Широко известные рассказы о жизни и деятельности Владимира Ильича Ленина
Содержание:
От автора 1
ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ! 1
КОТЕЛОК 14
МОСКВА, 1918 23
ЧЕРНЫЕ СУХАРИ 37
ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ 53
Примечания 69
Елизавета Драбкина
Черные сухари
ПАМЯТИ
МОИХ РОДИТЕЛЕЙ
От автора
Мне выпало счастье быть свидетельницей событий необыкновенных. Я знала людей, чьи имена и деяния навеки вошли в историю человечества .
Этим людям, этим событиям посвящены рассказы книги, предлагаемой вниманию читателя. Главная цель моя - передать дух великой эпохи, о которой идет речь .
Рассказывая о времени, я вынуждена как-то говорить и о себе. Поэтому я считаю своим долгом предупредить читателя, что моя роль во всех описываемых событиях была самой скромной - не только потому, что я была в то время очень молода, но и потому, что я сделала для победы революции значительно меньше, чем многие мои сверстники.
ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ!
Первый снег
Холодной петербургской зимой 1896 года, на рождестве, в Мариинском театре шло праздничное представление. Давали "Пиковую даму". Партию Германа пел знаменитый Николай Фигнер.
После очередного выхода артиста, как и всегда, вспыхнула буря аплодисментов. Фигнер, раскланиваясь, вышел на авансцену. И тут с галерки, перекрывая шум, прозвучал сильный молодой голос:
- Браво, Фигнер! Браво!
И с той же силой этот голос удивительно точно и музыкально, но в басовом ключе, пропел несколько фраз из арии, которую только что исполнил Фигнер.
В антракте к группе студентов, занимавших места на галерке, подошел капельдинер и отозвал одного из них в сторону. Спутники студента тревожно переглянулись. Но он, поговорив с капельдинером, махнул им рукой, чтоб они не беспокоились, - все в порядке, он скоро вернется.
Капельдинер проводил его в уборную Фигнера. Певец перед зеркалом поправлял грим. Когда вошел студент, знаменитый артист пересел к роялю и предложил ему спеть что-нибудь по собственному выбору. Тот выбрал "Эпиталаму" из рубинштейновского "Нерона". Прослушав, Фигнер спросил, не пожелает ли он принять участие в конкурсе на предмет вступления в труппу Мариинского театра.
- Нет, - сказал студент. - Не желаю.
- Почему же? - спросил Фигнер. - При вашей музыкальности и от природы поставленном голосе вы можете рассчитывать на прекрасную карьеру.
Студент пожал плечами.
- Каждому своя судьба, - сказал он. - Одному быть солистом оперной труппы его императорского величества, другому…
Он не договорил, но это и не было нужно. Фигнер понял, что студент, говоря о "других", подразумевает его сестру Веру Николаевну Фигнер - народоволку, находившуюся в пожизненном заключении в Шлиссельбургской крепости.
- Тогда прощайте, - холодно сказал Фигнер.
- Прощайте, - весело ответил студент и бегом, перепрыгивая через три ступеньки, помчался на галерку к своим товарищам.
Этим студентом был мой отец Яков Давыдович Драбкин, носивший в годы подполья партийные клички: "Лебедев", "Нация", "Харитон", "Травин", "Иван Сергеевич", "Сергей Иванович Гусев". Последняя из них - "Сергей Иванович Гусев" - закрепилась за ним навсегда, и под ней он известен в партии.
Его биография типична для людей молодого поколения, вступившего на революционный путь в девяностых годах прошлого века.
Первое сильное впечатление детства - убийство Александра II и процесс народовольцев, а особенно помещенная в "Ниве" иллюстрация, изображавшая Желябова и Перовскую в тот момент, когда их везли на высоких дрогах к месту казни. Потом - коронация императора Александра III. Еврейские погромы, отметившие начало нового царствования. Дикие сцены, разыгравшиеся, когда, по приказу местного богача-помещика князя Куракина, на лугу перед княжеским дворцом крестьянам в честь коронации было роздано несколько бочек водки. Трупы перепившихся мужиков, валявшиеся тут же, на этом лугу.
Потом, на пороге отрочества, - встречи с осколками народничества. Впервые услышанные слова о любви к народу, к мужику, к бедняку. Чтение, превратившееся в страсть и на долгие годы ставшее неодолимой потребностью. Инстинктивная ненависть к богу и религии, которая после знакомства с учением Дарвина сделалась сознательным убеждением.
Белинский, Писарев, Добролюбов, Шевченко, Некрасов, Чернышевский… "Что делать?" и сны Веры Павловны… Герценовский "Колокол"- первое нелегальное издание, попавшее в руки. Ученические кружки, книги по истории Французской революции. Разрыв с семьей. Просветительные занятия с отдельными рабочими. Первое знакомство с марксизмом. Недолгие колебания - кто же прав: народники или марксисты? Марксистский кружок, изучение "Коммунистического манифеста".
В 1896 году - Петербург, Технологический институт, созданный Лениным "Союз борьбы за освобождение рабочего класса". Техническая работа в нелегальной организации: устройство типографии с мимеографом, печатание прокламаций, разноска по заученным наизусть адресам этих еще влажных листков с лиловыми расплывающимися буквами.
В марте 1897 года - участие в демонстрации перед Казанским собором по поводу самосожжения в Петропавловской крепости курсистки Ветровой, доведенной до самоубийства издевательствами царских тюремщиков. Через неделю ночной звонок: полиция. Обыск, во время которого обнаружены социал-демократические брошюры и напечатанная на мимеографе "Рабочая газета". Допросы в жандармском управлении. Ответы, что, каким образом попали к нему эти нелегальные издания - он не знает кто отправитель найденного у него в кармане письма - ему неизвестно, а о том, с кем был знаком во время своего пребывания в Петербурге, ничего сказать не может, ибо ни с кем знаком не был. Шестимесячное заключение в "предварилке", использованное на то, чтоб основательно проштудировать "Капитал". Ссылка в Оренбург.
В 1899 году отец переведен из Оренбурга под гласный надзор полиции в Ростов-на-Дону. Там он немедленно вошел в социал-демократическую организацию и был кооптирован в состав Донского комитета партии. Ведя пропагандистскую работу, он познакомился с молодой революционно настроенной девушкой, которую ему поручено было, как говорилось тогда, "развивать". Он и эта девушка полюбили друг друга и поженились.
Родители мои соединили свои судьбы в тревожное время: в Ростове-на-Дону начались аресты. Чтоб не попасть в руки жандармов, они вскоре после свадьбы выхлопотали заграничные паспорта и уехали сначала в Германию, а потом в Бельгию.
Жилось им трудно, голодно, интересно. Для заработка отец мыл стекла магазинов. Когда у матери стало подходить время родов, она определилась в больницу при женском католическом монастыре: там с женщин, которые в течение определенного времени ухаживали за другими больными и мыли полы, не брали платы за родовспоможение.
Мое появление на свет не изменило образа жизни родителей. По-прежнему они перебивались случайной работой и все свободное время отдавали посещению собраний и изучению литературы. В центре внимания революционной эмиграции находилась ленинская "Искра". "Рабочедельцы" яростно нападали на "искровцев", да и среди самих "искровцев" имелись "твердые" и "мягкие". Было о чем подумать, поспорить, в чем проявить свои качества революционного бойца.
За границей они прожили недолго: не хватало денег, да и тянуло в Россию, к революционной работе.
В середине 1902 года они вернулись в Ростов. Отец снова вошел в состав Донского комитета. Часто потом он вспоминал об этих временах.
Пока стояли теплые летние ночи, заседания комитета происходили на Зеленом острове, расположенном посреди Дона. Поздним вечером, чтобы не привлечь внимания шпиков, члены комитета, захватив с собой кто булку, кто арбуз, кто кусок колбасы, по одному сходились на берегу Дона и на заранее приготовленной лодке переправлялись на остров. Там они разводили костер, закидывали удочки. Если б случайно кто подошел, подумал бы - рыбаки.
Заседали порой до утра. Хотя раскол партии на большевиков и меньшевиков был еще впереди, но уже тогда, летом 1902 года, ясно чувствовалось, что в партии имеются две политические тенденции - революционная и оппортунистическая. Каждый вопрос вызывал жестокие споры. "Заводилой" выступал обычно Гусев. Твердый искровец, он настаивал на перестройке работы партийной организации в соответствии с принципами, изложенными Лениным в его статье "С чего начать?" и в знаменитой брошюре "Что делать?". В ответ на это Локерман, в будущем ярый меньшевик, надменно-обиженным тоном говорил, что Ленин и его сторонники занимаются беспочвенным прожектерством и что вместо того, чтоб что-то выдумывать и изобретать, лучше бы заняться тщательным изучением опыта германской социал-демократии.
Успех речей Локермана был обратно пропорционален их длине. Большинство организации, особенно ее рабочая часть, стояло на стороне Гусева.
Энергичная деятельность будущих большевиков дала свои плоды. Из-за границы систематически приходили номера "Искры", которые зачитывались буквально до дыр. Аморфные кружки и группки превратились в строго централизованный партийный коллектив, скованный железной дисциплиной. Налажены были связи с фабриками и заводами. После долгих усилий удалось поставить свою типографию и выпустить несколько нелегальных брошюр и прокламаций. В рабочих районах молодежь во все горло распевала сочиненную Гусевым песню о "Качале-Мочале", высмеивавшую ненавистных рабочим мастеров - хозяйских прислужников.
Не случайно поэтому в Ростове в ноябре 1902 года разыгрались знаменитые события, которые Ленин охарактеризовал как один из приступов к общему подъему русских рабочих с требованием политической свободы. Обыденный конфликт во Владикавказских железнодорожных мастерских привел к экономической стачке, которая быстро выросла в политическое событие.
Толпы бастующих в течение одиннадцати дней заполняли двор железнодорожных мастерских и прилегающую к нему Темерницкую балку. Впервые в истории царской России под открытым небом происходили огромные митинги, на которые собирались по двадцать - тридцать тысяч человек. Каждый день к забастовке примыкали новые предприятия. И все это проходило под руководством Донского комитета партии. Всякая прокламация комитета - директива массам, всякое указание оратора на митинге - приказ, который единодушно выполнялся десятками тысяч рабочих.
Утром 5 ноября, на второй день стачки, Гусев, проснувшись, подошел к окну. За ночь выпал снег, первый снег, ярко блестевший под лучами ноябрьского солнца. Глядя на этот снег, Гусев раздумывал над листовкой, с которой Донской комитет должен был обратиться к бастующим. В душе его звучало: "Первый снег… Первый снег…" Он подошел к столу и в один присест написал:
"Первый снег - и вместе с ним первый отдаленней раскат надвигающейся революции. Рабочие Владикавказских мастерских бросили работу и выставили свои требования. В них нет ничего политического и революционного, но самый факт такой крупной стачки рвет старые, заржавленные, средневековые цепи самодержавия. И не дождемся мы, быть может, будущего "первого снега", как те же рабочие стройной тысячной толпой пройдут под красными знаменами социал-демократии с громкими криками: "Долой самодержавие! Да здравствует свобода!", пройдут по улицам Ростова, которые еще никогда не слышали вольных криков свободы. Они - и только они - в силах разрушить старое смрадное здание самодержавия, они - и только они - в силах дать свободу задушенной, голодной России…"
Слова эти сбылись раньше, чем снова выпал первый снег!
В марте 1903 года, в воскресный день, когда тысячи ростовских рабочих по обычаю собрались в Темерницкой балке для боя "на кулачки", туда явилось около полутораста рабочих - членов партии. Часть из них плотно окружила товарищей, у которых были красные знамена. Остальные рассеялись в толпе, чтобы в нужный момент двинуть ее в город. В назначенную заранее минуту знамена были развернуты и на плечах рабочих поднялся оратор. "Сюда, товарищи!" - понеслось над толпой. Знамена и возгласы сразу привлекли общее внимание. "В город! Идем в город!" - закричали сотни голосов. Сильный ветер расправил знамена, и все увидели надписи: "Да здравствует политическая свобода!", "Да здравствует политическая свобода!", "Да здравствует 8-часовой рабочий день", "Долой самодержавие!"
Тысячи рабочих хлынули к демонстрантам. По ухабам, по оврагам, по обрывам толпа двинулась вперед, как поток, сверглась вниз, к железнодорожной линии, и под нестройные, но мощные звуки "Марсельезы" быстро зашагала в гору, к Садовой улице, главной улице города. К демонстрантам присоединились новые тысячи. Весь Ростов, за исключением разве самых отдаленных кварталов, куда не дошла весть о демонстрации, устремился на Садовую.
События развивались точно по плану, разработанному Гусевым по поручению Донского комитета. Гусев направлял поток демонстрантов. Он же следил за тем, что предпринимала полиция. В момент, когда полицейские сконцентрировали свои силы, он дал команду: "Свертывай знамена и расходись!"
Швыряя в полицейских и казаков камни, рабочие стали отходить на боковые улицы. Во время одной из схваток был убит полицейский пристав.
В ту же ночь начались аресты. За убийство пристава Гусеву, как руководителю демонстрации, грозила виселица. Не дожидаясь, пока за ним придут, он бежал из Ростова.
Кружа, петляя, перекочевывая с явки на явку, он добрался до полуразвалившейся польской корчмы - места перехода через границу. Одноглазый контрабандист, пересыпая свою речь божбой и проклятиями, выторговывал каждый грош. Наконец поладили и пустились в путь. За ночь подморозило, под ногами похрустывал тонкий ледок. Отец шел быстро, не оглядываясь, - вперед, скорей вперед!
Раскол
Он рвался в Женеву, охваченный страстным желанием познакомиться с теми людьми, о которых столько слышал, столько знал, в ком видел своих учителей, - с Плехановым и Лениным. Но встреча с Плехановым его горько разочаровала: вместо революционного борца он увидел какого-то очень далекого человека с барскими замашками, небрежно выслушавшего рассказ о ростовских делах.
Иное дело Ленин! С первой же встречи он поразил Гусева и своей доступностью, и какой-то особенной ленинской простотой, и своим великолепным спокойствием, и мощью своего интеллекта. Они встретились впервые на улице, потом Ленин пригласил его к себе и с жадностью расспрашивал и заставлял снова и снова рассказывать о событиях в Ростове.
Там, в Женеве, Гусев узнал, что избран заочно делегатом Донского комитета на II съезд партии.
Съезд открылся в июле 1903 года в Брюсселе. Гусеву было поручено доставить в Брюссель из Женевы нескольких делегатов съезда - рабочих. Поселились делегаты в старой части города, в гостинице. Денег было мало, ходили небритые, в косоворотках и в потрепанных сапогах и резко выделялись на фоне респектабельной брюссельской публики.
На съезд съехались представители самых различных групп и организаций - начиная от крайнего оппортунистического крыла, представленного группой "Рабочее дело", и кончая редакцией "Искры", в составе которой также были разные течения, на первых порах оформленные довольно слабо. Основная борьба задолго до съезда шла между "рабочедельцами" и "искровцами". Все делегаты, приехавшие из России, кроме одного, являлись сторонниками "Искры".
Первые заседания съезда были посвящены полемике с "Рабочим делом". Но уже начали проскальзывать на поверхность разногласия, существовавшие в редакции "Искры".
Съезд заседал около недели, когда произошло непредвиденное событие, невольным виновником которого был Гусев. В свободное от заседаний время делегаты веселились, как умели. Делу это не мешало, а, наоборот, создавало подъем и повышало работоспособность. На обед собирались в общей столовой, вели себя там достаточно шумно. Гусева, как обладателя большого голоса, заставляли садиться за рояль и распевать "Эпиталаму", "Свадьбу" Даргомыжского, "Пролог" из "Паяцев". Товарищи энергично наседали на него, требуя бисирования номеров. На улице, под окнами столовой, стали собираться любопытные. Это привлекло внимание бельгийской полиции, которая, наверное, и до этого уже приметила типичные фигуры русских революционеров. Бельгийская полиция не замедлила сообщить о своих наблюдениях охотившейся за съездом русской охранке.
Первым обнаружил за собой слежку Гусев. Он поделился своими подозрениями с товарищами. Проверка показала, что подозрения основательны. Тогда решено было перенести заседания съезда в Лондон. Не обошлось без приключений. Часть делегатов была вызвана в полицию, и там они объявили себя шведами, а Гусев - румынским студентом, приехавшим в Бельгию по сердечным делам. Несколько дней спустя все участники съезда съехались в Лондоне, и съезд возобновил свою работу.
И вот тут-то вырвались наружу разногласия внутри "искровцев". Корень этих разногласий стал ясен из спора между Лениным и Мартовым о формулировке первого параграфа партийного устава, в котором давалось определение того, кто считается членом партии.
У Гусева, имевшего за плечами опыт борьбы в России, в этом вопросе не было сомнений. Он выступил со сжатой и решительной речью. В протоколах съезда она записана так: "На мою долю выпало говорить последним. После сказанного мне нечего прибавить. Я стою за формулировку Ленина".
Спор по первому параграфу устава был первым открытым взрывом разногласий в рядах "искровцев". На голосовании по вопросу о центральных учреждениях партии произошел раскол. Сторонники Ленина, получив большинство, отныне стали называться большевиками, противники Ленина - меньшевиками.
На следующий день после заключительного заседания делегаты-большевики отправились на Хайгетское кладбище возложить цветы на могилу Маркса. С кладбища свернули в большой парк. Разместились на лужайке. Стали обсуждать, что делать дальше. Все находились под впечатлением только что происшедшего раскола. Для многих он означал разрыв с друзьями и самыми близкими людьми. Настроение было уверенное, но чувствовалось, что у многих нелегко на душе.
Плеханов дергал себя за пышные усы, приговаривая: "И не с такими справлялись!" Ленин был спокоен и тверд. Несколько слов, произнесенных им, подняли дух собравшихся.
Неизвестно, сколько продолжалась бы беседа, если бы не досужий фотограф, который, увидев не совсем обычную группу, вознамерился увековечить ее на пластинке. Попасть на фотографию перед отъездом в Россию было не с руки. Все моментально испарились.