- Исторические факты говорят о том, что болгарский народ ничуть не ниже немцев по уровню своего общего развития. В давние времена, когда предки немцев еще жили в лесах, у болгар уже была высокая культура.
Это высказывание Сталина о болгарах очень понравилось всем присутствовавшим, которые с ним солидаризировались.
Однажды разговор зашел о бессмысленности упорства гитлеровского командования и сопротивления немцев в конце войны, когда дело фашизма уже было проиграно, только слепые не могли этого видеть. Говорили об этом несколько человек. Сталин внимательно всех выслушал, а потом, как будто подводя итог услышанному по этому вопросу, сказал сам:
- Все это так. Я согласен с вами. Но в то же время нельзя не отметить одно характерное для немцев качество, которое они уже не раз демонстрировали в войнах, - упорство, стойкость немецкого солдата.
Тут же он высказал и такую мысль:
- История говорит о том, что самый стойкий солдат - это русский; на втором месте по стойкости находятся немцы; на третьем месте…
Несколько секунд он помолчал и добавил:
- …поляки, польские солдаты, да, поляки.
Товарищи, участвовавшие в заседании, согласились с тем, что эта характеристика справедлива. На меня лично она произвела большое впечатление. Немецкая армия, по существу, уже была разгромлена, потерпела в войне сокрушительное поражение. Казалось бы, эту армию агрессора, армию насильников, грабителей и палачей он должен был охарактеризовать в самых резких выражениях и с точки зрения личностных качеств солдата. Между тем Сталин дал немецкому солдату оценку в историческом плане, основываясь на фактах, оставив эмоции в стороне.
Сталин относился к той категории людей, которые никогда не позволяли тревоге, вызванной теми или иными неудачами на фронте, заслонить трезвый учет обстановки, веру в силы и возможности партии коммунистов, народа, его вооруженных сил. Патриотизм советских людей, их священный гнев в отношении фашистских захватчиков вселяли в партию, ее Центральный Комитет, в Сталина уверенность в конечной победе над врагом. Без этого победа не стала бы возможной.
Позже выяснилось, что напряжение и колоссальные трудности военного времени не могли не подточить физические силы Сталина. И приходится лишь удивляться тому, что, несмотря на работу, которая, конечно, изнуряла его, Сталин дожил до Победы.
А сколько крупных государственных и военных деятелей подорвали свои силы, и война безжалостно скосила их - нет, не на фронте, а в тылу! Таким был, например, Борис Михайлович Шапошников, начальник Генерального штаба Красной Армии в самое тяжелое время боев в июле 1941 - мае 1942 года, впоследствии крупный советский военачальник, единственный наш маршал, не доживший до Победы, - он умер за несколько дней до нее. Таким был крупный государственный и партийный деятель, первый секретарь Московского горкома ВКП(б) Александр Сергеевич Щербаков, ушедший из жизни рано, - ему было всего сорок четыре, а его в победные дни уже хоронили…
Заботился ли о своем здоровье Сталин? Я, например, ни разу не видел, чтобы во время союзнических конференций трех держав рядом с ним находился врач. Не думаю, что со стороны Сталина проявлялась в этом какая-то нарочитая бравада. Сталин не любил длительных прогулок. То, что он, находясь на даче, выходил на короткое время на свежий воздух, нельзя считать настоящими прогулками в том понимании, в каком врачи обычно рекомендуют их своим пациентам.
Если говорить о его внешности, то он был человеком среднего роста. Неверно бытующее мнение, что Сталин был сильно предрасположен к полноте. Конечно, как человек не физического труда, он, возможно, имел склонность к этому, но явно старался держать себя в форме. Я никогда не наблюдал, чтобы Сталин за столом усердствовал ложкой и вилкой. Можно даже сказать, что ел он как-то вяло.
Крепкие напитки Сталин не употреблял, мне этого видеть не доводилось. Пил сухое виноградное вино, причем неизменно сам открывал бутылку. Подойдет, внимательно рассмотрит этикетку, будто оценивает ее художественные достоинства, а затем уже открывает.
Бросалось в глаза, что он почти всегда внешне выглядел усталым. Не раз приходилось видеть его шагающим по кремлевским коридорам. Ему шла маршальская форма, безукоризненно сшитая, и чувствовалось, что она ему нравилась. Если же он надевал не военную форму, то носил полувоенную-полугражданскую одежду. Небрежность в одежде, неопрятность ему не были свойственны.
Все обращали внимание на то, что Сталин почти никогда сам не заговаривал ни с кем, в том числе и с иностранцами, о своей семье - жене, детях. Иностранцы мне не раз об этом говорили. Даже спрашивали:
- Почему?
Многое из опубликованного за рубежом об отношениях Сталина с женой, детьми, родственниками является в значительной части плодом досужего вымысла.
Когда разговор заходит о Сталине, задают иногда вопрос:
- Как он относился к искусству, литературе, особенно художественной?
Думаю, едва ли кто-нибудь возьмется дать на этот вопрос точный ответ. Мои собственные впечатления сводятся к следующему.
Музыку Сталин любил. Концерты, которые устраивались в Кремле, особенно с участием вокалистов, он воспринимал с большим интересом, аплодировал артистам. Причем любил сильные голоса, мужские и женские. С увлечением он - я был свидетелем этого - слушал классическую музыку, когда за роялем сидел наш выдающийся пианист Эмиль Гилельс. Восторженно отзывался о некоторых солистах Большого театра, например об Иване Семеновиче Козловском.
Помню, как во время выступления Козловского на одном из концертов некоторые члены Политбюро стали громко выражать пожелание, чтобы он спел задорную народную песню. Сталин спокойно, но во всеуслышание сказал:
- Зачем нажимать на товарища Козловского. Пусть он исполнит то, что сам желает. А желает он исполнить арию Ленского из оперы Чайковского "Евгений Онегин".
Все дружно засмеялись, в том числе и Козловский. Он сразу же спел арию Ленского. Сталинский юмор все воспринимали с удовольствием.
Что касается литературы, то могу определенно утверждать, что Сталин читал много. Его начитанность, эрудиция проявлялись не только в выступлениях. Он знал неплохо русскую классическую литературу. Любил, в частности, произведения Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Труднее мне говорить о его знаниях в области иностранной литературы. Но, судя по моим некоторым наблюдениям, Сталин был знаком с книгами Шекспира, Гейне, Бальзака, Гюго, Ги де Мопассана - и последнего очень хвалил, - а также с произведениями многих других западноевропейских писателей. По всей видимости, много книг прочитал и по истории. В его речах часто содержались примеры, которые можно привести только в том случае, если знаешь соответствующий исторический источник.
Одним словом, Сталин был образованным человеком, и, видимо, никакое формальное образование не могло дать ему столько, сколько дала работа над собой. Результатом такого труда явился известный сталинский язык, его умение просто и популярно формулировать сложную мысль.
Вместе с тем решительно утверждаю, что Сталин не обладал качествами ученого. Он был организатором и практиком, природа наделила его этими способностями. А опыт им был приобретен трагически дорогой ценой в процессе почти тридцатилетней деятельности. Массовая гибель безвинных советских людей в период культа личности Сталина уже сама по себе никогда не может быть забыта, тем более прощена.
В манере поведения Сталина справедливо отмечали неброскую корректность. Он не допускал панибратства, хлопанья по плечу, которое иной раз считается признаком добродушия, общительности и снисходительности. Даже в гневе - а мне приходилось наблюдать и это - Сталин обычно не выходил за рамки допустимого. Избегал он и нецензурных выражений.
Много раз мне приходилось наблюдать Сталина в общении с другими советскими руководящими деятелями того времени. К каждому из них у него имелся свой подход. Некоторые проявления фамильярной формы общения со Сталиным могли позволить себе лишь Ворошилов и Молотов. Объяснялось это в основном тем, что знал он их лучше, чем других, и притом давно - еще по подпольной работе до революции.
Находясь за обеденным столом, Сталин держался свободно, независимо от уровня гостей или хозяев.
В ходе протокольных мероприятий на конференциях Сталин задавал вопросы Рузвельту, Черчиллю и сам охотно отвечал, если его спрашивали. Разговоры касались кроме политических тем также и чисто житейских, вплоть до оценки достоинств тех или иных блюд, напитков, выяснения их популярности в различных странах.
В Ялте, например, Сталин похваливал грузинские сухие вина, а потом спросил:
- А вы знаете грузинскую виноградную водку - чачу?
Ни Черчилль, ни Рузвельт о чаче и слыхом не слыхивали. А Сталин продолжал:
- Это, по-моему, лучшая из всех видов водки. Правда, я сам ее не пью. Предпочитаю легкие сухие вина.
Черчилля чача сразу заинтересовала:
- А как ее попробовать?
- Постараюсь сделать так, чтобы вы ее попробовали.
На другой день Сталин послал и одному, и другому в подарок чачу.
История одной директивы
На одном из заседаний Политбюро мне предстояло доложить о ряде проблем, и я открыл свою папку с подготовленными материалами и документами. Следовало высказаться, как сейчас помню, по двадцати трем вопросам. Заседания этого органа проходили нечасто, и вопросы накопились. Расположив соответствующим образом бумаги, я начал сообщение. В это время В. М. Молотов сделал замечание:
- Товарищ Громыко, этот вопрос можно было бы поместить и в конец. Ведь есть другой, который следовало бы обсудить первым.
Я, признаться, несколько удивился, почему это В. М. Молотову, который в то время уже не являлся министром иностранных дел, а стал первым заместителем Председателя Совета Министров СССР, обязательно хотелось переставить вопросы. Его замечание, на мой взгляд, было, скорее, вкусового порядка.
Но тут Сталин остановил В. М. Молотова и сказал:
- Дело докладчика, как ему расположить вопросы, и пусть товарищ Громыко докладывает их в том порядке, в каком считает нужным.
Разумеется, так я и сделал. Все двадцать три вопроса доложил. Конечно, докладывал кратко, как было принято, по две, максимум по три минуты на вопрос. Так поступали и другие, не считая особых случаев.
Сохранился в памяти такой эпизод. В 1950 году южнокорейские марионеточные власти с поощрения Вашингтона пошли на развязывание войны против Корейской Народно-Демократической Республики.
Начало военных действий в Корее внесло в международную обстановку серьезную напряженность. Для всех стало ясно, что эта война таит потенциальную опасность расширения конфликта.
Немедленно созвали Совет Безопасности для рассмотрения сложившейся ситуации. За сутки до его заседания в Москве решался вопрос, какую позицию следует занять на нем советскому представителю. То, что он должен сурово осудить агрессию и политику США как соучастника агрессии, ни у кого не вызывало сомнения. Но нужно было определиться: должен ли советский представитель принимать участие в заседании, созванном в связи с провокационным и даже оскорбительным по своему тону письмом, с которым США обратились в Совет Безопасности и в котором излагалась ложная версия о войне.
Сталин, прочтя присланную из Нью-Йорка телеграмму советского представителя при ООН Я. А. Малика, позвонил вечером мне:
- Товарищ Громыко, какую, по вашему мнению, в данном случае следует дать директиву?
Я сказал:
- Министерством иностранных дел, товарищ Сталин, уже подготовлена на ваше утверждение директива, суть которой сводится, во-первых, к решительному отклонению упреков по адресу КНДР и Советского Союза и к столь же решительному обвинению США в соучастии в развязывании агрессии против КНДР. Во-вторых, в случае, если в Совет Безопасности будет внесено предложение о принятии решения, направленного против КНДР либо против этой страны и СССР. Малик должен применить право вето и не допустить принятия такого решения.
Сказав это, я ждал реакции Сталина. Он заявил:
- По моему мнению, советскому представителю не следует принимать участия в заседании Совета Безопасности.
Тут же он в жестких выражениях высказался по адресу Вашингтона за его враждебное к нашей стране и КНДР письмо Совету Безопасности.
Мне пришлось обратить внимание Сталина на важное обстоятельство:
- В отсутствие нашего представителя Совет Безопасности может принять любое решение, вплоть до посылки в Южную Корею войск из других стран под личиной "войск ООН".
Но на Сталина этот довод особого впечатления не произвел. Я почувствовал, что менять свою точку зрения он не собирается.
Затем Сталин фактически продиктовал директиву, хотя обычно он прибегал к такому способу редко. Текст директивы минут через сорок и направили нашему представителю в Совете Безопасности.
Как известно, случилось то, о чем я предупреждал Сталина. Совет принял решение, навязанное Вашингтоном, а на воинские контингенты разных стран, направленные в Южную Корею, приклеили этикетку "войск ООН". Конечно, в этом случае Сталин не лучшим образом рассчитал свой шаг, явно продиктованный эмоциями. Казалось бы, это не соответствовало складу его ума. Но так было.
Однажды Сталин при обсуждении проблем международного характера коснулся вопроса о государственном аппарате и необходимости его совершенствования. Случилось это, когда кто-то из членов Политбюро затронул тему о деятельности некоторых государственных органов, которые, хотя в основном занимаются делами внутренними, иногда имеют отношение и к международным. Участники заседания постепенно переключились на обсуждение именно этой стороны вопроса.
Завязалась дискуссия о работе органов власти городов, в частности столицы - Москвы. Раздавались голоса о том, что Московский совет неоперативно решает вопросы, имеют место медлительность в рассмотрении дел, излишние ненужные дебаты. Говорили, что даже само название - Московский совет депутатов - ориентирует на совещания, а не на быстрое и оперативное решение проблем.
Вдруг Сталин заявил:
- А почему бы не восстановить кое-что из прошлого? Ведь когда-то власть была в руках "головы". Он, "голова", был конечной инстанцией, принимавшей решения в масштабах города.
Некоторые члены Политбюро эту мысль поддержали. Высказал сомнение Молотов. Остальные уклонились от выражения определенного мнения, посматривая друг на друга. Явно ощущалось, что они колеблются.
Сталин не настаивал на принятии решения. Видимо, он считал, что этот вопрос требует дополнительного обдумывания. В последующем - насколько мне известно - попытки обсуждать проблему "городского головы" больше не предпринимались. Видимо, сам Сталин пришел к выводу, что следует оставить положение таким, каким оно сложилось.
Случай этот примечателен тем, что он позволил выявить и прояснить одну характерную особенность этого человека. Сталина, как магнитом, притягивали идеи авторитарной природы, администрирования, бывшие сродни культу личности.
При Сталине в заседаниях участвовали только члены Политбюро. Кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК в помещении, где проходило обсуждение вопросов, как правило, отсутствовали. Сами заседания напоминали беседу. Если посмотреть со стороны, то вроде бы собралось несколько человек и просто ведут друг с другом о чем-то разговор. Не устанавливалось никакой очередности или регламента. Строго соблюдалось лишь одно правило: если выступает кто-то, то, сколько бы он ни говорил, его не перебивали.
Наверно, поэтому все члены Политбюро сами приучили себя излагать свои мысли коротко. Никто длинных речей не произносил. Однако если выявлялась необходимость, то один и тот же человек мог брать слово два-три раза и даже больше. За это Сталин не упрекал.
Наиболее часто, по-моему, выступали Молотов, Маленков, Булганин, Каганович. Остальные говорили реже. Нерегулярно в заседаниях участвовал Ворошилов и совсем редко Шверник.
Резюме всегда делал Сталин. Он подводил итоги обсуждения и четко высказывал суждение о решении, которое необходимо принять. Оно же считалось окончательным.
Никакого голосования при одобрении обсуждавшегося постановления не проводилось.
Когда в работе над данной книгой воспоминаний я подошел к необходимости высказаться о Сталине, то исходил из следующего.
Во-первых, я был его современником и многократно наблюдал его в разных ситуациях, относящихся главным образом к внешним делам как в годы войны, так и после ее окончания.
Во-вторых, люди справедливо ставят и будут постоянно ставить вопрос:
- Как относиться к Сталину, в котором могли совмещаться и совмещались совершенно противоположные качества?
Личность Сталина вызывает и будет на протяжении десятилетий, а возможно, столетий вызывать разные суждения, в том числе противоречивые. Человек большого масштаба, он, несомненно, явление в истории.
Уже одно то, что Сталин возглавил Коммунистическую партию и Советское государство после смерти Ленина и на протяжении трех десятков лет играл определяющую роль в руководстве великой державы, решавшей грандиозные задачи своего развития, говорит о многом. С именем Сталина на устах жертвовали жизнью воины Красной Армии и партизаны, чтобы отстоять свое Отечество в борьбе против фашистских захватчиков.
Но видеть лишь положительное в Сталине было бы неправильным и глубоко ошибочным. Сталин еще и глубоко противоречивая, трагически противоречивая личность.
Он занимал первый пост в Советском государстве в течение длительного периода. Партия коммунистов, история в основном уже сказали свое слово о нем.
С одной стороны, сильного интеллекта, железной воли революционер, руководитель с непреклонной решимостью добиться победы над опасным и сильным врагом, с умением в годы войны находить взаимопонимание с союзниками, отстаивать достойное для страны место в послевоенном мире.
С другой стороны, человек жестокий, коварный, не считающий количества жертв, принесенных им во имя достижения поставленной цели, творивший чудовищный произвол, который привел к гибели множества советских людей, - таков был результат культа его личности. Страна и народ, конечно, никогда не смогут простить ему этих беззаконий - массового истребления коммунистов и беспартийных, не имевших за собой никакой вины, бывших патриотами, преданными делу социализма.
У читателя может возникнуть вопрос: всегда ли в период сталинских репрессий небо выглядело безоблачным лично для меня?
Неужели не было случая, когда в бурном потоке клеветнических писем и доносов, исходивших от лгунов и провокаторов, старавшихся выслужиться и за ложь получить повышение по службе, не оказалось ни одного поганого листка, касающегося меня? Да, был такой листок.