Один батальон плацдарм не удержит, требовалась срочная переброска других частей и артиллерии. Здесь, на Одере, немцы твердо намеревались остановить русских и перейти в контрнаступление. Несколько офицеров и сержантов вышли на берег, чтобы наметить будущую переправу.
Что меня поразило, это железобетонные доты, врытые на другом берегу у самой кромки воды. Мощные приземистые сооружения, с толщиной стен не менее метра, стояли сплошной цепочкой на расстоянии перекрестного огня друг от друга. Позже мы узнали, что большинство дотов были рассчитаны на установку одного орудия, трех пулеметов, а гарнизон мог бы вести бой в полной изоляции в течение месяца.
Бросок наших войск был настолько быстрым, что немцы не смогли использовать эти доты. Но бой только начинался. По своей ожесточенности переправа через Одер навсегда врезалась в память. Неужели это было со мной, и как я сумел уцелеть?
Подошли еще две роты нашего саперного батальона. По тонкому позеленевшему льду переходили на правый берег небольшие группы пехотинцев. Лед проваливался и не мог удержать даже легкие 45-миллиметровые пушки, которые пытались перебросить на западный берег. Все три роты в спешном порядке рубили и укладывали тонкие деревья и жерди, укрепляя лед. К середине ночи, когда жердевая дорога была наполовину готова, немцы пошли в атаку и оттеснили прорвавшихся бойцов к воде.
Бой шел совсем рядом, пули пролетали над головой, впивались в стволы деревьев. Мы находились под защитой берега. Тогда начался орудийный обстрел переправы. Одно, второе прямое попадание. В воздух взлетали обломки жердей, куски льда. Двоих саперов, работавших недалеко от меня, накрыло взрывом. Когда мы подбежали, в дымящейся полынье с черной водой плавали только щепки. Оба бойца погибли, их сразу затянуло под лед.
Были убиты и ранены еще несколько человек. Наращивание дороги приостановилось, мы лежали под огнем. С плацдарма прибежал офицер, сообщил нашему комбату, что без поддержки бойцы долго не продержатся. Мы снова взялись за топоры и пилы. Но огонь был слишком сильный. Осколки находили новые жертвы. Снаряды рвались на берегу, и комки мерзлой земли разлетались на десятки метров.
Лед на том месте, где наводили переправу, был разбит. В огромной промоине бурлила темная вода, крутило обломки бревен, досок, солдатские шапки. Не то что работать, голову не поднимешь. Имелось несколько "сорокапяток" с запасом снарядов, но поддержка их была малоэффективна. Наш берег был пологий, а западный - высокий и крутой. Кому-то пришла мысль сколотить сани из жердей. "Сорокапятки" весят 600 килограммов, а лед выше переправы был довольно прочный.
Сделали сани, и штук семь-восемь пушек переправили под огнем на другой берег. Эти орудия, без преувеличения, спасли и нас, и плацдарм. Ведь немцы приблизились к берегу метров на 300 и вели огонь из всех стволов. Вода от пуль кипела, а пулеметные очереди не давали поднять голову.
Мы головы не поднимали, но пули находили все новые жертвы. Пробивали насквозь бревна, доски, добивали пытавшихся уползти раненых. В это время открыли огонь с фланга переправленные "сорокапятки". Снаряды у них небольшие, всего два килограмма весом, зато скорострельность 20 выстрелов в минуту. Целый град снарядов обрушили.
Переправилась по льду и часть пехоты, отогнали немцев от берега. Мы снова взялись за мост. Глубина в том месте была метров пять. И в нормальной обстановке не просто в зимних условиях сваи с плотов забивать. Орудийный огонь немцы не прекращали. А как только умолкали нагревшиеся орудия, налетали самолеты и почти в упор забрасывали строящийся мост небольшими бомбами, обстреливали саперов из пулеметов.
За каждым человеком гонялись, патронов не жалели. Нашей авиации не было. Скорее всего аэродромы располагались слишком далеко, а может, какая другая причина имелась. А ведь шел январь сорок пятого. Считай, конец войны, а мы без поддержки авиации под огнем вперед пробивались. Поэтому не люблю я громких фраз, как "фашисты драпали", а в сорок четвертом и сорок пятом году мы победы не успевали считать.
Побеждали, двигались вперед. Но какой ценой? В ночь с 27 на 28 января мы уже заканчивали строительство этого проклятого моста. Контуженые, мокрые, в обледеневшем обмундировании, саперы мечтали, что вот-вот прекратится эта огненная карусель, пойдут танки, а мы сможем обсушиться.
Но 28 января повторился вчерашний день. Только самолетов стало больше. Развернутым строем "Юнкерсы-87" в сопровождении "Мессершмиттов" охватили всю ширину плацдарма и реки. Шли на бреющем, снова сбрасывая бомбы и расстреливая все живое. Многие бойцы в бессильной ярости били по самолетам из винтовок и автоматов.
Изготовленная часть моста получила множество пробоин. Строительство стояло на месте, так как самолеты, меняя друг друга, не прекращали обстрела. К вечеру мы снова вышли на полуразрушенный мост. Длина его составляла 280 метров. Работали торопливо, зная, что завтра с рассвета опять появятся немецкие самолеты. Снаряды, которые продолжали падать, по сравнению с бомбежкой казались не такими страшными. Хотя люди гибли.
Я первый раз увидел, как человек предчувствует свою смерть. К берегу подошли автомашины с досками. Немцы перенесли огонь на них. Помкомвзвода выкликнул несколько фамилий для срочной разгрузки. Среди них оказался Толя Горбунов, молодой парень. Он побледнел и стал просить:
- Товарищ старший сержант! Убьют меня. Замени!
Но заменять его не стали, и Анатолий вместе с несколькими саперами побежал к автомашинам. Осколок снаряда убил его наповал, двое саперов были ранены. Вот и не верь в предчувствия! Толя едва не со слезами упрашивал помкомвзвода не посылать его на разгрузку, а ведь трусом никогда не был.
Что заговорило в нем? Страх или предчувствие Смерти? Черноволосый, с небольшими усиками и детскими веснушками, он был похож на мальчишку. Только военная форма делала его взрослым. Тело Толи Горбунова вместе с другими погибшими и ранеными погрузили на автомашины и увезли.
Работа шла лихорадочно. Мост вот-вот должен был соединить оба берега. На рассвете, увидев, что упрямство русских не перебороть, немцы пошли на крайность. В верховьях Одера они взорвали дамбу, и уровень воды в реке резко поднялся. Огромная масса воды трехметровой высоты вышла из берегов, сметая все на своем пути, сразу покатилась на мост.
Расстояние быстро сокращалось. Работавшие на мосту увидели все это в 15 метрах от себя. Они кинулись к берегам, но было уже поздно. Огромная водяная лавина с силой ударилась о мост, разрывая его на части. Послышался удар, треск ломающихся бревен и крики людей, застигнутых врасплох. Они погружались с головой, всплывали вдали от моста вместе с обломками дерева и льда. Мокрая одежда и оружие тянули ко дну. Люди, выбиваясь из сил, плыли к берегу. Те, кто растерялся или неумел плавать, тонули. Немцы, решив, что с переправой покончено, обстрел прекратили.
Все оставшиеся в живых саперы снова бежали к мосту. Утром 29 января мост через Одер, забравший большое число жизней, был все же достроен. Не дожидаясь полной готовности, на него въезжал первый танк. Шел он медленно, как бы опасаясь провалиться. Мост слегка покачивался, оседая, но держался. За первым танком пошел второй, третий, и следом - целая колонна. С замиранием сердца следили саперы за всем происходившим, ведь мост был неустойчив (сваи, вбитые на метр в грунт, при пятиметровой глубине реки). Устоял! Выдержал мост! Шли танки, артиллерия и пехота.
Так закончилась эта тяжелейшая операция. В двух километрах от реки саперы получили короткий отдых. Три бессонные ночи дали о себе знать. Очутившись в теплом доме, спали мы, как убитые, весь день и всю ночь. Утром 30 января на автомашинах мы уже догоняли передовые части.
Далеко позади оставались реки - Чарна, Пилица, Варта, Одер… Здесь, на Западе, по настоящему "пахнет" весной. Если там, на Одере, был лед, а на земле лежал снег, то в этих местах ничего похожего. Лишь кое-где в чащобе или овраге, на самом дне остатки пористого, торчащими иглами снега. И всюду непролазная грязь. Дни были теплыми. Не надо искать уцелевшего дома или сарая, как там, где шли упорные бои, чтобы отогреться.
Почти все города и села на нашем пути остаются не разрушенными. Фашисты, отступая, почему-то оставляют все в сохранности: во дворе скот и птица, в доме вода, продукты, одежда. Все говорит о том, что недавно - сегодня - вчера, здесь жили люди. Но они ушли вместе с отступающими войсками. Все ясно. Срабатывает пропаганда, что русские солдаты будут безжалостно мстить и убивать всех подряд.
Очень часто, иногда по несколько раз в день, над колонной появлялись немецкие самолеты. Они бомбили и на бреющем полете расстреливали все движущееся. Дорога - прямая лента, была хорошей мишенью. Иногда казалось, что тот или другой самолет вот-вот врежется в тебя. Летали они, едва не касаясь земли. Дорога от этого становилась еще более забитой - погибшие и раненые солдаты, лошади, разбитые автомашины, повозки, в асфальте огромные воронки. Шли дни. Фронт все дальше уходил на запад.
Затем, если не Бог, то начальство, услыхало наши молитвы. Мы увидели в небе наши самолеты. Истребители сопровождали передовые части, мы не раз становились свидетелями воздушных боев. Горели немецкие самолеты, но гибли и наши летчики.
Запомнилось наведение понтонного моста через реку Бубер. Ширина ее была всего 40–50 метров, но крови пролилось здесь достаточно. Одна за другой подъезжали машины с понтонами. Несмотря на темноту, немцы освещали местность ракетами и вели сильный огонь.
Понтоны подтаскивали к воде, нагибаясь как можно ниже, а порой и ползком. То в одном, то в другом месте падали убитые и раненые. Не знаю, сумели бы мы закончить переправу или полегли на берегу, но подошла большая пехотная часть.
Открыли огонь из всех видов оружия. Особенно мощным был пулеметный обстрел, который загнал немцев в траншеи. Подчиняясь приказам, фрицы пытались отвечать, но брустверы траншей буквально разваливались под ударами сотен пуль. Немцы стреляли по нам, не имея возможности целиться, поднимая оружие на вытянутых руках. Но это уже была пальба "в небо", и мы ускорили работу. Когда мост вплотную приблизился к берегу, из темноты полетели гранаты, последнее, что могли преподнести нам фрицы. Если уж под бомбами мосты возводили, то гранаты нас остановить не могли.
Понтоны едва коснулись берега, как хлынул поток нашей пехоты. В траншеях завязался рукопашный бой, и вскоре плацдарм был захвачен. Мы заменили часть продырявленных понтонов и, шатаясь от усталости, ушли на отдых в лес. Все же работали без остановок целые сутки. Старались не смотреть на мертвые тела товарищей. Похоронили их немного позже.
Прорвав оборону, вместе с войсками двигалась и наша вторая саперная штурмовая рота. Мы шли следом за танками с автоматами наготове. Где-то впереди была река Нейсе. Уже издалека начался орудийный обстрел. Взрывы поднимали фонтаны земли то справа, то слева. Один из снарядов ударился о землю рядом со мной и, несколько раз отрикошетив, пронесся мимо. Возможно, это была бронебойная болванка. Фугасный или осколочный снаряд разнес бы меня на части. Повезло!
Мы вступили в город Любань. На улице горели два немецких танка, рядом лежали трупы танкистов. Наша танковая часть ушла вперед, а по пехоте открыли огонь из дома на другой стороне улицы оставшиеся в городе немцы. Мы окружили дом. Из окна второго этажа бил пулемет. Неосторожно высунувшийся боец упал и пополз, оставляя на булыжниках пятна крови.
Сразу несколько саперов ударили из винтовок и автоматов, но достать пулемет не могли. Переверзев приказал мне не прекращать огонь. Из соседних окон тоже стреляли немцы (возможно, ополченцы, "фольксштурм"). Тяжело ранило сапера из моего отделения. Его торопливо перевязывали. Пули свистели над головой, крошили булыжную мостовую, разлетаясь рикошетом.
Кто-то из бойцов сумел приблизиться и бросить гранаты. Попасть в узкое окно было сложно, да и опасно для бойца. Отскочившая от стены граната могла изрешетить его осколками. Все же одной гранатой он попал в окно. Наша активность и стрельба, которую вела рота, заставили немцев отступить. Они покинули дом и побежали вдоль улицы, боясь попасть в плен. Автоматные очереди и выстрелы вслед догнали двоих, остальные исчезли за углом.
Продвигаемся дальше к западной окраине города, нигде ни души. Да и никто не ждал встречи с горожанами. Мы уже привыкли видеть только что оставленное жилье пустым. Внизу, прямо перед лестничным маршем, шевельнулось что-то, накрытое белой простыней. "Человек", - подумали мы. Пальцы на спусковом крючке, приближаемся. Подошли к топчану, теперь было ясно: лежал человек. Но кто он? Сдернули простынь.
Перед нами лежал старик, лет восьмидесяти, седой как лунь. Его щеки, губы и ресницы закрытых глаз судорожно дергались. Около него, на топчане, лежала горбушка хлеба и пол-литровая банка с водой. Мы стояли над стариком еще две-три минуты, и он ни разу не открыл глаза. Все его лицо, сложенные одна на другую руки тряслись. Накрыв его простыней, ушли. Это был первый гражданский немец после 600-километрового пути.
В начале марта мы вышли к реке Нейсе. Война подходила к концу. Это понимали все. Но понимали и другое. При том ожесточенном сопротивлении немцев не все доживут до победы. Некоторые бойцы с тоской читали письма из дома. Их уже ждали, но дождутся ли? Ко мне подошел один из саперов, Павел Михеев, и, улыбаясь, сказал:
- Товарищ сержант. Пишет жена, чтобы поосторожнее воевал. Очень хочет, чтобы я вернулся.
Что я мог ему ответить? Никто не знает, что будет с нами завтра. Какие сюрпризы готовит нам эта река, через которую наверняка придется наводить переправу?
Мои предчувствия сбылись. Нашей роте было приказано поставить понтонный мост. Ночью грузовики с понтонами, бревнами и настилом на малом ходу приблизились к реке. Пока никто не стрелял. Работа шла в быстром темпе. Осторожно опускали один за другим понтоны на воду. На них ложились прогоны, настил. Но как только дошли до середины реки, работа осложнилась.
Понтоны течением относило в сторону. Нам пришлось немало повозиться, но когда мост был готов, передовые части еще не подошли. Мне приказали взять свое отделение и охранять подходы к мосту на западном берегу. Неподалеку расположился десяток пехотинцев, а вскоре переправилась артиллерийская батарея.
И в этот момент немцы открыли орудийный огонь. В первые же минуты погиб один из саперов, двое бойцов были ранены, разбило приклад ручного пулемета. Надежных окопов у нас не было, кругом сухой песок. Вместо окопов, несмотря на наши старания, получалось подобие неглубоких воронок.
После обстрела услышали немецкую и русскую речь. Открыв плотный огонь, на нас наступали немцы и власовцы. "Ну что, приехали? Конец вам сейчас будет, на куски порежем!" - кричали власовцы.
Всего наступающих было человек 100–120. Пехотное отделение, на которое мы рассчитывали, поддавшись панике, бросилось в воду и поплыло на другой берег. Батарея тоже замешкалась. Я решил имитировать контратаку. Тихо передал по цепи:
- Кричим "ура", а сами остаемся на месте.
Кричали "ура", не жалея глоток. К нам присоединились артиллеристы (почему они не стреляли, не знаю), приплыли назад пехотинцы. Немцы и власовцы отошли, а кое-кому из бросивших позицию артиллеристы набили морду за трусость.
С рассветом по мосту переправилось еще несколько наших частей. Но мост был сильно поврежден, некоторые понтоны затоплены. Приказали восстановить переправу и в первую очередь забить сваи.
Бревна-сваи забивали с плотиков, через которые перехлестывала ледяная вода. И тут на нас с западного берега обрушился огонь из пулеметов и стрелкового оружия. Пришлось лечь на сваи и плотики. Когда огонь затих, снова взялись за сваи. Два-три удара - немцы опять открывают огонь и заставляют нас ложиться.
Пять ночей подогнем мы наводили переправу, которую немцы разбивали, а мы упрямо восстанавливали. Огонь был такой сильный, что от деревьев на берегу остались одни обрубки. Снаряд угодил в ствол дерева над окопом, где находились командиры взводов Караичев и Силантьев. Осколки ударили в них пучком. Но верно говорят, что у каждого своя судьба. Лейтенанту Силантьеву оторвало обе ноги, а Караичев остался невредим.
На рассвете опустился густой туман. Это помогло эвакуировать убитых и раненых. Утром к окопу, где находился Силантьев, прикатила упряжка собак, ведомая только вожаком-собакой. Собаки в упряжке легли, плотно прижавшись к земле, а вожак, не обращая внимания на разрывы и свист осколков, повернувшись к окопу с раненым, все время смотрел, когда же уложат раненого.
Когда Силантьева погрузили и закрепили ремнями, Караичев махнул рукой. Вожак понял его без слов, поднялся, а следом за ним остальные собаки. Упряжка рванулась к лесу, а впереди и позади ее, как и по всему участку, рвались снаряды. Но собаки сумели добраться до леса. Добрым словом вспоминали мы четвероногих санитаров. Собаки пришли сами, без людей, и вернулись в санбат, где были "прописаны" эти хорошо обученные помощники.
Это был мой последний бой. Вскоре получил команду:
- Младшего сержанта Иванова в штаб батальона!
Когда шел, даже не знал, зачем вызывают. Может, где-то не так сработал? Оказалось, меня направляют на учебу в Московское военно-инженерное училище. Пошел за вещами и проститься с товарищами, а весь взвод спит после многодневной тяжелой работы под немецким огнем.
Будить ребят не стал. Оставил записку, пожелал всем дожить до победы, а через час штабная машина увозила меня на место сбора будущих курсантов. 960 дней и ночей пробыл я на войне. Повезло, уцелел и под обстрелами, и под бомбежками.
В училище я долго не задержался. Шла переформировка. Тех, у кого была "десятилетка", оставляли в приказном порядке. Мне с моими семью классами надо было проходить дополнительную подготовку. Я предпочел отслужить еще два года в армии, после чего демобилизовался.
Что еще добавить о службе? Участвовал 24 июня 1945 года в Параде Победы. Незабываемое зрелище.
Награды? Нас сильно не баловали. Был награжден медалями "За оборону Сталинграда", "За победу над Германией", а позже орденом Отечественной войны. Тогда мы не слишком про награды думали.
Спустя много лет, на очередной встрече ветеранов, я не выдержал и высказал своему бывшему командиру роты Переверзеву:
- Вот ты меня в самые горячие места гонял. А представление на медаль написать не догадался. У тыловиков да писарей и то орденов-медалей больше. Непонятно, кто воевал?
Переверзеву стало неудобно. Отшутился:
- А кого же еще гонять? Я знал, что ты задание выполнишь, поэтому и доверял.
Ну, все это не так важно. Мы победили, а награды - дело второе. В 1947 году женился, имею двоих дочерей, сына, пятерых внуков. С 1947 по 1981 год работал на Волгоградском судостроительном заводе. Являюсь почетным жителем Красноармейского района города Волгограда. Часто выступаю перед молодежью в школах, училищах. Хочу, чтобы память о той великой войне сохранилась навсегда.