26 июля: "Моя дорогая Грэйси! Я только что получил твое письмо, написанное в субботу, двадцать четвертого числа, и мне очень жаль тебя. Я надеюсь, ты вручила письмо Эрнесту, которое я прислал для него. В нем я советовал ему уехать отсюда, начать работать. Он должен держаться подальше от Уиндмера до тех пор, пока его снова не пригласят вернуться. Это серьезное оскорбление, которое он и Тед Брамбек должны принять за то, что они так вели себя все это время. Конечно, я допускаю, что они вернулись назад в Бэй, когда приехал Билл Смит, как раз через день после чудесного ужина двадцать первого июля, о котором ты писала. С горечью в сердце я получил письмо от Уоррена. Оно доказало то, что Эрнест не передал Уорренам послание, которое я написал в день моего отъезда и попросил Эрнеста доставить его Уорренам в тот же вечер. Я только ответил на вопросы, и Уоррен поймет то, что я хотел сказать, и у нас не будет разногласий. Мне бы так хотелось, чтобы Эрнест проявил некоторую скромность и лояльность по отношению к тебе и не продолжал пьянствовать со своим дружком Тедом. Я снова напишу ему в Бэй, и если он все еще в Уиндмере, то скажи, что в Бэй для него пришла почта. Я также напишу Теду в Бэй и сообщу ему, что это уж слишком для тебя – развлекать его и дальше в Уиндмере, а потом потребую, чтобы он и Эрнест не возвращались в Уиндмер до того, как ты сама их пригласишь. …В такую жару здесь невозможно работать, но еще тяжелее узнавать о том, что ты страдаешь от таких оскорблений, послуживших причиной разрыва семейного круга.
А ведь для него и его друзей было столько всего сделано. … Я буду продолжать молиться за Эрнеста, за то, чтобы он воспитал в себе чувство большей ответственности, ибо в противном случае Господь ниспошлет ему еще большие страдания, чем у него были до сих пор".
28 июля: "Мои дорогие в Уиндмере! Сегодня от вас не было писем, но я получил от Эрнеста очень конкретное письмо с отречением. Он очень странный молодой человек, не понимающий, что его мать и отец сделали для него гораздо больше, чем любой из его близких друзей. Несомненно, он должен поплатиться за это. Я не придаю никакого значения его заявлениям о том, что он не сделал ничего предосудительного в Уиндмере. Он говорит, что Брамми был там по твоей личной просьбе и он покрасил для тебя дом, вырыл мусорные ямы, мыл посуду и выполнял все, что требуется от "наемного рабочего". Пусть будет так. Лишь бы сейчас они были подальше и не приносили тебе боль. В своем письме он сообщил, что потерял свою записную книжку, когда рыбачил на ручье Спринг, а в ней были деньги, полученные по чеку, который я прислал ему, и сам отцовский чек. Он получил второй отцовский чек на сумму два доллара. Он не сказал мне ничего хорошего. Он не внял моим благоразумным советам, в которых я был уверен, и лучше для него и Брамми держаться подальше от Уиндмера до тех пор, пока ты сама не пригласишь его обратно. А между строк я читал, что он больше вообще не желает ничего слышать от меня. Я надеюсь, что в этом не будет необходимости. Он не ответил на вопрос об их поездке, о которой я говорил с ним. Я не допущу, чтобы его несдержанное письмо принесло мне раздражение, и выдержу паузу, прежде чем написать ему снова. Когда я перечитывал черновики, меня не покидало чувство уверенности в том, что я написал именно то, что ты хотела от меня. В своем письме он сообщил, что прошлым воскресеньем в Петоски видел всех своих друзей из семьи Коннэбл из Торонто. Сказал ли он тебе, доставил или нет то письмо Уорренам вечером после моего отъезда?"
30 июля: "С необычайным облегчением я наконец узнал о том, что Эрнест уехал. Надеюсь, он будет теперь далеко, и сейчас ты сможешь получить то, в чем так нуждаешься в это лето. Его последний поступок послужил концом отношений, так будет всегда. О, если бы он наедине с самим собой мог испытывать раскаяние. Я рад, что Урсула провела несколько дней в Марджори-Бампс. Надеюсь, она не увидит Эрнеста… Если бы те большие мальчики со здравым смыслом отнеслись к той добровольной работе по покраске, они завершили бы ее давным-давно… Ты лучше приобрети все необходимые материалы. Я вижу, что мальчики не знают, как работать с материалами. Я беспокоюсь за то, что ответил тебе Тед, когда ты высказала свой ультиматум. Последнее письмо от Эрнеста, полученное мной, не требует ответа. Это после того, как я передал ему свое послание через тебя. Оно написано в гневе и исполнено выражений, недостойных джентльмена и сына того, кто сделал для него абсолютно все. Мы сделали слишком много. Он должен заняться делом и избрать свой путь, а одинокие страдания пусть будут тем средством, которое смягчит его железное сердце эгоиста…"
С течением времени заживляются душевные раны. 27 августа наш страдающий отец писал из Оук-Парк: "…Сегодня я получил чудесное письмо от Эрнеста, написанное вчера в Петоски. Он пишет о том, что ловил рыбу вместе с Сэмом Ники, прекрасно провел время, и рыбалка была замечательной. Несомненно, он чувствует, что поступил совершенно несправедливо в Уиндмере. Я никоим образом не обсуждал с ним случившееся. Я рад, что он остыл и снова написал своему отцу, который всегда будет любить его и будет продолжать молиться за то, чтобы он был честным, неэгоистичным, по-христиански деликатным джентльменом, а также преданным по отношению к тем, кто любит его. Он решил продолжить рыбалку до конца сезона, я полагаю, что до первого сентября. Он собирался ловить осетра. Так что я надеюсь, ты совершишь поездку в Бэй к началу недели…"
И далее:
"Это был идеальный день для сбора урожая. Я страстно желал побродить по полям, насладиться жизнью на открытом воздухе. Я получил такое прекрасное письмо от Уоррена. Скоро он планирует приехать и помочь мне вспахать… Составь список того, что мне нужно привезти для тебя. Это случится не ранее пятнадцатого числа, а может быть, чуть позже. Мне еще предстоит принять роды у трех женщин, после чего я смогу приехать. Мой старый друг Питер будет завтра весь день у меня. Он поможет почистить ковры и привести в порядок дом. Я завершил приготовление уксуса для маринада на следующий год, получилось целых двадцать четыре кварты. Он прекрасный и острый. Он доставит радость нашим знакомым. Я уверен, ты торжествуешь по поводу полного равноправия для женщин и утверждения девятнадцатой поправки. В старом добром Теннесси ловко все провернули".
Мать еще не была полностью готова к примирению со своим своенравным сыном. Однако 2 сентября отец написал: "… Я был рад получить твое письмо этим утром вместе с копией того, что ты написала Эрнесту. Это настоящий шедевр. Я буду всегда высоко ценить его, как правильную концепцию действий матери в жизни семьи. Будь мужественна, моя дорогая, я верю, ты оправишься после этих летних потрясений. Это длительный период в жизни семьи, и мы должны самоотверженно преодолеть его. По сравнению со многими твоими и моими знакомыми в море нашей жизни было относительно мало штормов, ты только остановись и посчитай свои благодеяния".
Позже от Эрнеста пришло еще одно письмо, и отец уже не был уверен в том, что правильно оценил происшедшие события. 15 сентября он писал: "Мои дорогие Грэйси и Лестер! Мне сегодня было очень приятно получить ваше письмо, отосланное в понедельник утром… У нас тоже стоит прекрасная погода… Девочки отлично успевают в школе… Я продолжаю свои молитвы за Эрнеста и верю, что Господь смягчит его сердце и любовь снова объединит всех нас. Если ты ошибочно винила его в чем-то, обязательно попроси у него прощения, даже если он сотворил много ошибок. Потому что ложные обвинения перерастают со временем в еще большую горечь и разлучают многих дорогих друзей и родственников…"
А 19 сентября отец чувствовал большую натянутость в отношениях со своей отсутствующей женой, нежели с Эрнестом. "…Чудесное назидание. Я так хотел, чтобы ты тоже была со мной. Многие спрашивают, когда ты собираешься вернуться. Мисс Имхофф желает, чтобы ты дала свои рекомендации насчет контральто в церковный квартет. Прошлой ночью я написал Эрнесту и надеюсь, что ты пригласишь его помочь упаковать вещи. Он сильней меня и сможет сделать все, что необходимо. Проникнись к нему любовью, моя дорогая, он наш мальчик, и мы всегда должны любить и прощать друг друга… Я, безусловно, не могу понять, кто именно тебе предложил: "Некоторая очень ответственная персона присмотрит за нашими девочками и домом". Так что мне следует оставаться дома, пока ты не приедешь. Я попросил надежного человека порекомендовать "очень ответственную персону", и мне ответили, что "в природе такого зверя не существует"…"
Вот так образовался и закончился серьезный конфликт в наших семейных отношениях. Спустя годы я был удивлен, когда мне показали длинное письмо об официальном позорном изгнании Эрнеста из семейного летнего дома, написанное матерью к его дню рождения. Глядя на все эти эмоции и взаимные обвинения, можно подумать, что были совершены какие-то ужасные смертные грехи.
Однако на самом деле мать сильно отругала его за отсутствие учтивости и обвинила в том, что он не имеет высокооплачиваемой работы, перечислив все занятия, которые он сменил со времен, когда она помнила его дорогим маленьким мальчиком. Она занесла в список некоторые банальные действия, по ее мнению достойные порицания, и приказала ему покинуть Уиндмер и не возвращаться до особого приглашения. Во время церемониального обеда по случаю двадцать первого дня рождения Эрнесту было передано, словно почетному гостю, письмо с просьбой покинуть родные пенаты подобру-поздорову.
Именно этот раскол дал возможность Эрнесту в последующие годы написать так правдиво о том, что он знал об этом, включая реакцию наших родителей на эту стрессовую ситуацию. Не будь этого раскола, он не достиг бы этого. Те из его читателей, которым всегда с трудом удавалось понять, как он мог говорить такие вещи, смогут осознать многое из того, что происходило в те летние послевоенные дни.
Я знаю, что, когда Эрнесту было пять лет, между ним и родителями существовали противоречия, но у меня также нет на это ответов. Я полагал, что они повели себя глупо, не пойдя на рыбалку и не выяснив отношений по типу "ты сказал" и "я сказал".
Для меня кульминацией лета стал день, когда Эрнест съел сырого бекаса. Все началось однажды на пляже прямо перед коттеджем.
– Я такой голодный, что съел бы даже скунса, – сказал Эрнест.
Тед Брамбек посмотрел назад в сторону деревьев:
– Ни одного скунса не видать. Зато есть бекас. Наши сестры хихикнули.
– Ну ладно, бекас так бекас, – сказал Эрнест.
– Ты не съешь бекаса, – произнес Брамбек.
– Съем без проблем. Сырым.
– Держу пари, ты не сделаешь этого!
– Сделаю!
Несколькими минутами позже стайка небольших птиц взмыла вверх над берегом. Над спокойной водой прогремел выстрел. Одна птица упала в воду. Скоро Эрнест очистил ее и начал дикое представление с хрустом, чавканьем и низкими гортанными звуками, пока от птицы не осталось несколько аппетитных косточек, а выигранное пари было торжественно занесено в будущую коллекцию. Пух и сломанные перья бекаса рассыпались на песке под высокой американской лиственницей. Это было доказательством правдивости того, что рассказали наши сестры. Мать была в ужасе. И дело не в том, что эта легкая закуска была такой "нецивилизованной". Это было понято как издевательство над ее недовольством тем, что Эрнест опустошает семейные запасы и в то же время бездельничает.
В октябре, после того как мать вместе со мной возвратилась в Оук-Парк, у отца появилась возможность снова съездить в Уиндмер. Он написал, что "видел Эрнеста, собирающего яблоки в саду у миссис Чарльз. У него все в порядке. Сейчас Билл Смит не может двигаться из-за вывиха лодыжки. Они планируют приехать на следующей неделе, если Билл поправится…".
Но хотя с длительной взаимной враждой было покончено, жизнь в родительском доме совершенно Эрнеста не устраивала. Той осенью он и Билл добрались до Ниар-Норт-Сайд в Чикаго, где у обоих были друзья. Эрнест нашел Билла Хорна, который зарабатывал деньги торговлей машинным оборудованием. Он знал, что Эрнест хотел стать писателем. Они вместе снимали меблированную комнату в течение нескольких месяцев и регулярно питались в находившемся через квартал ресторане под названием "Китсос", которым владела пара греков с такой же фамилией. Билл Хорн вспоминал: "Там можно было выбрать хороший бифштекс, картофель фри и кофе за шестьдесят пять центов, как мы обычно и поступали". Прилавок, стулья, витрина и планировка этого маленького ресторана позже стала известна читателям во всем мире. Это заведение послужило прототипом для ресторана из произведения "Убийцы".
Затем Эрнест и Билл переехали к мистеру Смиту и его жене, владевшим большой квартирой на Дивижн-стрит. Семья Смит проводила летнее время в Хортонс-Бэй, а раньше Эрнест дружил с Кейт, младшей сестрой Смита. У Смитов было много друзей в писательском мире. С помощью Смита Эрнесту удалось встретиться с Шервудом Андерсоном.
В квартире Смита Эрнест также познакомился с Хэдли Ричардсон, на которой он женился следующим летом. Хэдли была высокой, с красивой фигурой девушкой, походившей на англичанку. Многие годы она играла на фортепьяно. Той зимой она приехала из Сент-Луиса навестить Кейт.
"В тот момент, когда она вошла в комнату, – вспоминал потом Эрнест, – у меня возникло сильное чувство. Я понял, что она та самая девушка, на которой я женюсь".
Той зимой Эрнест получил работу в редакции "Кооперейтив коммонвелт", прочно стоящей на ногах, но подозрительной. Вначале он был первым помощником редактора и выполнял много работы по подготовке статей, ориентированных на общественный интерес. У него был опыт работы в двух газетах "Стар", и подготовка материала шла легко. Это была его первая работа в Чикаго с оплатой пятьдесят долларов в неделю, что было неплохо. Это давало ему возможность писать для себя. Он писал главные статьи для "Торонто стар". Его публикации для журналов все еще не находили сбыта, но он постепенно приобретал опыт. Ему только что исполнился двадцать один год.
Самое главное, он был финансово независимым от наших критически настроенных родителей. В течение прошлой зимы он мог оплачивать жилье, вполне обеспечивать себя и даже мог откладывать небольшие суммы денег.
Удачное трудоустройство не продлилось и нескольких месяцев, он снова начал искать работу. Работа в "Коммон-велт" становилась все более неприятной по мере того, как он начал понимать, что в организации происходит что-то неладное.
Сбережения накапливались медленно, но время летело быстро, а у него были большие планы, которыми он хотел заняться. В апреле он написал отцу, тогда во Флориде лишившемуся своих сбережений в деле, которое оказалось аферой в сфере недвижимости. Он написал, что итальянские лиры, которые он скупал по 3.50, поднялись до 5. Он мог продать с выгодой. Но ему были нужны лиры, и он скупал их. Он хотел поехать в Италию в следующем году. Он надеялся, что ему предоставят отпуск, но пришлось опять заниматься однообразным механическим трудом. Он решил покончить с рутиной, отправившись на некоторое время в Италию осенью.
После возвращения в Европу Эрнест хотел найти работу, которая покрывала бы его затраты и позволяла путешествовать. Он торговался по мелочам с сотрудниками "Торонто стар". И в то лето 1921 года многие дела пошли как надо.
Летом того года Эрнест и Хэдли решили пожениться. Но им не хотелось ажиотажа и формальностей, которые бы стали неизменным сопровождением церемонии в ее родном городе. У Эрнеста были серьезные намерения отправиться в Хортонс-Бэй, а Хэдли нравилась идея провести некоторое время после венчания в Северном Мичигане.
Потребовалась довольно четкая организация для извещения всех друзей и родственников о предстоящем событии и проведения немедленных приготовлений для переезда. Плюс обычная в таких случаях суматоха с цветами и сопутствующими церемонии мелочами. Некоторые участники брачной вечеринки уже находились в Мичигане, когда стало известно о предстоящем празднике. Для большинства из них это означало отдых от работы в течение нескольких дней и путаницу с размещением на квартирах друзей в Хортонс-Бэй.
Друзья прекрасно справились с переездом, но в новоиспеченной семье царила неразбериха, достойная особого внимания. Закрытие коттеджа на зимний сезон всегда вызывало большие хлопоты. Невозмутимой, но неорганизованной матери было трудно с многочисленными детьми и измученным отцом, который демонстрировал свое старание изо всех сил, торопясь и хватаясь за все сразу, а потом долго выражал свое недовольство. Предстоящей подготовкой к знаменательному событию и немедленному переезду в Оук-Парк сразу после торжества занимались все члены семьи Хемингуэй. Все потому, что Эрнест и Хэдли собирались провести свой медовый месяц в Уиндмере.
Это была действительно прекрасная свадьба. О ней все так говорили. В конце того лета большие вязы, растущие по обеим сторонам дороги через Хортонс-Бэй, стояли все в пыли от проезжающего транспорта. Свадебная церемония состоялась 3 сентября около четырех часов после полудня прямо за складом. Одинокий белый шпиль маленькой методистской церкви виднелся сквозь деревья через дорогу.
Семья заняла свои места впереди. В воздухе стояло волнующее благоухание цветов и духов, когда органист из епископальной церкви в Петоски начал играть свадебный марш из "Лоэнгрина". На улице ярко светило солнце. Через западные окна золотые полосы света пронзали полумрак церковной кафедры.
Хэдли была подобна ангелу, когда она во всем своем свадебном великолепии и ниспадающей белой фате приближалась к алтарю. Затем подошел Эрнест, герой войны, мой личный кумир, но его ноги двигались из стороны в сторону, впрочем, как и вперед. Казалось, что его тяжелые брюки из белой саржи тряслись от сильной дрожи. Я увидел впервые нескрываемый трепет, и это сбило меня с толку. Затем неожиданно молодожены встали с колен, и вибрирующие звуки органа заполнили церковь. Все вокруг повскакали с мест, смеясь и поздравляя друг друга, и торопились выйти на лужайку для фотографирования. Я с облегчением увидел, что Эрнест пришел в себя и его дрожь унялась.
Потом у Дилвортов ели огромный восхитительный пирог, и казалось, что, пока его разрежут, пройдет вечность. В саду было сделано множество фотографий, каждый улыбался и старался не щуриться от солнечного света. Уже в сумерках отец усадил нас в туристский автомобиль "форд", и мы отправились на юг. Когда мы добрались до Оук-Парк к вечеру следующего дня, Эрнест засел за свою пишущую машинку и подготовил заявление для прессы: