Произведенным в дальнейшем расследовании в ПЧК устанавливается:
1. Неправильное освобождение дважды указанного выше Штрауса с оставлением его дела у себя (не сдавая в архив).
2. Провоцирование налета бандитов с целью и поимки при помощи заключенного Вишнякова - мужа упомянутой Вишняковой.
3. Покровительственное отношение к Виншяковой через Гаррисона, которая безнаказанно торгует на базаре, не будучи ценной осведомительницей.
4. Арест начальника одного из районов милиции Лукина, привлечение его к ответственности по докладу того же Гарисона, причем предполагается, что за то, что Лукин притеснял за незаконную торговлю приятельницу Гаррисона ту же Вишнякову. Главными обвинителями по этому делу являлись Вишнякова и упомянутый Батурин-Толстой.
5. Возникло подозрение, что Батурин-Толстой выручался от мобилизации на фронт Рончевским.
6. По показанию Отто и Рикса, Рончевский подвел под расстрел Зоргенфрей и ее сожителя Бениславского, несмотря на то, что они были оставлены, как ценные осведомители по другим делам и при том в тайне, опасаясь, что Зоргенфрей, оставшись в живых, могла скомпрометировать Рончевского как "где-то его видела".
7. По словам Отто, Рончевский отстоял от расстрела явного шпиона Берга, мотивируя, что Берг будет давать сведения, что не оправдалось.
8. При внимательном рассмотрении всего дела и дополнительным допросом Рончевского и очной ставкой между ним и Отто и Рисом в общем подтверждается происхождение Рончевского, как и его пребывание в штабе левых с-р. в 18 г. Вырисовывается тип Рончевского аристократа, склонного к карьеризму.
Все пункты обвинения против Рончевского в преступлениях по должности доказать не представляется возможным, т. к. весь материал Рончевского непосредственно Рончевского не изобличает, а лишь бросает не него тень, т. к. фигуранты в деле его осведомители и сотрудники скомпрометированы в полной мере. По объяснению Рончевского все эти осведомители непосредственно с ним связаны не были, а сносились через Гарисона. Штрауса он выручил как своего осведомителя, который должен был в это время давать нужные спекулятивные дела. Его дело осталось у него в столе как материал к личности Штрауса, как секретного сотрудника, провоцирование налета действительно имело место, т. к. Вишняков дал сведения о готовящемся налете, что в последствие оказалось провокацией Виншякова. Лукин действительно был привлечен к….
Дело же Рончевский сам не вел, а поручил одному из следователей, т. к. с Лукиным был до этого знаком. С Лукиным же оставался все время в хороших отношениях и Отто, Батурин же был завербован Гаррисоном в качестве осведомителя и как такового Рончевский его действительно отстоял от мобилизации, подробности же Рончевский не помнит. При очной ставке выяснилось, что Риксу было известно, что Рончевский делал доклад в президиум по делу Зергенфрей и Бениславского и что возможен их расстрел, т. к… Зоргенфрей и Бениславский не выполнили полностью взятых на себя обязанностей как осведомителей. Это было когда требовался срочный доклад по делам обвиняемых, которым грозил расстрел накануне декрета об отмене смертной казни. Про Берга же Отто знает, что по слухам он был оставлен в живых по просьбе Рончевского, но от кого слыхал, не помнит, а в деле имеется указание, что кое-какие сведения Берг давал Рончевскому и Комарову.
Установить о том, что Рончевский скрывал свое происхождение, не удалось, т. к. его анкеты первоначальные из ПЧК исчезли (возможно умышленное хищение). В других же анкетах Рончевский указывает на сословие "сын врача" (формально, конечно, правильно) и не скрывает своего офицерского звания и работы у левых с.р., хотя несколько это стушевывает.
На основании изложенного и имея ввиду исключение Рончевского из РКП за неизжитость буржуазно психологии, не находя достаточно данных для привлечения Рончевского к уголовной ответственности, предлагаю его уволить из органов ГПУ без права поступления. как человека ничем не доказавшего свой преданности и готовности к самопожертвованию для пролетарской революции при принял нежности все время до 18 г. к враждебным революции слоям общества и направить как офицера в распоряжение военкомата гор. Москвы".
При ознакомлении с делами подследственных, если зарождалось сомнение, Дзержинский требовал представить ему все материалы и провести допрос повторно. Так, 2 февраля 1923 г. по справке Петроградского ОКТО ГПУ по делу о преступлениях по должности ряда сотрудников материальной службы Николаевской железной дороги он писал Г.И. Благонравову: "Раньше, чем дело передавать на суд, прошу затребовать его сюда для доклада мне. Муста не обязательно допросить в качестве свидетеля по всем договорам и лицам, фигурирующим в этой справке. Допрос должен быть произведен следователем и ведущим все дело в Вашем присутствии и по вопросам, сформулированным письменно и представленным мне предварительно. Показания Водовозова для меня до очевидности лживы. Это обыкновенный] способ всех взяточников - такой клеветой бронироваться. Данные о договорах и о взаимоотношении Муста с Меттом более серьезные. Но для оценки их необходимо выслушать Муста. Вообще дело ведется ненормально. Уже давно Муста должен был быть допрошен в качестве самого важного свидетеля. Сейчас в Питере его допрашивать нельзя, ибо по этой справке очевидно, что следователь пристрастен и что он уже обвинил Муста, даже не допросив его. Дело очень серьезно, ибо Муста, как партийный] тов[арищ], занимал слишком ответственный пост и такие недоказанные и необоснованные обвинения величайший, урон для партии. Если Муста взяточник, то он должен быть первым расстрелян, но я уверен, что это ложь".
Дзержинского беспокоили интриги партаппаратчиков, мешавшие работать следователям. После того, как по требованию сотрудника ЦК А.А. Андреева из ТО ГПУ 18 мая 1923 г было изъято дело Абалова без его ведома, он писал Янсону: "Совершенно очевидно, что т. Андреев стал осью склоки против нас вследствие ошибки, что повел дело против следователей и наших работников, не ожидая окончания следствия против Абалова и других и что изъял это дело чисто уголовного характере из органа, который компетентен вести такие дела. Если т. Андреев полагает, что у нас слишком ярко выражен карательный подход, то его дело было сообщить об этом президиуму ЦКК, а не вести следствие на эту тему и подрывать авторитет ГПУ и наших заслуженных товарищей. Такой подход считаю глубоко неправильным и прошу вынести свое решение по этому вопросу".
22 марта 1923 г. был арестован меньшевик А. Г. Гуревич, управляющий государственным молочным заводом за активную антисоветскую деятельность. 14 апреля по просьбе заместителя председателя СТО А. Д. Цюрупы ГПУ более тщательно рассмотрело дело Гуревича. Дзержинский лично знакомился с материалами дела. И 19 мая 1923 г. он писал Уншлихту: "Прочел внимательно все дело Гуревича. Считаю асе пункты обвинения измышлением. В заключении Гуревич обвиняется:
1). является активным членом партии меньшевиков - материал опровергает это;
2). группирует вокруг себя лиц явно настроенных против Соввласти - нет ни капельки данных в подтверждение;
3). ведет агитацию среди местного населения - голословно;
4). распускает самые нелепые слухи про деятельность Соввласти и ее руководителей - фантазия.
Из дела ясно одно - Гуревич не может остаться в Смоленской губернии.
Необходимо постановление в отношении Гуревича изменить, запретив ему жить и ездить в Смол, губ., освободить.
В отношении других пересмотреть постановление".
19 мая 1923 г. А. Г. Гуревич был освобожден под подписку о невыезде. Затем решением комиссии НКВД по административным высылкам выслан в Рязань на два года.
Ознакомившись с заключением начальника отдела Славатинского по делу арестованного Алексеева, Дзержинский обратил внимание на следующие слова: "Арест Алексеева должен повлиять отрезвляющим образом и на другие театры и кабаре, где зачастую имеют место антисоветские выпады, но и часто контрреволюционные выходки". На это последовала резолюция Председателя ГПУ: "Алексеева немедленно освободить, так как следователь не в состоянии даже сформулировать, что именно ему инкриминируется, кроме общих фраз. В 1923 г. общих фраз мало. Все дело переслать мне".
Ввиду серьезных недостатков при ведении следствия, 29 июля 1924 г. Дзержинский поручил Фельдману выработать меры по обеспечению соблюдения установленных правил при арестах и ведении следствия и дал советы Кацнельсону по одному из дел, предложив тщательно проверить список обвиняемых, не расширяя его "без оснований к этому". "Надо в первую группу выделить жуликов и грабителей, во вторую, тех, кто их сознательно покрывал. В третью - тех, кто недосмотрел. Первые две должны быть в качестве обвиняемых. О третьей группе надо составить доклад мне особо для направления об них дела в порядке административного воздействия".
Дзержинского всегда возмущали элементарные просчеты в работе подчиненных. 8 июля 1926 г. Дзержинский писал В.Л. Герсону: "Сегодня т. Шведчиков мне передал, что вчера пришел к нему освобожденный нами по делу Совкино некий Брокман (?), который сидел у нас три месяца без предъявления к нему какого-либо обвинения. Изучите его дело и доложите мне, почему он был арестован, почему его держали три месяца и почему его освободили?".
Архитектор Е. Ю. Брокман находился под следствием в ОГПУ. Был привлечен к ответственности за дефекты в строительстве одного из объектов "Совкино". По требованию прокурора Верховного Суда дело Брокмана было передано в Московскую губернскую прокуратуру.
Приговоры, внесудебные репрессии. Как уж было отмечено, в первые месяцы после образования ВЧК она не имела права вынесения приговоров и внесудебных полномочий. Но уже к концу 1918 г. территориальные органы ВЧК рассматривали дела, подлежащие разрешению судебных инстанций, и выносили постановление о заключении в тюрьму на срок или без срока, которые могли приниматься революционными трибуналами и народными судами. Так, Витебская ЧК приговорила наказать спекулянтов 10 годами тюрьмы, другие комиссии присуждали к 3 или 5 годам общественных работ и т. п. В приказе от 15 ноября 1918 г. Дзержинский писал: "Все это доказывает, что Чрезвычайная комиссия не вполне ясно представляют себе функции Чрезвычайных Комиссий. Чрезвычайные комиссии, являясь органом борьбы, должны применять меры наказания лишь в административном порядке, т. е. меры предупреждения тех или иных незаконных действий, для чего комиссии и прибегают к арестам (в административном порядке), высылкам и т. д. Незаконченные же следствием дела о незаконных действиях отдельных лиц и организаций должны передаваться в судебные инстанции, каковыми являются революционные трибуналы, народные суды и пр. на предмет осуждения виновных, но ни в коем случае комиссии не должны брать на себя функции этих судов".
Но эта точка зрения была пересмотрена Дзержинским к концу Гражданской войны. В циркуляром письме от 17 апреля 1920 г. он отмечал, что "мы живем в эпоху, когда классовая борьба буржуазии и преступного мира против нас не приняла еще таких форм, когда всякое преступление мы можем карать только путем судебного воздействия или когда всякое преступление настолько дает возможность точно себя определить, что мы безбоязненно можем отдать его на гласное рассмотрение с уверенностью, что преступник будет наказан. С другой стороны, мы вышли, однако, уже из того периода первоначального строительства и ожесточеннейшей борьбы не на жизнь, а на смерть, когда потребность в самообороне была так велика, что мы сознательно могли закрывать глаза на ряд своих ошибок и сознательно допускать возможность таких ошибок лишь бы сохранить республику, как это было в эпоху красного террора".
Следует иметь в виду, что советские руководители постоянно подчеркивали целенаправленный характер репрессий, они, мол, применяются лишь к представителям эксплуататорских классов во имя интересов рабочих и трудовых крестьян и имеют избирательный характер, в частности, против помещиков, крупной буржуазии, "старорежимной интеллигенции". Однако на деле сплошь и рядом не только крестьяне, но и рабочие попадали под жернова этой государственной машины, о чем свидетельствуют многие факты. Подмена закона и законности революционной целесообразностью была весьма характерна для В.И. Ленина и его сподвижников, а затем и в объяснениях советских историков. Но допустимы ли любые средства в политической борьбе и во имя защиты революции? Лишение же "свергнутых классов" гражданских прав и всякое отрицание в стране любой легальной политической оппозиции не оставили шансов для борьбы социальных сил в какой-либо другой форме, кроме как с оружием в руках.
Председатель ВЧК-ОГПУ старался всячески показать непричастность к выносимым приговорам партийных органов. Так, 6 декабря 1920 г. он отверг предложение И.П. Бакаева об утверждении парткомами приговоров считая, что "неудобно партийной организации утверждать приговоры, выносимые советским органом", но весьма желательно присутствие члена парткома на заседаниях Коллегии по вынесении приговоров.
В годы нэпа предметом особой заботы наркома путей сообщения, а затем председателя ВСНХ были специалисты, без которых невозможно было восстановление и дальнейшее развитие народного хозяйства страны. Поэтому всякие незаконные и поспешные аресты и суды над ними парализовали работу предприятий и учреждений.
25 июля 1922 г. Дзержинский сообщил Д.В. Усову о вызове в Верховный Трибунал в качестве подсудимого Ванифатьева и просил Усова следить за ходом этого дела. Он предупредил, что должна быть проявлена величайшая тщательность в этом деле и беспристрастность, так как Ванифатьев занимает высокий технический пост, и все специалисты наблюдают за ходом этого дела. - "Очень поэтому важно, чтобы никто не мог обвинить Верх. Триб. в попустительстве или в пристрастном к спецам отношении. Поэтому и приговор, и мотивировка должны быть очень тщательно сформулированы".
В феврале 1923 г. Г.М. Кржижановский указал, что из-за дела против Швальбаха, Яновицкого и других дезорганизуется работа Центральной электростанция, эти специалисты "могут быть очень полезны для Советской власти, и дело вовсе не требует опорочения и изъятия их по суду". 28 февраля 1923 г. Дзержинский просил Уншлихта "обратить на это дело внимание и, если нужно будет, устроить совещание с Богдановым и другими хозяйственниками. Дело в том, что суд - палка о двух концах, ее можно повернуть против всех на скамью подсудимых. Если в результате суда хозяйство еще более расстроится, если выйдут из строя не неисправимые прохвосты, а те, кто может исправиться, то такого суда не нужно.
Многих следует и можно исправить, не доводя дела до суда. Таким образом, многих полезных людей можно сохранить и приобрести для Советской власти".
Проанализировав практику привлечения к суду и следствию руководящих хозяйственных работников, Дзержинский отметил, что она очень часто наносила существенный вред их работе, "дезорганизуя и выбивая из строя (аресты) или из колеи работоспособности (дискредитация) лиц, работа которых, безусловно, была полезна". Очень часто привлекались к суду и следствию лица за мелкие проступки и упущения, за проступки по чисто формальным признакам - тогда как административное разрешение (самого непосредственного начальства) могло бы не только сохранить работника, но и завоевать его. Но, несмотря на преследования, преступления и расхищения не уменьшаются, не искореняются, "ибо меч борьбы и правосудия действует вслепую без плана". 6 марта 1923 г. он обратился с письмом в ГПУ, НКЮ, ВСНХ, Наркомат Внутренней торговли, НКЗем, ЦКК и ЦК РКП(б) на необходимость борьбы, "иначе все государственное достояние будет расхищено, государственная промышленность восстанавливаться не будет. Но если подойти к этой борьбе с узкой точки зрения - бей виновного, то можно сказать, что надо всех бить без исключения, ибо мы, коммунисты (самые честные из нас), еще дураки - учимся только и делаем миллион промахов, а остальные, как спецы, так и вся конторская братия, - это враги наши и смотрят на государ, имущество, как на источник своего обогащения (это казенное, не наше, не грех брать и рвать).
Очевидно, что для преодоления такой стихии, необходима тонкая, обдуманная, сложная стратегия, рассчитанная на то, чтобы в этой стихии найти союзников, произвести расслоения, внедрять новую этику.
Эту стратегию провести можно лишь тогда, когда борьба будет задачей и обязанностью не только карательных и контрольных органов, но в первую очередь самих хозорганов, тех, кто стоит во главе их. Хозорганы должны понять, что карательные органы работают в их пользу, а карательные органы должны понять, что борьба их со злоупотреблениями в хозорганах против воли руководителей этих хозорганов - бесплодна и вредна.
Для обсуждения этого важнейшего вопроса предлагаю созвать нам совместное совещание, на котором ГПУ, НКЮст и РКИ внесли бы согласовавшие предложения".
Характерно письмо Дзержинского в ЦКК РКП (б) на имя А.А.Сольца от 4 августа 1924 г.: "Завтра Вы будете судить инж. Стюнкеля в дисциплинарном суде. Этот вопрос имеет для нас, хозяйственников, огромнейшее значение. Осуждение и ошельмование Стюнкеля известного] всем тем, что он сразу к нам примкнул и работал честно, как мог - будет означать определенный курс против советских спецов, а за белогвардейцев. За Стюнкеля я хлопочу, как и ЦК Союза текстильщиков, ибо осуждение его будет срывом всей нашей политики по отношению к спецам".