В тюрьме Хаусхофер написал свои знаменитые "Моабитские сонеты". Исписанные листки удавалось какое-то время тайно передавать на волю, отцу. Еще Альбрехт вел дневник, в котором иногда предавался воспоминаниям. Например, он описал сцену осени 1938 года - первую читку своей только что законченной пьесы о римском диктаторе по имени Сулла. Его слушателями были тогда Гитлер и Гесс. Обоим пьеса понравилась; Гесс предложил название долго не искать, а назвать просто "Сулла".
- Имя самого страшного диктатора в истории человечества говорит само за себя, - пояснил он.
- Самым страшным в истории, уж конечно, буду я, - весело возразил на это Гитлер.
И все трое смеялись.
В 1945 году вместе с последним листком сонетов чудом выпорхнула на волю и предсмертная записка Альбрехта:
"Если сейчас я со слезами в строчках поклянусь миру, что никогда не прислуживал при столе диктатора, это будет правдой. Я не прислуживал и не кормился от этого стола, но я садился за него, если меня звали. Моя беда в тех редких минутах, когда я чувствовал себя за ним счастливым. Моя вина в том, что я позволял себе забываться".
Альбрехта Хаусхофера расстреляли в апреле 45-го.
Счет за счастье, полученное при столе диктатора, порядочный человек всегда оплачивает кровью.
Не всё поняли, но всё запомним
Во время одного из заседаний Нюрнбергского военного трибунала Фридрих Бергольд, адвокат Мартина Бормана шепнул на ухо Францу Экснеру, адвокату Альфреда Йодля: "В сущности, мой друг, мы с вами в одинаковом положении: оба защищаем фантомы. Бормана здесь нет, но и подлинного Йодля здесь нет тоже".
В своей речи адвокат Экснер высказывает ту же мысль: "Нельзя карать офицера за исполнение решения, принятого политиком; нельзя карать офицера и за то, что он не воспротивился решению, принятому политиком, ибо при этом ему самому нужно было бы сделаться политиком, перестав быть офицером".
- Господа, - говорил Экснер журналистам, - в Германии все решения принимала партия, Гитлер, Борман… Ищите Бормана и спросите его, а не распределяйте его вину между солдатами вроде моего подзащитного. Впрочем, - продолжал он, - я понимаю, что русские все равно накинут петлю на его шею.
- Русские, по крайней мере, не предложат повесить вашего подзащитного за ноги или четвертовать, - напомнил адвокату американский журналист Коллинз, - как он предлагал поступать с ними самими в декабре 41-го. А кем подписан приказ о варварском затоплении Москвы? А кто в Мюнхене говорил, что Чехословакии как государства больше не существует?!
Многие из журналистов, работавших на процессе, все же до конца полагали, что Кейтеля повесят, но Йодль, Редер и Дениц будут оправданы. Но, похоже, их адвокаты на это не очень рассчитывали. Подсудимый Йодль, например, настаивал на приглашении в суд девятнадцати свидетелей, но адвокат Экснер сумел настоять всего на четырех. Эти четверо и появились в суде; остальные дали показания только на предварительном следствии. А с одним свидетелем адвокат успел всего лишь побеседовать, неофициально.
Этого свидетеля, точнее свидетельницу, звали Эвелина Московии. Она с большим трудом добралась до Нюрнберга, чтобы дать показания в пользу подсудимого Альфреда Йодля.
Эвелина Московии была еврейкой. До войны ее семья насчитывала тридцать девять человек; после войны осталось трое. Но это были те трое, которым в середине 39-го года помог спастись от ареста и тайно покинуть Германию тогдашний командир 2-й Горнострелковой дивизии Альфред Йодль. И вот теперь наконец женщина была в Нюрнберге, чтобы дать показания на суде.
Выслушав ее, Экснер испытал оторопь. Он долго молчал, пытаясь сформулировать вопрос и наконец спросил прямо:
- Скажите, зачем вам это нужно? Из сорока ваших родных спаслись трое! Почему вы думаете о благодарности за спасенных, а не о наказании за погубленных?
- Господин адвокат, откуда вам знать, о чем я думаю, - отвечала Москович.
- Так объясните же! - воскликнул Экснер. - Я, немец, не могу вас понять!
- Господин адвокат, я - еврейка. Когда-то я могла сказать о себе: я также и немка. Теперь я еще долго не захочу сказать так. Я пришла не из благодарности, у меня в сердце сейчас нет добрых чувств. Я пришла сказать свою правду.
- Все-таки я не понимаю, - развел руками Экснер, - вы пришли сказать правду… об одном из немцев? Но ведь вас, евреев, гнали всех!
- Господин адвокат, вы говорите о большой правде. А я пришла сказать свою, маленькую. Большая правда без маленьких долго не живет. А имеющий уши да услышит, - отвечала Москович.
Экснер сдался. Он попросил свидетельницу написать все, что она считает нужным, спросил, нашла ли она какое-нибудь временное пристанище в разоренном Нюрнберге, задал еще несколько дежурных вопросов, потом они расстались.
Экснер понимал, что показания такого рода едва ли будут заслушаны на процессе, но дня через два он все же решил поговорить со свидетельницей еще раз и оформить показания официально.
Однако оказалось, что накануне ночью у Москович случился сердечный приступ, ее забрали в американский госпиталь, и она там скончалась.
Таким образом, показания Эвелины Москович к делу приобщены не были.
И теперь уже не спросишь, почему этой женщине, должно быть, чувствующей приближение смерти, было так важно сказать слово в защиту одного из нацистских преступников.
Текст диалога с ней восстановлен по письму Франца Экснера вдове Йодля от 18 октября 1946 года.
В своем личном архиве адвокат Экснер сохранил и три исписанных Москович листа, должно быть, действуя по принципу истинно цивилизованной нации: "Не всё поняли, но всё запомним".
Две сестры
У Адольфа Гитлера и Рудольфа Гесса были родные сестры: первую звали Паула, вторую Маргарита.
Реальные судьбы этих женщин - полная противоположность; их исторические судьбы похожи тем, что известны лишь очень узкому кругу исследователей.
Отец Паулы был женат трижды: от первого брака он детей не имел; от второго их было двое; от третьего - пятеро: Густав (умер в два года), Ида (умерла в том же возрасте), Адольф (тот самый), Эдмунд (умер в шесть лет) и Паула.
Отец Гесса был женат один раз, имел трех детей: Рудольфа, Альберта и Маргариту. Все трое состояли в браке, оставили детей.
Паула и Адольф детей не имели. Но если Адольф все же оставил о себе еще какую память, то от Паулы не осталось ничего. Она не была замужем. Однажды, по приказу брата, сменив фамилию на Вольф (это партийная кличка Гитлера в период запрета партии), она жила тихо и незаметно. С Адольфом виделась очень редко: есть свидетельства о встрече в 36-м году в Берлине, во время Олимпийских игр, в 39-м она приезжала на его пятидесятилетие; в 41-м году они виделись в Вене. А в мае 1945 года Паулу Вольф вывезли в Москву и позже, после нескольких допросов, отправили на поселение в сибирские дали. Там же она и скончалась.
Фактически это все. Информации на пять процентов; на 95 процентов - слухи. Она якобы оставила дневник, в котором описывала, как Адольф ее избивал в детстве. Якобы она собиралась замуж за некоего Йекелиуса, эсэсовца, но затем вышла за некоего Вольфа, профессора. Спаслась от НКВД в 45-м году и умерла в Германии в 1960-м. Похоронена в Баварии. С могилой в Баварии связана своя история, как, впрочем, и с дневником.
Все эти домыслы рождаются в Германии и объясняются отсутствием информации, которая до сих пор засекречена у нас, в России. И это непонятно - когда англичане постоянно перезасекречивают досье Гесса, то тут еще можно что-то объяснить, но "досье" Паулы Вольф… Ну какие в нем скрыты государственные тайны?! Она была безобидна и далека от всего, жила тихо, под фамилией Вольф. Ни соседи, ни знакомые даже не догадывались о ее родстве с Гитлером, а из его приближенных о ней знали только Рем, Гесс, Ева Браун, камердинер Линге и еще два-три человека.
Ситуация с сестрой Гесса Маргаритой противоположная. Маргарита прожила почти 85 лет. Она вышла замуж по страстной любви, родила дочь и двоих сыновей; у нее были многочисленные и часто знаменитые друзья; она много работала, много путешествовала; ее жизнь была полна самого ценного - разнообразия. Эта жизнь проходила на виду и оставила после себя очень и очень многое. Например, прекрасные переводы Жуковского, Пушкина, Есенина, Блока.
В жизни эти две женщины, видимо, никогда не встречались; во всяком случае, свидетельств такой встречи у меня нет. Единственное, что мне удалось обнаружить, это короткое письмо, датированное 27 сентября 1931 года. В этом письме Паула, тогда еще Гитлер, благодарит Маргариту за то, что та сообщила ей о смерти ее двоюродной племянницы Ангелики Раубаль. Ангелика и Маргарита были подругами, и Маргарита Гесс оказалась единственной, кто удосужился написать Пауле об этом трагическом событии.
".. Как печально сознавать, что нет уже забавной толстушки Гели, которая, говорят, очень переменилась и похорошела, - пишет Паула. - Я могла бы приехать и поддержать Адольфа, но не осуждайте меня, дорогая, что я этого не делаю. Самые близкие люди могут сделаться самыми чужими, таков рок и наших судеб. Сознавая это с детства, я порой произношу странную молитву: я прошу Господа послать сестре брата, а брату сестру. Но Господь меня не услышит".
Именно так она и написала: не услышит. Что-то предчувствовала, о чем-то размышляла… один Бог ведает, что там было намешано в голове и в душе этой женщины, над чем она мучилась, чего желала. Чтобы начать в этом разбираться, нужно повторить то, что сделала сама жизнь - отодрать Паулу от Адольфа.
Пока это не получается. Занимаясь подробностями жизни фигурантов великого германского потрясения, я чувствую неодолимое и неколебимое безразличие к маленькой трагедии Паулы Гитлер.
Коллекция доктора Хирта
В мае 1945-го части дивизии СС прорывались в район Рондорфа.
У эсэсовцев было двадцать "пантер" и отчаянный командир - оберфюрер Гротман, бывший адъютант Гиммлера. Гротман расстался с рейсхсфюрером в районе Штаде: Гиммлер приказал ему вывести уже сформированную колонну и дожидаться приказа. "Я отправляюсь на переговоры, и мне нужны аргументы", - кратко пояснил он, прощаясь с Гротманом.
С тех пор прошло две недели: Гиммлер был уже у англичан, но вместо понимания нашел там смерть. Гротман этого не знал; он выполнял приказ.
Двигались в основном ночью, дважды принимали бой с американцами, которые легкомысленно раскатывали по этой земле как у себя дома. И все бы ничего, если бы не один попутчик, которого Гиммлер также приказал доставить в Рондорф.
Его звали Август Хирт; он возглавлял Анатомический институт в Страсбурге и считался одним из лучших специалистов по наследственности. Доктор Хирт был гауптштурмфюрером СС, и никаких возражений против его присутствия в колонне Гротман не имел, если бы не то, что этот чудак потащил за собой. Это были двадцать деревянных ящиков, набитых опилками, над которыми Хирт трясся, называя их "сокровищем". С того дня, как в каждой "пантере" разместили по такому ящику, началось мучение: от внутренностей "пантер" пошел кошмарный запах, который парни глушили алкоголем. На мосту через Эмс штурмбаннфюрер Диц попытался было избавиться от одного "сокровища" - вышвырнуть в реку, но Хирт устроил скандал. Гротману пришлось вмешаться, а то парни скинули бы с моста и самого Хирта.
- Объясните же им, объясните, они не понимают ценности… - кричал Хирт, пятясь от разъяренного Дица и хватая Гротмана за руку.
- Вы провоняли всю колонну вашими "ценностями", - огрызнулся Гротман. - Рейхсфюрер не давал мне поручения таскать за собой всякую тухлятину!
- Тухлятину?! - взвился Хирт, - Так рейхсфюрер вам не объяснил?! Вы ничего не знаете?! - Хирт полез в головную "пантеру" Гротмана; вскоре оттуда раздался его возбужденный голос: - Сюда, сюда! Взгляните же на это, взгляните сами!
Гротман нехотя полез, стараясь почти не дышать. Хирт уже вскрыл ящик и светил в него фонариком.
- Смотрите, да смотрите же! Вот какая! А эта?! А вот такая?! - он поочередно поднимал и бережно укладывал обратно три темных черепа, как будто в париках - на самом деле это были натуральные женские волосы, которые еще не отпали, - А это… это разве не чудо? Это не сокровище?!
Вытянув руки, Хирт совал в лицо Гротману облепленный опилками стеклянный шар, в котором колыхалось нечто с одним глазом посреди сморщенного лба. Гротман отпрянул. Руки с колбой опустились, и появилась другая колба - в ней маленькое, с кулачок, скорбное лицо покачивалось в спирту из стороны в сторону и словно дуло себе под нос.
- Видите, насколько выражена аномалия - почти полное срастание! Здесь у меня вся серия В, а за ней идут патологии конечностей, за ней…
Гротман, не дослушав, вылез из "пантеры". Его едва не вырвало. За ним вылез Хирт: его лицо сохраняло выражение счастья.
- В моей коллекции все антропологические типы нашей планеты, понимаете вы - все! Некоторые образцы свежие, оттого этот запах. Здесь у меня все врожденные патологии голов и конечностей! Понимаете?! На меня работали начальники всех концлагерей Европы! Я сделал то, чего никто уже не сможет повторить! Мне немного не хватило времени и кое-что пришлось уничтожить, но серии V, D и С я сохранил! Понимаете?! Я сохранил!
- Да, да… - пробормотал Гротман, - понимаю… А вы понимаете… если мы с вашими "сериями" попадем к американцам? Это же… это же… - он искал и не находил слово.
- Мне все равно, - отрезал Хирт, - лишь бы сохранить. Я ученый. Я работал.
"Все мы… работали", - подумал Гротман.
Он ничего не сказал. И отдал тайный приказ по колонне - по мере возможности избавляться от "сокровищ" доктора Хирта.
До Рондорфа добрались все двадцать танков СС. Гротман выполнил приказ. В Рондорфе, в бывшем санатории, сейчас работали пластические хирурги - переделывали лица чинам СС. Другие люди снабжали их документами…
Хирту тоже предложили изменить внешность и скрыться. Но узнав, что коллекция погибла, этот чудак пустил себе пулю в лоб.
Роль диктатора
В 1930 году на экраны вышел фильм "Голубой ангел", в котором дебютировала Марлен Дитрих. Существует довольно глупое мнение о том, что она в этом фильме "затмила" своего партнера, знаменитого немецкого актера Эмиля Яннингса. У экрана свои законы: молодость и талант не могут переиграть опыт и профессионализм, если последние того не желают. Яннингс, уже сыгравший на театральной сцене Мефистофеля, Отелло, Генриха Восьмого, Дантона, Петра Первого, в кинематографе обладатель "Оскара", привыкший и солировать, и работать на партнера, в "Голубом ангеле" дал неумехе-дебютантке возможность раскрыться; всем своим талантом и опытом он работал на индивидуальность своей партнерши. И естественно, успех Марлен Дитрих вызвал у него лишь чувство гордости и удовлетворения, хотя та же легенда пошла дальше и приписала Яннингсу зависть к успеху Марлен.
Подобные легенды - это отношение публики к дальнейшей судьбе обоих актеров: Дитрих, уехавшая из Германии в 1930 году, в 33-м туда не вернулась; Яннингс же разделил судьбу тех деятелей немецкой культуры, которые жили и работали в нацистской Германии.
Яннингс был членом Имперского сената культуры; заседал там вместе с Геббельсом, Гиммлером и другими фюрерами Третьего рейха. Причем на всех довольно редких заседаниях этого органа брал слово. Геббельс даже прозвал его Катоном; но Яннингс отнюдь не требовал разрушения своего "Карфагена" - старого немецкого кинематографа. У него была другая идея фикс: он настойчиво ставил вопрос о воплощении на экране образов "великих немцев". Наконец первый проект был запущен: в 1941 году Яннингс начал сниматься в фильме о Бисмарке.
Это было начало. Сам актер называл эту работу "мостиком к мечте". А мечтой его было сыграть роль Диктатора. Это должно было стать собирательным образом, своего рода воплощением диктаторов всех времен и народов. К 1943 году сценарий фильма был почти закончен, и Яннингс показал его Геббельсу.
Геббельс сценарий нашел интересным, но не доработанным. Возможно, он и сам никак не мог решить, должен ли зритель признать в экранном Диктаторе Гитлера или следует ставить какую-то иную задачу.
По дополнениям, которые Геббельс внес в сценарий, понять, что же он в конце концов решил, не представляется возможным.
Начались пробы, репетиции. Геббельс лично отсматривал рабочие материалы, где Яннингс пробовал себя в роли Диктатора. И вроде бы рейхсминистру все нравилось. Но внезапно, через два месяца после начала работы над фильмом, как гром среди ясного неба - на авторском экземпляре сценария появляется крупная надпись, сделанная рукой Геббельса: "Яннингс - Диктатор - никогда!".
Что произошло? Прикрыли проект? После Сталинграда прекратили финансировать многие кинопроекты, но едва ли не нашли бы денег на такой! Может быть, личный конфликт? Но 29 октября Яннингс - на дне рождения у Геббельса: беседуют, острят, смеются, как обычно все прежние годы. Что же все-таки случилось?
Рейхсфюрер Гиммлер иногда устраивал для высокопоставленных нацистов "ознакомительные" поездки по концентрационным лагерям. И вот осенью 43-го Гиммлер пригласил на такое "мероприятие" творческую интеллигенцию. Из актеров были Яннингс, Вернер Краус, Густав Грюндгенс (прототип Мефисто из романа Клауса Манна), актриса Пола Негри.
На участии Яннингса Гиммлер настаивал особо, поскольку знал о кинопроекте с условным названием "Диктатор" и искренне, видимо, полагал, что актеру для лучшего перевоплощения просто необходимы впечатления такого рода.
Поездка состоялась в начале ноября. Творческая интеллигенция вывезла из нее тяжелые впечатления. Кто-то поделился ими с коллегами и потом сильно пожалел; кто-то сидел дома, приходя в себя, кто-то запил.
Эмиль Яннингс был профессионалом до кончиков ногтей; он привык работать невзирая ни на какие обстоятельства. Ему понадобился минимальный срок: через два дня после возвращения он вышел на съемочную площадку.
С 10 ноября в Бабельсберге продолжается работа над "Диктатором". 12 ноября Геббельс отсматривает последние пробы. Любопытная деталь: по сценарию Диктатор имеет ребенка - дочь. Где-то в американских архивах должны сохраниться материалы: две или три кинопробы на роль дочери Диктатора старшей девочки Геббельсов Хельги.
И вдруг, 13 ноября, эта резолюция Геббельса: "Яннингс - Диктатор - никогда!".
Можно строить любые предположения, но прямых объяснений не нашлось. Разве что такое вот, косвенное - высказывание Геббельса о природе актерской игры: "Представьте себе, что вы утром побили вашу жену, - пишет Геббельс, - отражение вашего проступка ребенок унесет в своих глазах в школу, и там все будут про вас знать. Актеры - те же дети, а потому следует беречь их глаза от ненужных впечатлений".