Сплошные железные ворота открылись, и мы въехали на территорию. Вдали виднелся трехэтажный деревянный дворец. На балконе сидел знаменитый усатый старик, накинув на гипсовую повязку плащ с маршальскими погонами.
Рассказ маршала Буденного
Нам с Языковым пришлось повозиться до пота, меняя гипсовую повязку. Знаменитому нашему пациенту стало легче, он угощал нас сладкими дынями, присланными ему с юга.
Как все старики, он любил поболтать и вел рассказы про опыты своего лечения.
- Это вот теперь все лечат разными лекарствами да операциями. В мою молодость ничего этого не было. Помню, в Первую мировую войну рубанули меня шашкой по левому плечу. Что делать? Зашел я в первую же хату, нашел там густую паутину и наложил ее поверх раны. А сверху замотал тряпкой, которую тут же и подобрал. Вот и вся операция. А ведь зажило! От паутины зажило. Это такое старинное казачье лечение было - паутина всякую рану заживляла.
Мы вежливо слушали, Языков дал этому научное обоснование:
- Возможно, паутина с плесенью содержит в себе какие-то антибиотические средства - ведь открытие пенициллина тоже началось с изучения свойств плесни.
- Вот я и говорю - без операций, - сказал Буденный, - А то еще случай был в 1914 году: пожаловался я фершалу-коновалу (он выговаривал - "фершалу"), что ухо болит. Аж мочи никакой нет, болит - туда его растуда (добавил несколько нецензурных слов для подтверждения силы боли). Фершал завел меня в солдатский нужник, срезал ножом лучинку с дощатой стены, заострил на конце, потом оттянул мое ухо, да как воткнет туда острую лучину - прямо в ухо! Я света не взвидел от боли. А оттуда гной потек - и сразу боль пропала, как рукой сняло. С тех пор ухо никогда не болело. Что скажете?
Языков, подыгрывая старику:
- Интересная какая история! А теперь ведь для этого в больницу кладут. По-научному это называется операция парасентеза - прокол барабанной перепонки.
Наша реакция Буденному льстила. Он повел нас осматривать дом. В больших комнатах было много картин с его изображением - целая галерея одного человека, и почти все изображали Буденного на коне. Стояло недоконченное парадное полотно - портрет работы художника Преображенского. В стороне висела копия знаменитой картины "Сталин принимает парад Первой конной армии". Репродукция этой картины была во всех школьных учебниках - она символизировала значение Сталина как организатора Красной армии. Буденный недовольно прищурился на нее:
- Вот ведь наврал художник - ничего этого не было. Держал для порядка, выброшу скоро.
На стенах висели подписанные фотографии советских министров и маршалов. Отдельно на столе стояла в рамке фотография Сталина с его подписью. Редкую подпись вождя мы видели впервые и стали всматриваться: "Действительному организатору Первой конной армии С.М.Буденному от И.В.Сталина". Странная подпись. И дата - зловещий 1937 год. Хозяин рассказал историю фотографии.
В те годы Сталин стал очень подозрительным. Он часто всматривался в глаза человека и говорил ему со своим грузинским акцентом: "Почэму это у тэбя взгляд такой бэспокойный?" или: "Что-то ты пэрестал смотрэть мне в глаза". После того этот человек пропадал, и все знали: не дай бог упомянуть о нем в разговорах со Сталиным или даже друг с другом. Все боялись не только его, но и друг друга тоже. Так погибли маршалы Блюхер и Тухачевский и много честных и заслуженных революционеров. Зловещее замечание Сталина однажды услышал и Буденный:
- Что-то, я вижу, разлюбил ты меня, Сэмен Михайлович.
Знаменитый герой заволновался:
- Что вы, Иосиф Виссарионович! Да я за вас в огонь и в воду, только прикажите!
- А если нэ разлюбил, то почему ты мнэ свою фотографию нэ подаришь?
- Да я давно хотел, Иосиф Виссарионович! Ей-ей, собирался…
- Ну, если собирался, то подари тэпер.
Буденный быстро сбегал за фотографией:
- Вот, принес, Иосиф Виссарионович, карточку.
- Вижу, что принэс. Тэперь подпиши.
Буденный сел к краю стола, взял ручку и застыл в нерешительности - как написать?
Для него легче было срубать головы шашкой, чем написать несколько слов. Он боялся написать "Дорогому" - это могло показаться Сталину слишком фамильярным; и боялся написать "Глубокоуважаемому" - это могло показаться слишком холодным (в этом месте рассказа я вспомнил, как годы назад мой отец испытывал такие же муки, когда собирался писать Сталину и просить квартиру). А Сталин ходил позади нерешительного маршала и курил трубку. Видя его замешательство, сказал:
- Что, нэ можешь сам написат?
- Никак не могу, Иосиф Виссарионович.
- Хочэшь, я тэбе продиктую? Пыши: "Великому и гениальному"… написал? Пыши дальше: "создателю Первой конной армии"… написал? Пыши дальше: "Иосифу Виссарионовичу Сталину и подпыши - от Семена Михаловича Буденного". Напысал?
- Написал, Иосиф Виссарионович!
- Ну, тэпер вижу, что ты меня нэ разлюбил. Поэтому хочу подарит тэбс свою фотографию.
И написал: "Действительному организатору Первой конной армии С.М.Буденному от И.В.Сталина". Эту фотографию мы и видели.
Рассказав, маршал добавил:
- Теперь понимаете, почему картина "Сталин принимает парад Первой конной" - это выдумка художника.
Рассказ Буденного произвел на нас гнетущее впечатление: вот какие игры унижения разыгрывал характер диктатора за Кремлевской стеной! Это было похоже на сумасбродства римского императора Нерона две тысячи лет назад. Но, по крайней мере, римский Сенат терпел-терпел, а все-таки проголосовал за казнь императора, и тот вынужден был покончить с собой. А во всем окружении Сталина не было никого, кто бы хоть в чем-то возразил ему. Буденный, этот рубака-кавалерист, герой революции, вел себя со Сталиным, как трусливый раб.
Интересно было бы узнать: насколько Сталин верил в ореол величия и гениальности своей личности, которые сам культивировал? Из рассказа Буденного выходило, что это была типичная игра параноика - он возвышал себя за счет унижения своего окружения (и всего советского народа!).
Даже Языков не знал, как реагировать на рассказ о фотографии - удивляться, возмущаться? Всю обратную дорогу мы молчали, думая одно и то же.
Рождение, сына
И теперь с новой мыслью и целью
Я, как птица, гнездо свое вью…Александр Вертинский
И наступил тот логический момент в каждой любви, когда Ирина сказала мне:
- Я беременна.
Она сказала это не радостно, а растерянно - ведь ничего в нашей жизни еще не было решено, у нас не было жилья, мы мало зарабатывали и совсем не были готовы к такому исходу любви. Я на мгновение растерялся, но тут же обнял и притянул ее:
- Я вас обоих ни-ког-да не брошу.
Первым делом надо сказать родителям и вместе с ними что-то решать. Они тоже были в некоторой растерянности - все из-за неустроенности нашего быта. И вот я впервые привел Ирину в наш дом - познакомить с родителями. Поднимаясь по грязной деревянной лестнице на второй этаж, она смотрела на все с тем же чувством растерянности - она еще никогда не видела такого бедного дома. И такой тесной комнаты она тоже не видела. Ирина росла в относительно благополучной писательской семьс, они и все их знакомые жили в намного более приличных условиях. Я ласково поддерживал ее, старался хоть как-то ободрить. Глядя вокруг ее глазами, я стеснялся неустроенности нашей жизни - она еще больше усугубляла неуверенность в будущем. Но родители были на высоте, особенно мама - она сделала все, чтобы Ирина чувствовала себя в своей семье.
Мама никогда не была практичной, но каким-то образом умела находить выход из любого положения. И на этот раз она тоже сделала невозможное: договорилась вскоре со своей старшей сестрой, Тоней, у которой были две комнаты в большой коммунальной квартире в центре Москвы, чтобы мы все временно переехали к ней, обменявшись жильем на полгода-год. А там видно будет.
Пора мне было подумать не только о своем будущем, но и о будущем своей семьи. Я пошел к Языкову, с которым у меня уже были очень доверительные отношения:
- Дмитрий Ксенофонтович, теперь я женатый человек.
- Знаю, слышал - наши бабы мне донесли. Все они об этом говорят.
- Как они узнали - я им не рассказывал?
- Бабы всегда все знают.
- Я пришел просить у вас тему для кандидатской диссертации и узнать - могу ли я подавать в аспирантуру?
- Тема у меня есть - хирургическое лечение привычного вывиха плеча. Благодатная тема.
Тема действительно была "благодатная" - когда происходят многократные вывихи в плечевом суставе, это называют "привычным вывихом". Тема для диссертации очень конкретная и мало разработанная: в то время еще немного было научных статей об этом и не было диссертаций. Но для меня в этом была одна загвоздка - в клинике лечили привычный вывих методом прежнего шефа, профессора Фридланда. Языков предложил его идею, но этого мне не сказал. Если без разрешения автора метода я буду описывать в диссертации то, что он предложил, я могу оказаться в неловком положении - обойти автора было бы некрасиво. Что делать? Я быстро думал: "Спросить об этом Языкова или не спрашивать?" И решил поговорить о тактике с Ксаной - доцентом Винцентини. Все знали, что годы назад, когда был арестован ее муж Сергей Королев, она была любовницей Фридланда. Может, она поможет связаться с Фридландом? Пока я сказал шефу:
- Очень интересная тема, спасибо.
Языков был явно доволен, что я не задаю лишних вопросов. Сам он почти никогда не упоминал имя Фридланда и не очень любил, если при нем это имя упоминали. А я, к тому периоду моей жизни, уже усвоил рациональное правило поведения: никогда не задавай лишних вопросов о взаимоотношениях других людей, это может только повредить. Он продолжал:
- А вот насчет аспирантуры, так это может оказаться непросто. Я-то возьму тебя с удовольствием, но партийный комитет станет возражать - они рекомендуют только членов партии. Надо подумать, как их обойти.
Тот важный разговор дал мне надежду на продолжение карьеры, но все-таки оставил в душе осадок неудовлетворения: как много интриг в уважаемом мной ученом мире!
Теперь надо было срочно переезжать на новое временное жилье и как можно скорей составлять план диссертации. Мы с родителями начали переезд. Вдруг позвонила Ирина, она плакала и была в панике:
- Ой, приезжай скорей - меня чуть не убил кусок упавшей с потолка штукатурки.
Я кинулся к ней. Она, испуганная, сидела в углу, а на потолке зияла большая дыра - их квартира была на последнем этаже, крыша промокла, и упал громадный пласт потолка. По счастливой случайности он не задел Ирину. Я представил себе, какой ужас она пережила, схватил се в охапку и привез на новое, еще не устроенное жилье. Так началась, наконец, наша совместная жизнь.
Надо было зарегистрировать наш брак - ребенок должен быть законнорожденным. Мы думали об имени и договорились: если будет девочка, назовем Женя, в честь ее покойного отца; а мальчика назовем Владимиром, чтобы был Владимир Владимирович, так звали моего покойного деда (его очень любила моя мама). Прямо из ЗАГСа родители пригласили нас в старый роскошный ресторан "Гранд-отель", напротив музея Ленина. Тот отель с рестораном давно снесли, а жаль памятника доброй богатой старины.
Пятого января 1958 года Ирина родила сына. Было около часа ночи, я сидел в посетительской, через две комнаты от родовой. На секунду мне послышался какой-то писк, но я не придал этому значения. Дежурная врач-акушер знала, что Ирина - жена доктора. Приняв роды, она вышла ко мне:
- Ну, слышали?
- Слышал что?
- Голос вашего сына.
- Сын… какой он? - я не знал, что сказать, и спросил от растерянности.
- Какой? Без дефектов, - ответила дежурная.
Она имела в виду физическое развитие младенца. Но я тогда же подумал: это самая лучшая оценка - без дефектов; пусть она останется с моим сыном навсегда.
Я возбужденно шел по холодным заснеженным улицам к теще - сказать ей. Она открыла дверь, вопросительно глядя. Она хотела внучку. Я выпалил:
- Поздравляю вас с внуком!
Теща поджала губы и сухо ответила:
- Ничего хорошего я от вас и не ожидала.
Ну что было сказать ей? Я улыбнулся и пошел в нашу новую квартиру - к родителям.
- Ну, кто, кто?
- Сын, Владимир Владимирович.
Мы расцеловались и распили бутылку шампанского.
В первый же вечер после рождения сына я понес Ирине передачу - деликатесы и фрукты. Было строгое правило: в родильный дом никого не пускали во избежание занесения инфекции. Поэтому новоиспеченные отцы или бабушки сидели внизу, в приемной, и ждали. Появлялась санитарка, разносившая передачи. Все кидались к ней и отдавали пакеты и записки. Когда она возвращалась с написанными ответами, опять все кидались к ней, хватали записки и давали ей чаевые - по рублю. Ирина писала смешные записки, что сын очень много и жадно ее сосет, самый жадный из всех. Просила что-то принести. Я ходил туда десять вечеров подряд, пока их не выписали.
В морозный день я поехал на такси за Ириной и сыном, со мной теща и ее домработница Нюша. Теща заморочила меня советами - как взять на руки сына и что обязательно надо дать на чай медсестре, которая его вынесет из дверей. Я нервничал, ожидая первой встречи с сыном, слушал рассеянно.
Ирина выскочила из дверей веселая и счастливая, как птичка. За ней толстая баба-нянька несла какой-то сверток - моего сына. Я неловко сунул ей в руки десять рублей (немалые деньги тогда) и еще менее ловко взял на руки завернутого в ватное одеяло сына. Теща приподняла край пеленки над его лицом и застонала от удовольствия видеть внука. Нюша сказала: "Красавец!". Я этого не находил, по-моему, он выглядел довольно непривлекательно: лицо красное, нос маленький и курносый, губы большие.
В такси теща спросила:
- Сколько вы дали санитарке?
- Десятку.
Она недовольно поджала губы. Но мне для своего сына ничего не было жалко. С того первого момента мои расходы на сына постоянно увеличивались.
Мой визит к профессору-изгнаннику
Вскоре я убедился, что для кандидатской диссертации нужны три параметра: надо иметь идею, надо собрать научный материал, а сверх этого надо преодолеть интриги внутри научного мира.
Однажды, после моего разговора с Языковым, доцент Винцентини читала лекцию на тему: "Лечение привычного вывиха плеча". Она рассказывала о методе операции профессора Фридланда, не упоминая, однако, что раньше он был директором нашей клиники. Идея метода заключалась в укреплении плечевого сустава созданием новой связки. Ее делали из фасции (покрытия мышц) самого больного. Сначала делался разрез вдоль бедра и сразу под кожей выкраивалась полоска из фасции, рану зашивали. Потом делали разрез над больным плечевым суставом и укрепляли его дополнительной связкой из взятой полоски фасции. Рану зашивали и накладывали гипсовую повязку на плечо. Фактически операция состояла из двух разрезов и двух частей.
Я уже несколько раз ассистировал на таких операциях, результаты были хорошие, но мне не нравилось, что больным с вывихом плеча надо делать разрез еще и на бедре. Во-первых, приходилось объяснять больным, что хотя у вас больное плечо, но сначала сделаем вам разрез на бедре; во-вторых, это удлиняло операцию; в-третьих, после разреза на ноге больным следовало неделю лежать, не вставая; в-четвертых, потом приходилось разрабатывать движения не только в руке, но и в ноге. Одним из наших больных был знаменитый футболист 1940–1950-х годов Григорий Федотов, капитан команды ЦСКА. У него много раз вывихивалось плечо, и это мешало ему играть. Профессор Фридланд сделал ему свою операцию - вывихи прекратились, но он долго не мог играть из-за разреза на бедре и никогда уже не восстановил свою спортивную форму.
Все это я обдумывал для будущей диссертации. В те годы в научных журналах стали появляться статьи о применении в хирургии пластмассовых тканей для пластических целей. Мы знали об этом из статей из-за границы - там из капрона, нейлона, тефлона и других пластмасс делались сосуды и другие искусственные ткани. Россия, как всегда, отставала - у нас еще не было тех материалов.
В конце своей лекции Винцентини спросила:
- Какие есть вопросы?
Я поднял руку:
- Можно ли вместо фасции бедра укреплять плечо искусственной пластмассовой тканью?
- Думаю, что это возможно, но никто не пробовал, - сказала она.
Я пошел за ней в кабинет:
- Ксения Максимильяновна, профессор предложил мне тему для диссертации - хирургическое лечение привычного вывиха в плечевом суставе.
- Я знаю, он сказал мне.
- Что вы думаете, если я попробую вместо фасции вшивать пластмассовую ткань?
- Идея интересная, но у нас нет такой пластмассы.
- Я постараюсь где-нибудь достать.
- В таком случае надо будет сначала делать опыты на животных.
- Я сделаю.
- Если ты сможешь сделать все это - диссертация будет интересная. Желаю удачи.
- Ксения Максимильяновна, могу я попросить вас связать меня с профессором Фридландом? Неудобно писать диссертацию по его методу, не спросив его разрешения.
Она задумалась:
- Знаешь, только это строго между нами, Фридпанд, конечно, на пять голов выше Языкова. Но с ним поступили ужасно несправедливо. В 1953 году, когда громили так называемых "врачей-отравителей", Фридланду было уже за шестьдесят. Как еврей, он мог тоже ожидать ареста. Его уговорили вступить в партию, он думал, что это ему поможет. На партийном собрании ему велели выступить с осуждением "отравителей". Большинство из них были его друзья. Как он мог выступать против них? А отказаться выступить тоже не мог как член партии. Тогда все повторяли друг за другом, что надо быть бдительными. И он тоже сказал: если бы мы были более бдительны, то эти несчастные, понимаешь - несчастные! - не сидели бы сейчас в тюрьме. От волнения он просто оговорился словом. Но собрание сразу прекратили, его вызвали в партийный комитет и предложили написать добровольное заявление об уходе. И пригрозили, что если он этого не сделает, то его просто уволят.