– Лучше бы, Ольга, вы мне этот вопрос не задавали… Я могу сказать, что таких людей в нынешней культуре, которые бы мне нравились страстно и взахлеб и от которых бы я испытывал чувство восторга, как когда-то было с Башлачевым, с Мамоновым, с Агузаровой, таких людей нет.
– Я помню, кстати, как вы нас водили в "Литературку", когда там выступал Саша Башлачев. И помню свое впечатление: совершенно дикое и странное. Другой мир. И когда я попала туда, я не могла понять, что должна чувствовать. Как если б я ела все время картошку, а мне дали попробовать селедки, которую я в жизни не ела. Такой вкусовой ужас был.
– Несовместимость.
– Да. А потом постепенно-постепенно, без дальнейших прослушиваний произошло проникновение того же самого, что я услышала. И вдруг нечто такое настоящее, трагическое, такое сильное, абсолютно истинное проросло, что я до сих пор это помню. Я никогда не говорила вам спасибо, вот могу сказать – случай свел.
* * *
В этой семье у него родилась дочка Саша.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
ТРОИЦКИЙ Артемий, культуролог.
Родился в 1955 году в Ярославле.
Закончил Экономико-статистический институт. Был первым в Москве диск-жокеем. Работал младшим научным сотрудником в Институте истории искусств. Диссертацию защитить не успел, так как был уволен из института. Его музыкальные публикации были под запретом. Жил в Чехословакии и в Англии. В Англии вышла книга об истории рок-н-ролла в Советском Союзе и была переведена на шесть языков. В Италии, Англии и Голландии вышла следующая книга – "Тусовка. Что случилось с советским андеграундом".
Вел программы на телевидении и радио, выступал с колонкой в "Новой газете".
Снимался в фильмах "Даун Хаус", "Неваляшка", "Глянец".
ДЕНЬ МОЦАРТА
Владимир Спиваков
В Светлановском зале Международного дома музыки Владимир Спиваков дирижировал Национальным филармоническим оркестром России и хором Академии хорового искусства в честь 250-летия Моцарта.
Накануне я сидела в этом зале – практически одна, слушая ту же музыку.
* * *
Познакомили с ним, и – о, чудо! – иду к нему на последнюю репетицию оркестра с хором и солистами перед завтрашним концертом. Завтра – день рождения Моцарта. Сегодня он может говорить только о Моцарте.
– Будут исполняться Коронационная месса и Реквием. О выборе Коронационной думают не знаю что, а она написана в память иконы Богородицы. Когда Моцарт родился, Бог коснулся его, сказав: ты будешь тот, кто понесет свой свет через столетия. Музыка – закодированные эмоции человечества. Моцарт сумел сделать для людей больше, чем любой проповедник, потому что свет его музыки охватывает весь мир. У него была такая короткая жизнь, потому что он задуман и рассчитан был по-иному, иное наполнение времени…
Он замолкает. Когда я вошла, он смотрел партитуру. Я не хочу мешать и тихо обхожу кабинет. Фотография Шостаковича. Карандашные портреты Прокофьева и Пастернака. Шкаф с книгами: два тома "Дневников" Прокофьева, том митрополита Сурожского Антония, том Гарсиа Маркеса… Маленький черный рояль. Бюст Пушкина. Заметно: парный портрет хозяина кабинета со Светлановым. Менее заметно: парный портрет его же с президентом России.
Мы пьем чай, он продолжает о Моцарте:
– Моцарт, как и Шекспир, соединял низкое и высокое.
Я возражаю, что в Шекспире, да, есть низкое, грубое, а в Моцарте нет.
– Низкое не как низменное, а как земное. Вы обращаетесь к небу, а в руке держите локон умершей матери – все соединяется.
– Ваша мама умерла? – спрашиваю.
– Да. Поэтому, наверное, когда я читаю, как старый слуга Пушкина отрезал и спрятал локон волос, когда Пушкин умирал, меня это необычайно трогает.
– Вот я вам расскажу, – продолжает он, – как мы приехали в Пермь с концертом, было страшно холодно, у меня началось воспаление среднего уха, пришлось спать в ушанке, а ночевали в детском саду, на детских кроватях, и некуда деть ноги, я взял партитуру Мессы и, услышав первые же звуки, ушел туда, забыв о воспалении и ногах, какие некуда было поместить. Вот вам соединение одного и другого.
Он поднимается, мы идем в зал. Он садится на высокий стул, поднимает дирижерскую палочку и…
И взмыл хор. И взмыли скрипки. И альты. И все-все инструменты. Они играли для себя, для завтрашнего концерта. Но я была единственный слушатель в зале, и они играли для меня. После оглянулась – еще несколько человек пришли. Я не могу описывать музыку. С ума можно было сойти, какую они давали музыку. Я могу только сказать, что в один прекрасный момент пришло и спокойно расположилось знание, что жизнь прожита не так. Что надо было быть внутри музыки, всегда в музыке – тогда будет счастье.
Я села так, чтобы слышать не одну музыку, а Спивакова тоже, что говорит оркестрантам, хору, солистам. Таинство внутри таинства. Все в свитерах, безрукавках, джинсовых рубашках, и это только усиливает таинство. До меня долетал голос Спивакова, я записывала:
– Здесь последний звук отдельно… каждый раз кyrie все с большим наполнением…
– Kyrie eleison, gloria, miserere – ключевые слова. Господи помилуй, слава Создателю…
– Это все построено по канонам древнегреческой трагедии, солист вступает – хор отвечает, хор диктует – солисты отвечают…
– Тромбоны, вы поддерживаете, как при Моцарте, хорошо, но… не верьте написанному – верьте моей руке…
– Я бы вас попросил немножко больше значения четвертям, чтобы как колокол звучало…
– В этом месте… обратите внимание, когда Христа снимают с креста, у него спокойное лицо, зато все остальные страдают…
– Должно быть ощущение, как ребенок в первый раз в церковь пришел… никакой жирной вибрации…
– Это удивительная вещь еще тем, что они так же, как в живописи, употребляли золотое сечение… и тут тоже смещенная кульминация… поэтому – с ощущением, что тут любовь… вот сейчас очень хорошо начали…
– Я хочу, чтобы вы это идеально сделали… вы можете сделать это идеально…
Он приподнимался с высокого стула, он пронзал воздух волшебной палочкой, он вскакивал и вскрикивал, как от боли, он широко помавал руками, как будто рождал эту музыку, и музыка рождала его.
А однажды, когда солистка Хибла Герзмава выложилась до донышка, сказал:
– Поёшь прекрасно… давайте поаплодируем…
И все зааплодировали. И аплодировали в конце Мессы, и потом, в конце Реквиема. И это было – до слез.
На Реквиеме он говорил басу Николаю Диденко, одному из четырех солистов:
– Тут какое-то русское прочтение, а должно быть… приближение к Господу… четыре характера – четыре отношения к Богу…
Герзмаве:
– О чем мне молиться, беззащитной… помни, что ты беззащитна…
Хору:
– Я должен сказать, что намного лучше, то есть практически хорошо…
Оркестру:
– Помните, это перемещение не людей, а душ… У Бродского: и душа неустанно, поспевая во тьму, пролетит под мостами в петроградском дыму…
Когда все кончилось, он сказал – почти теми же словами, что раньше подумала я:
– Я невероятно счастлив, что моя жизнь сложилась в музыке. Я все больше в том мире, чем в этом. Знаете, даже не хочется уходить из зала… из этой музыки…
И они некоторое время не расходились: дирижер, виолончель, скрипка, еще кто-то. И дирижер рассказывал историю, как его высококлассно обворовали в аэропорту в Италии. Сидя с сумкой, он ждал багаж. В какое-то мгновенье почувствовал странное облегчение и – увидел человека, удалявшегося с его сумкой. Догнал его, и оба с силой врезались в рекламу, так что стекла посыпались. Полицейские любезно спросили: что случилось? Обоих отвели в служебное помещение. Чья сумка? Спивакова поразило, с каким спокойствием тот отвечал: моя. Спиваков даже смутился: а может, правда, сумка чужая и только похожа. Спрашивают: что там? Тот отвечает: бритва, носки – обычный набор путешественника. Спросили Спивакова – он ответил: партитура Первого концерта Бетховена. О, вы музыкант! Открыли – сверху лежала партитура. Спивакову: вы свободны. Тому: а вы задержитесь.
Холод в детских кроватках в Перми и звуки Мессы Моцарта, кража в итальянском аэропорту и бетховенская партитура… Рецепт счастья.
Перед расставанием:
– В одном месте на репетиции вы сказали: "Моцарт думал здесь про себя", – а я подумала, что вы имеете право так сказать.
– Да, я чувствую, что хотели сказать Чайковский или Бетховен. И это делает любовь. Смерть – не конец жизни. Человек умирает, когда устает любить. Интуиция и любовь позволяют проникнуть в душу другого.
И еще:
– Когда-то была единая истина, потом разбилась на осколки, и в каждом человеке – осколочек истины…
Я давно научилась складывать в копилку редкие минуты жизни и, как пушкинский скряга, перебираю их при случае, чтобы засмеяться или заплакать. Эти три часа со Спиваковым – там, в копилке.
ЛИЧНОЕ ДЕЛО
СПИВАКОВ Владимир, музыкант.
Родился в 1944 году в Башкирии, в местечке, которое позже вошло в состав Уфы.
После войны семья переехала в Ленинград. Учился в средней музыкальной школе при Ленинградской консерватории по классу скрипки. Посещал школу живописи при Ленинградской академии художеств. Занимался боксом, получив впоследствии второй разряд. Как способному ученику ему предлагают перевестись на учебу в Москву, и он становится учеником Центральной музыкальной школы при Московской консерватории. Окончив школу, а затем консерваторию, два года проходит ассистентуру-стажировку у профессора Янкелевича, своего учителя. Участвует в конкурсах, где последовательно получает третью, вторую и первую премии. Дает концерты на родине и за рубежом, выступая с самыми известными оркестрами под управлением Аббадо, Озавы, Шайи, Хайтинка. А затем сам становится дирижером и создает блестящий камерный оркестр "Виртуозы Москвы". Позднее возглавляет Российский национальный оркестр. Еще позднее собирает свой коллектив – Национальный филармонический оркестр России.
Организатор Московского международного фестиваля "Владимир Спиваков приглашает…".
Народный артист СССР. Лауреат Государственной премии СССР, премии Ленинского комсомола, премии "Триумф" и множества других отечественных и зарубежных премий.
Посол доброй воли ЮНЕСКО.
ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ
Игуменья Ксения
Признаться, при слове "монастырь" в воображении возникало нечто унылое и постное. И вдруг: энергично двигающиеся монахини Свято-Троицкого Ново-Голутвина монастыря в Коломне. Жизнерадостные, располагающие. Может, оттого, что в большинстве молоды? Или оттого, что наставница, игуменья Ксения, сама такая?
Молоденькая мать Анастасия стремительно везла нас в Коломну на старом джипе, лихо объезжая заторы. Молоденькая мать Таисия отдавала распоряжения по мобильнику. Мать Анна снимала на кинокамеру художников. Мать Елена щелкала фотоаппаратом. Замечательные собаки сопровождали нас в саду, где росли яблоки и груши. Важно поглядывал верблюд Синай, подаренный космонавтами. Оказывается, единственный верблюд в мире, который не плюется, – так хорошо воспитан. Потом моя Даша на нем каталась. Все удивительно. Я думала, в монастыре терпят, а тут живут, осуществляя такую полноту бытия, какая не всем и снилась.
Мы приехали на выставку питерских художников, учеников школы Владимира Стерлигова, христианского живописца. Когда-то матушка Ксения, увидев его работы и познакомившись с его вдовой, художницей Татьяной Глебовой, поняла, что Бог есть. Да, вот так прямо. Время от времени игуменья устраивает такие праздники: то фестиваль Тарковского в Коломне, то художественные выставки, то выступления монастырского хора. На "круглом столе" запомнилось ее слово о том, что христианство парадоксально и антиномично – так она выразилась.
Захотелось поговорить с коллегой – игуменья закончила факультет журналистики МГУ.
* * *
– Литература свидетельствует, что в монастырь приходят после какой-то личной драмы – у вас тоже было так?
– Кто-то один написал, и все повторяют. Не было никакой личной драмы. Был поиск пути. Я родилась в семье, в которой про Бога не говорили, дедушка был ученый, папа военный, детство прошло в военном городке, все вне. Но с детства было ощущение, что мне чего-то сильно не хватает, что со мной должен быть Кто-то, Кто может помочь мгновенно. Я очень точно помню свое маленькое сознание: вот именно мгновенно. В пору школьных страданий, когда меня ругали, мне казалось, что люди все так далеко, и нет Того, Кто может помочь. И еще важное переживание: постоянное тяготение к небу. Я даже пошла в авиационный институт, чтобы быть ближе к небу. А когда прошло полтора года, а небо не приближалось, чертежи и чертежи, – я перешла в университет, решила, что там ближе к искусству: телевизионная группа, изучаем кино, искусство даст то, что душа ищет. А моя родная тетя, Алла Повелихина, историк искусств, знала Стерлигова. Вы ее видели. Она живет в Питере, я в Москве. И уже студенткой в серьезных разговорах с ней я поняла, что эти люди, которым я глубинно верю, знают, что есть Бог. Это было переворотом. Началась работа: как все свои знания собрать в единую систему, где есть место Богу. Университет – через русскую литературу, философию – давал это знание. А дальнейшая жизнь в монастыре дала ответ на вопрос, а кто Он есть. Во время учебы в университете я крестилась. Потом взяла академический отпуск и поехала в Псково-Печерский монастырь. И здесь ощутила, что можно прийти к благодати, то есть к некоему ответу сверху, не только посредством прочитанных книг, но непосредственно через труд и молитву. Это было открытие. Я всю жизнь училась и вдруг… Я хожу на общее послушание, ношу дрова, помогаю в теплице, иду со всеми на обед – и через это обретается радость жизни. Ученому человеку просто так трудно радость испытывать. Надо понять, почему. И я оказалась в Пюхтицком женском монастыре в Эстонии. Я и не предполагала, что я, вот такая гениальная, стану монахиней. Очень неожиданно. Сердцем чувствовала, что это то место, где я должна быть, а умом не понимала. И тут обозначился новый путь к знанию, которого жаждало сердце.
– Вы – о знании, а традиция свидетельствует о вере. Говорят: там, где есть место вере, нет места знанию, и наоборот.
– Это вопрос очень глубокий. Есть специальный курс лекций в Московской духовной академии, читает Александр Ильич Осипов, умнейший человек, называется: Основное Богословие. В нем дается путь к знанию, как он проходил через научные концепции, и хотя мы не можем познать ни природу Божию, ни Его промысел в полноте, мы видим, что вера присутствует в любой научной гипотезе, а то, что есть Бог, – не просто теория, а опытное знание, которое отпечаталось на сердце.
– Вы не можете простой пример этого знания привести?
– Это наше страдание перед тем, как раскрыть себя на исповеди, и наше облегчение, когда мы эту борьбу с собой с помощью Божией проходим и получаем утешение. Вот сейчас была битва, и мы все-таки оказались с Богом, полюбили не себя больше, а ту правду, которая нарушена в нас каким-то грехом. Это наша жизнь в послушании, которая связана с испытанием. Все время нравственные конфликты, конфликты с собой, ты видишь, что как человек своими силами не справляешься, но в то же время видишь: есть реальная Божья помощь. Есть понимание, что каждое твое слово, сказанное на земле, отзвуком идет на небо. Поэтому постоянное состояние внутренней чуткости. И молитва становится твоим вторым внутренним дыханием.
– А конфликты случаются? Какие?
– Монастырь – это коллектив. Значит, есть соприкосновение людей друг с другом. Направление духа одно, а воспитание и образование разное. Обиды: как она на меня посмотрела, как грубо сказала, почему не хотела мне помочь. То есть это целый большой день, буквально загруженный нравственными вопросами: как поступить. Хорошо, если мы готовы, как воин, который знает, где у него оружие. А бывает, все замечательно – и вдруг землетрясение.
– И слезы тоже?
– Естественно. Один из основных мотивов жизни в монастыре – искренность. А в искреннем состоянии человек и плачет, и обижается, и недоумевает, и ругается. Задача – в своем искреннем состоянии разобраться, с помощью старших, насколько оно соответствует тому духу христианской любви, который заповедал Господь. В нас часто действует ветхий человек, которому трудно действовать по закону любви – вот по закону эгоизма легко. Я себя люблю, мне себя жалко, а другого – не знаю. Поэтому должно быть постоянное перековывание, переделывание себя. Это сложно. Бывает, надо немедленно разобраться, потому что все кипит и может взорваться. А бывает, вечером все прибегут, и мы разговариваем. Но я не сижу где-то на печке отдельно, а потом снисхожу, – я с ними.
– Я запомнила, как вы сказали, что христианство – парадоксальная вещь. А это не диссидентство в церкви?
– Это реальность. Потому что то, с чем мы столкнулись – а мы столкнулись с Откровением Божьим, – поразительно. Вот Христос – в нем два, казалось бы, несовместимых естества: человеческое и Божественное. Пресвятая Богородица – она же и Дева и Богородица. Для обычного сознания это несовместимые вещи. Многое в христианстве выходит за рамки простого, логического мышления. Апостол Иван говорит: оно юродство для мира. Господь говорит: блаженны чистые сердцем. То есть путь не в количестве прочитанных богословских книг и отстоянных служб, а в чистом сердце, которое созидается большим трудом. Все это моменты необычные, нестандартные, которые надо ощутить и понять.
– Я изумилась реалиям вашего бытия и опять подумала: а это – не диссидентство?
– Каждый монастырь имеет свой дух, свою направленность. Много замечательных монастырей, в которых созидается святое устроение души. Наш монастырь с академической направленностью. Мы стараемся обучить все делать хорошо. С собаками как общаться, как с верблюдом, с воронами, с ястребом, что раненый к нам попал. Нам помогают специалисты из зоопарка, из цирка. Занялись изготовлением фарфора – стали изучать, какие были промыслы раньше, смотреть альбомы. Есть много неожиданного, о чем мы и не думали. Например, у нас появилась школа-интернат для мальчиков, мы впрямую занимаемся воспитанием детей. Многие сестры учатся в пединституте. Организовали свое радиовещание…
– Вы открыли монастырь пятнадцать лет назад?..