Она не возмущалась. Нет, она притворилась, что сдается, смирилась с теми слугами и придворными дамами, которых навязал ей Эрколе, и не знает о плане свекра еще до Пасхи выслать из Феррары Адриану Мила, мадонну Цеццареллу и других. Она призвала феррарских девушек и даже пригласила Теодору Анджелини к своему столу в Великий пост. Теодора с трудом верила в случившееся и в письме Изабелле рассыпалась в похвалах герцогине, которая стала "нормальной, милой и человечной". Кроме того, должно быть, кто-то объяснил Лукреции, что ее холодность по отношению к Изабелле является серьезной дипломатической ошибкой, и в разговоре с Теодорой она выражала полное согласие с похвалами, расточаемыми в адрес невестки. Один из испанцев, которого Изабелла склонила на свою сторону, обратил внимание Лукреции, что феррарцы отмечают ее холодность по отношению к семейству д'Эсте. Лукреция, приняв несчастный вид, начала оправдываться, что еще не освоилась в новой стране, горько сожалеет, что не воспользовалась предоставленными ей блестящими возможностями – все это, безусловно, предназначалось для ушей Изабеллы.
Известный своей жадностью, старый герцог Эрколе выделил невестке ежегодную ренту в 8 тысяч дукатов. На это она должна была содержать двор: одевать, кормить, содержать лошадей и повозки, не считая пожертвований и приемов, соответствующих ее положению. Подобное решение оскорбило Лукрецию, которая любила тратить деньги щедро, как королева, и небрежно, как куртизанка. Кроме того, она прекрасно знала, что ее приданое позволяет выделить ренту в 12 тысяч дукатов. И теперь она просила об этом. Эрколе решил посоветоваться с Изабеллой, которая незамедлительно ответила, что сумму в 8 тысяч дукатов считает приемлемой, после чего герцог все-таки пошел на компромисс и выделил Лукреции 10 тысяч в год. Лукреция заявляет, что не владеет искусством заключать сделки, и уходит, бросив напоследок: "Феррарский лавочник" – выражение, которым уже пользовался Александр VI. Альфонсо д'Эсте, не вмешиваясь, наблюдает за препирательствами. Конфликт между свекром и невесткой разрастается, становится все более ожесточенным и часто переходит границы дозволенного. Вскоре Лукреция получила дополнительный довод в свою пользу: в марте стало очевидно, что она ожидает наследника. Интересно, будет ли в этом случае герцог настаивать на своем или все-таки уступит?
Похоже, он не собирается менять своего решения, хотя всячески демонстрирует отеческую заботу: сопровождает невестку во время посещений монастырей и церквей и даже в Вербное воскресенье отправляется с ней в одном экипаже, чтобы увидеть дочь Сиджизмондо д'Эсте, Джинерву, постригающуюся в монахини в древнем монастыре Сан Антонио, рядом с Порто-Романа. Холодные взгляды, которыми обменивались свекор и невестка, были красноречивее любых слов, но Эрколе оставался тверд, как кремень, и Лукреции пришлось уступить. Замешательство и растерянность привели ее в поисках утешения в монастырь. Это случилось в среду на Страстной неделе. Монастырь, выбранный Лукрецией, естественно, не относился к излюбленным местам Эрколе. Это был монастырь, основанный Элеонорой Арагонской для детей из аристократических домов. Он существует и по сей день.
Обитый шелком экипаж движется настолько медленно, что Лукреция может сосчитать почки на небольших деревцах, растущих вдоль стен монастыря. Выйдя из экипажа, Лукреция проходит через небольшой, скромно оформленный арочный проем. Настоятельница и монахини ожидают ее, и среди них Лаура Байярдо, кузина поэта. Лукреции кажется, что она снова в Сан Систо, она с наслаждением прислушивается к шелесту монашеских одеяний. Она вновь видит спокойные улыбки на лицах монахинь, вдыхает аромат ладана, слышит призывный звон колоколов и нежное пение. Впервые за долгие дни Лукреция спокойно засыпает в маленькой келье посреди разлившейся тишины. Будущее казалось многообещающим, и она больше не чувствовала необходимости вести борьбу с неприятельскими силами.
Из Ватикана Александр VI пристально наблюдал за жизнью дочери. Помимо официальных писем, которые герцог присылал своему послу Костабили и лично ему, понтифик получал информацию об отношениях новобрачных через тайных слуг. Ему было приятно услышать о пышных празднествах, о триумфе Лукреции, и как-то в приливе чувств он заявил феррарскому послу, что относится к дону Альфонсо как к сыну, не проводя различия между ним и герцогом Валентинуа, добавив: "Помяните мое слово, герцогиня забеременеет еще до Пасхи, и, когда это случится, мне бы хотелось, чтобы дон Альфонсо приехал сюда".
Расположение и любовь к семейству д'Эсте удачно сочетались у папы с осторожностью и предусмотрительностью. Из Феррары шли постоянные просьбы о церковных привилегиях для д'Эсте. Кардинал Ипполито чувствовал себя в Риме как дома; его приглашали на охоту и пирушки, а во время карнавала на приемы, балы и вечеринки в папские апартаменты. Участники этих вечеринок преследовали определенные цели. Там был замечен смуглый профиль Чезаре Борджиа, одерживавшего одну победу за другой. Санча Арагонская, отправленная в отставку на период свадебных мероприятий, вернулась, еще более дерзкая и неугомонная, чем прежде. Там бывал некий прелат, приверженец Борджиа, и какой-то испанец. Папа заставлял девочек танцевать и не уставал постоянно проводить вечеринки. Атмосфера вседозволенности способствовала любовной интриге, начавшейся между Санчей и кардиналом Ипполито. Они были двоюродными братом и сестрой, поскольку король Альфонсо, отец Санчи, был братом матери Ипполито, Элеоноры Арагонской. Санча не задумывалась о подозрительности или ревности Чезаре; такие мысли не могли стать препятствием у нее на пути желаний. Со своей стороны кардинал Ипполито, что характерно, рассматривал свою прихоть как веление судьбы. Риск только возбуждал любовников. В конце февраля и в первых числах марта в Рим из Феррары начали возвращаться испанцы и римляне. Первым появился рыцарь Чезаре, и можно легко представить, какие слухи поползли по Риму. "Я слышу со всех сторон, что испанцы, вернувшиеся из Феррары, говорят, что их выгнали оттуда и, мало того, собираются выслать всех наиболее близких герцогине слуг", – сообщалось феррарскому послу. Костабили решил положить конец слухам, и его сутана была замечена во дворцах наиболее влиятельных кардиналов. Папа отмалчивался и только постоянно приставал к послу с письмами Лукреции, которые прибыли в Рим с дипломатической почтой Эсте. То, что Лукреция иногда задерживалась с ответами, можно понять из вопросов понтифика: "Разве герцогиня не ответила на отправленное [мною] в среду послание?" – поинтересовался папа 15 февраля, и, когда Костабили упомянул о невероятной активности Лукреции, "папа рассмеялся и решил переговорить с Чезаре". Когда наконец пришло письмо, оно вызвало много шуму. Александр VI вызвал Костабили и сообщил, что получил неприятные известия из Феррары; оказывается, у Лукреции нет денег, и ей пришлось заложить драгоценности, чтобы купить подарки уезжающим из Феррары испанским друзьям. Что же ответил на это посол? Используя все возможное красноречие, Костабили принялся объяснять, как сильно любят Лукрецию в ее новой семье. Он перечислил все подарки, полученные ею от герцога, и все публичные и частные торжества, организованные в ее честь. Герцог лично приходит к Лукреции, чтобы пригласить на очередное мероприятие. Что же касается Альфонсо (а ведь папе это хорошо известно), то он горячий и страстный муж, безупречный во всех отношениях. Более того, папе уже стало известно, что последствия внимания его зятя вскоре примут конкретную форму. После этих слов к Александру VI возвращается хорошее настроение, он смеется и продолжает: помнит ли еще посол, что папа напророчил месяц назад? Костабили ответил, что все прекрасно помнит, его святейшество – превосходный пророк. Понтифик радуется, что у Альфонсо вошло в привычку спать с герцогиней каждую ночь и не искать удовольствий на стороне, как это часто делают молодые люди, хотя, добавляет он со слабым вздохом сожаления, "надо признать, что такая практика действует на них благотворно". Черту под тенденциозными сообщениями вернувшихся из Феррары людей подвел кардинал Моденский, заявив: "Если супружеская пара занимается любовью, все остальное не имеет значения".
Лукреция при всей ее кажущейся хрупкости была твердой и достаточно сильной и пришлась не по зубам герцогу Эрколе. Ее апартаменты находились практически на осадном положении. Она выехала из герцогского дворца и жила теперь в большом замке, построенном Никколо III. Замок был прямоугольной формы, окруженный рвом с "зацветшей" водой, остающейся неподвижной даже при сильном ветре. Ее комнаты, обращенные в сад, создавали иллюзию открытого пространства и, возможно, вызывали ностальгию. Одна комната была в голубых тонах, с голубой кроватью, балдахином, столом и коврами. Личная комната Лукреции была декорирована золотым атласом. В третьей комнате, обтянутой зеленым бархатом, стояла длинная скамья, на которой обычно сидели придворные дамы и посетители. Комнаты были оформлены еще до появления Лукреции, и ей казалось, что имеется определенное несоответствие между цветом и формой.
Поскольку герцог Эрколе ни на йоту не отступил от своего решения в отношении ренты и не собирался добавлять ни одного дуката к 10 тысячам, Лукреция отказалась от феррарцев. Результат ее раздражения не замедлил сказаться. Четверо феррарцев, обладающие "прекрасными качествами", сообщили, что в скором времени они будут уволены, поскольку "только испанцы снискали расположение" новой герцогини. Теодора Анджелини заявила, что забирает назад все комплименты в адрес герцогини, сделанные ею в марте, поскольку Лукреция держит ее и всех придворных дам Феррары на расстоянии и ясно дает понять, что не желает видеть их прелестных лиц "вплоть до Судного дня". Кроме того, Теодора способствовала распространению суждения, что герцогиня любит только женщин, привезенных из Рима.
Подобно всем, кто старается не уронить своего достоинства, Лукреция испытывала необходимость в очень узком круге людей, которые были бы настроены на ее тональность и на которых можно положиться. Она не выносила подозрительности и, когда понимала, что за ней шпионят, испытывала сильный дискомфорт. Ей не нужна всеобщая любовь, она хотела быть любимой лишь несколькими людьми. Семья, по ее мнению, поскольку была необходима, входила в число доверенных лиц, хотя в силу специфических особенностей была не столь важна, как ее собственный клан. Придворные дамы подражали хозяйке и притворялись даже тогда, когда позволяли соблазнить себя. Немногие из оставшихся испанцев решительно перемещались взад и вперед между апартаментами Лукреции и подсобными помещениями с видом заговорщиков, от одного вида которых стыла кровь в венах даже у расположенных к Лукреции феррарцев. Если вспомнить все, что говорилось о жадности герцога Эрколе еще в Риме, то можно себе представить настроение, царящее среди домочадцев Лукреции. Все объединились в едином стремлении – сопротивляться д'Эсте, поскольку Лукреция объяснила, что борьба ведется не за нее, а ради упрочения положения всего двора. Однако феррарцы были абсолютно не правы, полагая, что жители Испании находили большое удовольствие в смирении. Тем временем Анджела Борджиа произвела приятное впечатление на Феррару. Она довольно глупенькая, зато могла и любила смеяться и была очень забавна. Свое место в семействе д'Эсте она находит в сердце Джулио, незаконного сына Эрколе. Дон Ферранте, чтобы не отстать от брата, тоже находит среди женщин Лукреции возлюбленную – Сьенезе Никола. Эти двое, как говорили, "действовали безрассудно", хотя и "не совершая греха". Герцог вовремя вмешался, притормозив разгоревшиеся было страсти, и не дал свершиться греху. Он запретил дону Ферранте посещать апартаменты Лукреции чаще двух раз в неделю.
Добровольное изгнание Лукреции проходило под знаком Эроса. Лукреция вставала поздно, лениво одевалась и шла к обедне в маленькую капеллу. Потом завтракала. Принимала нескольких посетителей, которые позволяли себе в ее присутствии непринужденно беседовать с ее женщинами, читала духовные книги или любовную поэзию. Придумывала вместе с портнихой новые наряды. Или посылала за одним из сейфов, в которых держала бесчисленное количество обращений и секретных документов Ватикана, читала старые письма, обращаясь мыслями в прошлое. Во время приступов меланхолии Лукреция, как никогда, нуждалась в поддержке, и Никола умела ее приободрить и утешить. В атмосфере радостного возбуждения Лукреция требовала принести пудру, жаровни, золотые сетки, мавританские рубашки, наполнить что-то типа ванны горячей водой, а затем, оставшись наедине со своей любимицей Никола, снимала с себя парчу, раздевала ее, и они вместе садились в ванну, в которую маленькая горничная Люсия подливала горячую воду. Молодые женщины резвились, смеялись и согревались в душистой воде. Позже, надев только сорочки и набросив на волосы золотые сетки, они вытягивались на подушках и курили благовония. Эти подробности стали известны придворным в Ферраре и Мантуе от нескромного Священника, "сторожевого пса" Изабеллы д'Эсте. Осыпав знаками внимания… и конфетами маленькую Люсию, он покорил ее сердце и теперь имел непосредственного очевидца событий, происходивших в доме Лукреции. Таким образом, приятное времяпрепровождение Лукреции тут же обсуждалось во дворах Феррары и Мантуи, причем без каких-либо признаков осуждения или неодобрения.
К этому времени Эрколе Строцци уже появился и, мало того, занял место в жизни Лукреции. Впервые мы обнаруживаем его имя в документах, имеющих отношение к торжественному вступлению Лукреции в Феррару. "Этим вечером мы идем на ужин с М.Геркулесом Строцци", – пишет Изабелла д'Эсте своему мужу 29 января 1501 года. Строцци вместе с другими придворными был, вероятно, представлен новой герцогине в последующие дни, хотя исход дела нам неясен. Чуть позже, в марте, стало известно, что феррарский поэт мечтал стать кардиналом, давал 5 тысяч дукатов за кардинальскую шапку и что Альфонсо д'Эсте написал брату, кардиналу Ипполито, в Рим, дабы поддержать его просьбу. Возможно, Лукреция добавила что-то от себя. Но в конце марта ничего не было слышно ни о пурпуре, ни об отъезде Строцци из Феррары. Вероятно, произошло нечто заставившее его изменить планы; может, получил соответствующий ответ, или разумный совет, или многозначительное молчание подсказало ему больше любых слов. Одним словом, что-то заставило Лукрецию взять его под свою защиту. С этого дня Строцци пользуется покровительством Лукреции, может свободно входить в апартаменты герцогини и уже на пути к тому, чтобы стать ее фаворитом. Изящный поэт, безупречный придворный; знакомство с ним оказало бы честь любой выдающейся женщине. Но, несмотря на множество достоинств, его моральные качества оставляли желать лучшего.
Уж не было ли это дьявольской проделкой? Эрколе Строцци происходил из феррарской ветви знаменитой флорентийской династии Нанни Строцци, переселившейся в Феррару в начале XVI века. Он унаследовал аристократическое имя, богатство, высокое положение и репутацию от своих предков, в особенности от отца, Тито Веспасиано Строцци, одного из наиболее уважаемых стариков герцогства, известного автора латинских стихотворений. Эрколе Строцци унаследовал от отца хороший поэтический и литературный вкус и так развил его, что к тридцати годам уже превзошел отца и считался одним из наиболее изящных латинистов не только в Ферраре, но и во всей Италии. Будучи хромым от рождения, он всегда ходил с палкой, и, как это часто происходит с калеками, его физический недостаток причинял ему много душевных мук. Цинизм, пессимизм и развращенность – вот следствия его больного ума. Но мягкая грация, изящные фразы и блестящие глаза снискали ему дружбу и любовь женщин, особенно тех женщин, которые страдали. Как и следовало ожидать, его, как правило, ненавидели мужчины, но его острый ум оценил старый герцог, который покровительствовал ему при дворе как гуманисту, поэту, переводчику пьес и театральному консультанту. Альфонсо д'Эсте ненавидел Строцци, осуждая среди прочего резкость и грубость при выполнении им общественных обязанностей. Однако Альфонсо считал себя не вправе мешать Строцци и не предпринимал никаких действий, чтобы запретить ему доступ в апартаменты Лукреции. Возможно, он не видел никого более достойного, чем Строцци, кто мог бы украсить двор Лукреции умом и образованностью.
Строцци владел даром убеждения; умело играя на женском тщеславии и капризах, он всегда добивался того, чего хотел. Теперь он взялся за Лукрецию, решив дать несколько советов относительно ее гардероба. Он принялся описывать невероятное изобилие (Западная Европа и представить такого не может!) товаров в Венеции и что только там мадонна сможет удовлетворить все потребности и желания. В результате "увечный Строцци" отправляется в Венецию с ее романтической атмосферой. Там он наносит визит другу Пьетро Бембо, светочу итальянского гуманизма той поры. Кроме того, он встречается с капризной и чувственной венецианской аристократкой, с которой вступает в длительную любовную связь. В конце концов он все-таки покупает для герцогини великолепные ткани, заставляя лавочников отбирать только высококачественный товар: темно-красную и золотую парчу и изумительный бархат изысканных, редко встречающихся тонов. В Фондако, где было холодно даже в июле, раскручивают рулоны материи, только чтобы поэт мог оценить их качество и цвет. Выбранные образцы отправлены в Феррару и показаны женщинам. Восторгам нет конца! Гардероб Лукреции растет как на дрожжах… и все в кредит. Обойдя установленные жадным Эрколе ограничения (наверное, по совету Строцци), Лукреция начинает тратить деньги, не задумываясь об имеющихся у нее средствах. В кредит пошиты наряды из купленных в Венеции в кредит тканей; в кредит изготовлены наряды из цветного камлота для придворных дам. И наконец, в кредит она заказывает мессиру Бернардино, венецианскому мастеру, колыбель для будущего ребенка. Лукреция объявляет, что потратила 10 тысяч дукатов – всю годовую ренту; а специально для вечеринки с ужином, на которую она пригласила все семейство д'Эсте, включая свекра, выкладывает столовое серебро.
Подобная вечеринка являлась вызовом, и те, кто увидел гравировку, сделанную на приборах, отметили нарочитую иронию. Многочисленные предметы из "жертвенника", подаренного кардиналом Асканио Сфорца на ее свадьбу с графом де Пезаро, демонстрировали геральдические фигуры Сфорца. Все служило напоминанием об арагонском эпизоде Лукреции: большая и маленькая фляги, изящная солонка и многое другое. Предметы, щеголяющие медведем Орсини, вызывали в памяти рискованное предприятие, связанное у Лукреции с семейством Орсини, оружие Франческо Гасета, правила Толедо, сыгравшие значительную роль в любовной связи Александра VI и Джулии Фарнезе. На всем остальном господствовал герб Борджиа; в сочетании с короной и пламенем герцога Гандийского, шляпой Франческо Борджиа и, наконец, с папской тиарой. На крышке большой чаши посреди замысловатого изображения золотой листвы располагался массивный позолоченный бык, похожий на золотого библейского тельца. Быки меньших размеров были изображены на чашках, стаканах, шкатулках, вазах, чернильницах, кувшинах для воды, а на большой серебряной купели было выгравировано имя понтифика: Alexander sextus pontifex maximus.
Лукреция, пользуясь правом хозяйки ужина, при каждом удобном случае упоминала имя своего отца. Старый герцог отвечал с изысканной учтивостью, больше напоминавшей безразличие; если Лукреция намекает ему (это после всего!), что у нее не хватает средств, то у него готов ответ: он столько сделал кое-кому, в то время как они…