А дальше в небольшой заметке бесстрастно перечислялись фактологические подробности: "Умер после тяжелой болезни по месту жительства, адрес: 352 Уэст, 110-я стрит". "Родился в Санкт-Петербурге 19 октября 1871 года". "Участник революций 1905 и 1907 г., г-н Дан являлся членом Исполнительного Комитета Всероссийского Совета рабочих и крестьян". Американская газета не утруждала себя точностью названий, и Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет называла как ей заблагорассудится.
Последние несколько строк некролога повествовали о жизни Дана в изгнании: "Почти двадцать лет он являлся членом исполкома Социалистического Интернационала и редактором "Сошиэлист Куриерз" - органа таких же, как и он, эмигрантов. Со времени приезда в США, с 1940 года, издавал ежемесячник "Нью Роуд". Незадолго до смерти выпустил свою книгу "Происхождение большевизма". Он оставил вдовою Лидию О. Дан".
Таков итог жизни бывшего меньшевика - двадцать пять строчек в газете "Нью-Йорк таймс".
К этому можно лишь добавить, что в "Происхождении большевизма" он объявил большевизм "законным наследником русской социал-демократии", а Советский Союз - "главным щитом, который защищает мир от фашизма". Признание интересное, но оно появилось слишком поздно. Ну что же, как говорят, лучше поздно, чем никогда.
Беседа с Бенешем в "Блэйр-хаузе"
Доводилось мне встречаться и с представителями вчерашнего дня не только нашей, но и других стран. В то время, когда такие встречи происходили, вчерашний день для некоторых из них еще не наступил. Хорошо, например, отложилась в памяти встреча с Эдуардом Бенешем, президентом буржуазной Чехословакии.
Вашингтон, май 1943 года. В США из Лондона с визитом прибыл Бенеш. Он - президент в эмиграции. И правительство Чехословакии тоже тогда находилось в эмиграции. Бенеш прилетел из Англии с целью встретиться с Рузвельтом и вообще почувствовать политическую атмосферу американской столицы, узнать, как мыслят себе за океаном будущее Европы, и, конечно, в первую очередь судьбу Чехословакии. Это происходило в тот период, когда чехословацкий народ жадно прислушивался к вестям с Востока, следил за тем, как Красная Армия уже начала бить гитлеровцев и продвигалась на Запад. У народов Европы появилась уверенность в том, что их избавление от фашистского ига придет с Востока.
Пока правительство и президент находились далеко за пределами страны, чехословацкий народ вел борьбу с фашизмом: ширилась партизанская борьба на территории протектората Чехии и Моравии, а также против формально независимого, но, по существу, профашистского режима в Словакии.
- Андрей Андреевич, вас к телефону, - это говорит сотрудник посольства.
Беру трубку.
- Мистер Громыко, - слышится голос знакомого клерка из "русского стола" государственного департамента. - С вами хотел бы побеседовать президент Чехословакии Бенеш.
Я дал согласие.
В согласованное время прибыл в Блэйр-хауз - официальную правительственную резиденцию для высокопоставленных иностранных гостей. Этот построенный в старом американском стиле трехэтажный особняк находится практически рядом с Белым домом. В нем останавливались каждый раз и советские руководящие деятели во время визитов в Вашингтон.
Встретил меня невысокого роста человек, на вид лет шестидесяти, не более. Он заявил:
- Рад продолжить наше знакомство, состоявшееся несколько дней назад на обеде у чехословацкого посла в США. К сожалению, у нас тогда не было условий поговорить основательно.
Мы разместились в просторной гостиной.
Бенеш начал беседу подчеркнуто уважительно. Он понимал, что разговаривает с представителем Советского государства.
- Сейчас, - сказал он, - взоры почти всего человечества устремлены на Советский Союз. Все ожидают, что доблестные советские вооруженные силы избавят народы от фашистского ига.
По просьбе Бенеша я сообщил ему последние новости с фронта.
- От имени правительства Чехословакии и от себя лично, - заявил Бенеш, - хочу засвидетельствовать чувства дружбы к СССР. При этом я выражаю уверенность в том, что эти же чувства разделяет и весь чехословацкий народ. Придет время, и этот народ вздохнет свободно. Самая тесная дружба, проникнутая естественными для наших обоих народов взаимными симпатиями, свяжет прочными узами Чехословакию и СССР.
Далее Бенеш стал рассуждать о политике США и Англии как в период войны, так и после нее.
- Желательно, - подчеркивал он, - чтобы эти две державы мобилизовали все силы для дела победы над фашизмом.
Высказывался Бенеш также по вопросу о давно назревшей необходимости открытия второго фронта, но как-то скороговоркой, и не было ясно, верил ли он в его скорое открытие или нет. Однако его убежденность чувствовалась в том, что Германии не должно быть позволено воспрянуть вновь как агрессивной силе, которая угрожала бы существованию своих соседей, миру и спокойствию в Европе.
Он уверял меня:
- В ходе бесед в Вашингтоне я дал ясно понять американской администрации, что содействие восстановлению в Европе прежнего положения - без влияния Германии, которая должна быть обезоружена, - было бы самым разумным образом действий для США, да и для Англии.
Характерно - и это вытекало из сказанного Бенешем, - что и американское и английское правительства уже тогда выступали с позиции, предусматривавшей возможный раскол Германии, и даже не допускали мысли о едином демократическом германском государстве. Эта линия с особой четкостью проявилась в послевоенной политике западных держав, которая привела не просто к расколу Германии, но и к вовлечению ФРГ в Североатлантический блок.
Когда я слушал рассуждения Бенеша, мне вспоминались довоенные сообщения о "баталиях" в Лиге Наций. Бенеш вместе с представителями Англии, Франции и ряда других капиталистических стран Европы усыплял своими речами бдительность народов, всячески преуменьшая опасность, исходившую от потенциального агрессора.
В кругах Лиги Наций Бенеш слыл ловким и изворотливым.
Его имя, как и имя такого же скользкого политика - грека Политиса, не сходило со страниц газет. В конце тридцатых годов в советской печати разоблачалась деятельность тех, кто проявлял полное непонимание обстановки, трусость перед фашизмом и близорукость в оценке будущего.
Бенеш, как президент Чехословакии, ответствен перед судом истории за то, что на протяжении ряда довоенных лет заигрывал с фашизмом, а в сентябре 1938 года принял условия заключенного в Мюнхене англо-франко-германо-итальянского соглашения о разделе Чехословакии и тем самым толкнул правительство своей страны на путь капитуляции.
И вот один из тех политиков, которые объективно потворствовали развязыванию фашистской агрессии в Европе, сидел передо мной и заверял в своих чувствах дружбы к Советской стране.
Не знаю, обратил ли он внимание на то, что о его прошлом я почти не говорил. Упрекать его едва ли было уместно. Делать же Бенешу комплименты - он их не заслуживал. Так что беседовали мы о вопросах, в связи с которыми персональную сторону обойти было нетрудно.
- Не только от себя, но и от имени Советского правительства, - говорил я, - мы поддерживаем мысль о необходимости для США и Англии усилить свой вклад в общую борьбу против агрессора. А это, в свою очередь, требует того, чтобы союзники СССР по антигитлеровской коалиции приняли самое серьезное и непосредственное участие в борьбе с фашизмом своими вооруженными силами. Иначе говоря, они обязаны открыть второй фронт.
Достиг ли Бенеш успеха, предприняв поездку в Вашингтон? В части установления знакомств, связей с администрацией США - да. Что же касается влияния на политику Вашингтона - сомнительно.
Во время беседы я обратил внимание на то, что Бенеш выглядел довольно бодрым. Судя по всему, здоровье у него было совсем неплохое. Признаков перегрузок, усталости - моральной и физической - не было заметно. Подумалось даже: "А где же следы бессонных ночей во время налетов немецкой авиации на Лондон?" О таких ночах американские газеты сообщали довольно часто.
Мне бросилось в глаза, что Бенеш часто проводил по столу рукой, чертил какие-то воображаемые линии, стрелки, которые символизировали, по его мнению, движение армий воюющих сторон или направление политики государств. Казалось, что для его жестов не хватало простора.
Как сам внешний вид этого деятеля, так и его манера держаться очень подходили бы профессору каких-нибудь гуманитарных наук, может, больше всего профессору права. Размеренная речь, подчеркивание основных мест интонацией голоса, паузы смыслового порядка. И все это делалось явно для того, чтобы придать выразительность речи, хотя его аудитория состояла только из одного человека - меня. Бенеш как бы демонстрировал свои ораторские способности.
До конца жизни Бенеш остался буржуазным деятелем, не понявшим подлинные думы и чаяния трудового народа. Поддерживая силы чехословацкой реакции и опираясь на них в первые послевоенные годы, он стремился помешать осуществлявшимся в стране революционным преобразованиям.
В феврале 1948 года течение событий подхватило Бенеша и унесло далеко от народа. Он принял участие в заговоре внутренней реакции, активно поддержанном империализмом. Заговорщики ставили своей целью свергнуть народную власть, реставрировать капитализм и присоединить Чехословакию к империалистическому блоку НАТО.
После провала заговора Бенеш в июне 1948 года ушел в отставку. На том и кончилась политическая деятельность президента. Его линия оказалась несовместимой с новыми условиями в Чехословакии, освобожденной воинами Страны Советов. Неудивительно поэтому, что чехословацкий народ отстранил его и пошел уверенно по пути демократии и социализма под руководством коммунистов.
Общее впечатление о Бенеше у меня сложилось вполне определенное: этот человек весь был в прошлом. Остался представителем либерального крыла буржуазии. Верно ей служил. Конечно, он и во время войны, и после ее окончания до самой смерти вел борьбу за то, чтобы найти себе место в новой обстановке.
Однако поражение гитлеровской Германии радикально изменило положение и в Чехословакии. Мастер маневрирования, не раз выигрывавший баталии в дипломатических схватках в Лиге Наций, он оказался просто банкротом, когда требовалось определить позиции новой Чехословакии и во внешних делах, и в области внутреннего развития.
Недюжинные способности президента, а он их часто проявлял, были направлены не в ту сторону. А честная и радикальная переориентация на сотрудничество с подлинно патриотическими силами оказалась ему не по плечу. Парламентские маневры скорее компрометировали его в глазах народа, нежели укрепляли позиции. Он метался из стороны в сторону, но так и не ступил на надежную тропу, в политике и в общественной жизни.
Правду народу Чехословакии несли коммунисты, левые силы. Партия рабочего класса. Имя Готвальда стало знаменем, вокруг которого сплотились здоровые силы страны. Родилась народно-демократическая Чехословакия, которая ныне живет и развивается как социалистическое государство, находясь в семье братских стран Варшавского Договора.
Ян Масарик в тисках прошлого
Своеобразно сложилась судьба другого чехословацкого политического деятеля - Яна Масарика, с которым я тоже много раз встречался. Сын Томаша Масарика, бывшего президента Чехословакии с 1918 по 1935 год, он сформировался в условиях буржуазной республики и ориентировался, конечно, в основном на Запад.
В годы войны Ян Масарик находился в эмиграции в Англии. В 1940 году он - министр иностранных дел в эмигрантском правительстве Чехословакии, а с 1941 года - заместитель председателя правительства.
После освобождения Чехословакии советскими войсками перед Масариком появилась перспектива сослужить добрую службу своему народу. Сразу же, как только страна была очищена от оккупантов и начался процесс становления народной власти, он оказался перед выбором - пойти с народом или очутиться по другую сторону баррикады. Вначале Масарик сделал правильный выбор, и в апреле 1945 года он был назначен на пост министра иностранных дел.
Мы часто встречались с Масариком в течение трех послевоенных лет. Первая такая встреча состоялась в 1945 году на конференции в Сан-Франциско по созданию ООН. Вспоминаю то радушие, которое было проявлено чехословацкой делегацией в отношении делегатов Советского Союза. Мы отвечали тем же.
Масарик был высокого роста, полноватый, он походил на былинного богатыря, которому только знай подавай железные прутья, и он из них будет завязывать узлы.
Однако такое впечатление оказалось обманчивым. В действительности он был скорее физически рыхлым человеком. В движениях медлительным. Никогда не спешил, даже на заседание шел не торопясь. На протокольные мероприятия - тем более. Разговор вел в медленном темпе. И как будто получал удовольствие от того, что делал большие паузы, изучая, вероятно, свои собственные мысли..
Но кто принял бы эту медлительность и за свойство его мышления, тот допустил бы ошибку. Суть обсуждаемой проблемы он схватывал быстро, не спешил первым выдвигать какие-либо острые или сложные вопросы. Вначале присматривался и прислушивался к другим.
Когда в 1945 году Масарик прибыл в Сан-Франциско, то, естественно, окунулся в деловую и напряженную атмосферу. Положение, конечно, обязывало высказывать позиции по главным вопросам, обсуждавшимся по повестке дня.
То был период, когда Чехословакию представлял созданный эмигрантами в Лондоне Национальный совет, признанный державами антигитлеровской коалиции, в том числе Советским Союзом, в качестве правительства этой страны в Центральной Европе. Возглавлявший это правительство Бенеш весьма сдержанно относился к СССР, в то время как Масарик в качестве министра иностранных дел стремился поддерживать тесный контакт с советской делегацией. Встречались мы почти ежедневно. Не только на заседаниях конференции, ее комитетов, подкомитетов, но и осуществляли неформальные контакты, как правило, в узком составе. Он, как и другие делегаты Чехословакии, явно имел установку Праги, которую наши войска освободили уже после начала Сан-Францисской конференции, на сотрудничество с Советским Союзом.
Однако по всему ощущалось, что и сам Масарик, как глава делегации, и другие представители Чехословакии избегали делать какие-либо заявления с критикой США, Англии, да и других западных держав. Такой, вероятно, тоже была установка, данная из Праги.
Тем не менее мы, советские представители, были довольны позицией Праги в целом, так как даже по тем вопросам, по которым у нас имелись расхождения с западными союзниками, с Чехословакией, как и с другими странами Восточной Европы, в принципе наши действия совпадали. Во время наиболее острых споров на пленарных заседаниях конференции, в руководящем комитете и в рабочих комитетах чехословацкая делегация вела себя принципиально. Она отстаивала общие с нами позиции по главным вопросам.
Не составляло особого труда договориться с Масариком и по тактическим шагам, которые предпринимались в интересах успеха конференции.
На протяжении всей конференции между делегациями Советского Союза и Чехословакии имело место самое тесное сотрудничество. С Масариком глава советской делегации (в начале конференции В. М. Молотов, а потом я) встречался чуть ли не ежедневно. Все беседы проходили в дружественной атмосфере. Точка зрения советской делегации по тому или иному вопросу, в частности о так называемом праве "вето", всегда находила понимание и поддержку со стороны чехословацких партнеров.
Все это, вместе взятое, конечно, отражало те процессы, которые происходили в самой Праге. Рост влияния Коммунистической партии Чехословакии, личный авторитет Готвальда, банкротство буржуазных политиканов должны были находить и находили выражение во внешнеполитических позициях. Страна шла к победе народного социалистического строя. Крушение "третьего рейха" - гитлеровского палаческого режима - открыло новый путь для чехословацкого народа. Он с каждым днем убеждался, что его судьба тесно связана с будущим Советского Союза и тех стран Восточной Европы, которые, как и его родина, вступили в историческую эпоху крутых социальных перемен.
Как и в каком направлении станет развиваться Европа, да и весь мир, во многом зависело и от исхода Сан-Францисской конференции, призванной заложить основы новой всемирной организации по поддержанию мира.
До самого окончания конференции мы шли с чехословацкой делегацией, как и с польской, и с югославской, в общем строю, хотя в самих этих странах еще не все встало на свое место. Еще требовались усилия народов для закрепления результатов победы.
В качестве министра иностранных дел Чехословакии Ян Масарик возглавлял в последующем делегации своей страны на сессиях Генеральной Ассамблеи ООН. Вместе с другими чехословацкими друзьями он бывал в Гленкове, на даче нашего представительства при ООН. И мы не раз ездили к нему в гости.
Масарик был интересным собеседником. Но вот сказать твердое слово и дать отпор нашим общим недругам для него всегда представлялось делом нелегким. Не обязательно потому, что он не хотел этого. Просто из-за склада характера у него такие выступления не получались. И все это хорошо знали.
Помню, в беседе с Масариком 28 сентября 1947 года по важному вопросу - об избрании Чехословакии в Экономический и социальный совет ООН - пришлось обратить его внимание на следующее:
- Конечно, и вам, чехословацким делегатам, полезно было бы проводить работу с другими делегациями с целью защиты интересов вашей страны. Это отвечает также интересам Советского Союза и других стран народной демократии.
Кое-что Масарик сделал, но сделал это без огонька.
Можно было при внимательном наблюдении заметить, что он постоянно о чем-то раздумывает. Это следовало не из того, что им говорилось, а скорее из того, что недоговаривалось, особенно когда речь шла об острых вопросах политики и отношении государств Запада к Советскому Союзу, странам народной демократии.
Закончил Масарик свою политическую карьеру не на стороне народа. За политической смертью вскоре последовала и физическая: в 1948 году он неожиданно покончил с собой. Очевидно, прошлое, от груза которого Ян Масарик так и не смог избавиться, не позволило ему до конца отдать свои незаурядные способности и силы служению социалистической Чехословакии.
Волнующий и непонятный мир
О Соединенных Штатах Америки писали Горький, Маяковский, Есенин и многие другие наши талантливые литераторы. Однако каждый человек индивидуален и по-своему воспринимает все то, что его окружает. В чем-то впечатления разных людей об одном и том же схожи, но в чем-то они окрашены в неповторимые оттенки, - и это естественно. Так что вопрос о моих впечатлениях об Америке и американцах - не праздный.
В США мне пришлось работать с небольшим перерывом в течение почти восьми лет и сталкиваться не только с политическими проблемами, но и с жизнью американцев. Она всегда была перед глазами. Сначала наша семья сняла небольшой дом на одной из тихих улиц Вашингтона. Затем, когда меня назначили послом, то, естественно, мы переехали в основное здание посольства на 16-й стрит, в пяти минутах ходьбы от Белого дома.