слов, говоримых с ящика, на котором часа два тому назад стоял хорунжий. Наконец удается вслушаться.
- Через пять минут "Аврора" вновь откроет огонь. Через пять минут. И еще раз повторяю: кто сложит оружие и выйдет из дворца, тому будет пощада. Вас обманывают, - вырвалось из груди говорившего.
"Агитатор", - понял я, и холодок пробежал у меня по спине.
"Ну, чего медлишь? - со свирепостью накинулся я на себя. - В твоем нагане еще есть патроны. Говори, говори, собака. Собаке - собачья смерть", - шептал я губами, вытаскивая с трудом руку и осторожно поднимая дуло нагана над плечами впереди стоящих и целясь в голову говорящего.
"Ну, вот сейчас хорошо!" И я взвел курок.
- С ума ты сошел! - раздалось над правым ухом, и одновременно рука легла на мою правую руку, просунув палец под курок.
- Что за… - И слова замерли на губах, я увидел лицо брата, склонившееся ко мне.
- Сейчас же, поручик, отправляйтесь в комендантскую и ждите меня там. Слышите? Я вам категорически приказываю, как комендант обороны дворца.
Ничего не отвечая, я повернулся и, засовывая наган в кобуру, поплелся, с чувством побитой собачонки, в комендантскую.
"Ишь ты, - успокаиваясь, сидя в комендантской, размышлял я. - Второй раз будет "Аврора" стрелять по дворцу, а я и первого не слышал. Да где тут услышишь, когда такие стены. Тут, при твердости характера, можно отсиживаться целые недели, а не только до утра. Крепость! Эх, всех бы таких, как наша школа!" - вяло скользила в голове мысль. "И чего я сижу? - вдруг решил я. - Скорей беги и арестуй коменданта обороны. А на что обопрешься?.. А Галиевского забыл?" - подсказала мысль, и я вскочил со стула. Но в тот же момент отворилась дверь, и в комендантскую вошел комендант обороны в сопровождении каких‑то офицеров и нескольких штатских.
- Поручик, - обратился ко мне комендант, - отправьтесь к Временному правительству и доложите, что вылазка, произведенная ударницами, привела их к гибели, что Главный штаб занят восставшими, обезоружившими офицерский отряд, а также доложите, что положение усложняется и что дворец кишит агитаторами. Временное правительство вы найдете, - подойдя вплотную ко мне и понизив голос, продолжал комендант, - за Белым залом, да вот возьмите связь - он вам укажет, - показал комендант на маленького, в штатском костюме, очень изящного юношу.
- Слушаюсь, господин полковник, - покорно ответил я вслух и, повернувшись к юноше в штатском, передал ему приказание коменданта проводить меня к Временному правительству.
Юноша взглянул на коменданта и, увидев утвердительный кивок головой, любезно раскланялся передо мною и заявил, что всего себя предоставляет в мое распоряжение.
Свернув налево, затем направо в длинный и прямой, как стрела, коридор, я со связью бросились бежать.
- Здесь налево, на лестницу у стеклянных дверей, - проговорил юноша. - А теперь вверх и налево. - И мы снова очутились в коридоре, в конце которого завернули направо и вышли в Портретную галерею.
- Здесь час назад была брошена бомба сверху проникшими во дворец большевиками, и Временное правительство должно было из этого зала перейти в другой, куда я вас сейчас приведу, - рассказывал он, когда мы уже шли по Портретной галерее, где бежать не было возможности из‑за валявшихся на полу матрацев юнкеров–ораниенбаумцев.
"Вот вы где, сеньоры? Спите? Прекрасное занятие в то время, когда гибнут женщины! Нет, я ничего не понимаю", - в отчаянии мысленно кричал я себе.
Но вот галерея кончилась, и огромный зал распластался перед нами. По залу ходили отдельные фигуры офицеров. Мы подошли ближе. В офицерах узнаю офицеров нашей школы: поручиков Бакланова, Скородинского и Лохвицкого. Отдельно от них разгуливал маленький худенький доктор школы - Ипатов.
Увидев меня, они бросились ко мне.
- Как? Что? Уже заняли первый этаж?.. - дрожащими губами справился торопливо кругленький, упитанный Бакланов.
- Да, занят, - и, выдержав паузу, докончил: - Нами.
Из бледного Бакланов стал густо–красным и отошел. Скородинский что‑то промямлил, что он находится здесь в карауле, и тоже отошел. Только Лохвицкий, с перекошенным лицом, сбиваясь и брызжа слюною, начал доказывать бесплодность дальнейшей борьбы.
- Вы карьеристы, - говорил он захлебываясь, - вы губите юнкеров и нас!
- Убирайтесь вы к черту! - не вытерпев, огрызнулся я на поручика гвардии, выставленного из нее с фронта за необычайное мужество. - Неврастеник несчастный!
- Вы можете ругаться сколько угодно, а только губить нас и Временное правительство вы не можете, - продолжал он стонать над душой.
- Здесь. Стучитесь, - остановился мой провожатый у двери, на карауле которой стоял юнкер нашей школы Я. Шварцман.
Я поздоровался с ним и объявил, что иду к Временному правительству по приказанию коменданта обороны дворца. Он ответил, что в таком случае я могу пройти, и постучал в дверь. Кто‑то дверь толкнул изнутри и я вошел в нее, закрывая сейчас же ее за собой.
- Что вам угодно? - спросил меня в адмиральском сюртуке старичок, сидевший налево от двери, в кресле.
- Поручик Синегуб, Школы подготовки прапорщиков инженерных войск, по приказанию коменданта обороны Зимнего дворца, полковника Ананьева, явился для доклада об обстановке момента господину председателю Совета министров, ваше превосходительство, - громко, отчетливо, вытянувшись в позе "смирно", отрапортовал я ответ.
Во время моего ответа разгуливавшие по комнате двое министров, членов Временного правительства, остановились, и затем они и один поднявшийся из‑за стола подошли ко мне.
В одном я узнал Терещенко, а во вставшем из‑за стола - Коновалова.
- Я к вашим услугам. Что сообщите? - приятным тембром голоса задал он мне вопрос.
- Говорите, говорите скорее! - живо заторопил меня Терещенко.
В кратких словах я изложил порученное мне комендантом обороны, упомянув о стойкости юнкеров нашей школы, продолжающих лежать на баррикадах.
- Поблагодарите их от нашего имени! - пожимая мне руку, говорил председатель Совета министров, когда я кончил доклад и спросил разрешения идти. - И передайте нашу твердую веру в то, что они додержатся до утра, - закончил министр.
- А утром подойдут войска, - вставил Терещенко.
- Понимаете, надо додержаться только до утра, - добавил значительным тоном голос из‑за его спины.
- Так точно, понимаю. За нашу школу я отвечаю, господин председатель Совета министров.