По чистой случайности, так как никто не знал о его пребывании в Эль-Пасо, ночью отель подвергся налету полиции, которая искала местных преступников. Все присутствовавшие в тот момент в отеле были допрошены, и, поскольку лейтенант Круг не имел при себе никаких документов, он был задержан и посажен под замок. После этого его личность была незамедлительно установлена, и Круг был передан канадским властям. Он вернулся в Боуманвиль, отсидел в карцере положенные двадцать восемь дней, и на этом неприятности для него закончились. Однако они не закончились для помогавших ему людей.
Макс Стефан был весьма легкомысленным и беспечным человеком. Если вы собираетесь оказать помощь беглецу, то чем меньше людей знает об этом, тем лучше, но Макс Стефан, гордящийся своей причастностью к этой авантюре, представил лейтенанта Круга множеству людей, о чем один из них не замедлил сообщить в полицию. Стукачей нигде не любят, но в данном случае слово "предательство" неуместно. В действительности предателем являлся сам Стефан, который принес "присягу в благонадежности" конституции Соединенных Штатов и нарушил эту присягу, оказав помощь врагу своей новой родины, какими бы по-человечески понятными ни были его чувства.
Вскоре Макс Стефан и помогавшие ему люди были взяты под арест, и обвинение не заставило себя долго ждать. Слушание их дела продолжалось несколько недель и во всех подробностях освещалось в американской прессе. Этот случай стал прецедентом, и американские власти, а также суд придавали ему большое значение. В результате Макс Стефан был приговорен к смерти, все остальные получили длительные сроки заключения. Однако Стефана не казнили. Президент Рузвельт смягчил наказание, заменив смертный приговор пожизненным заключением, но и оно было слишком серьезным наказанием за неудавшееся возвращение молодого лейтенанта в ряды люфтваффе.
Вскоре мы получили взволнованное письмо от германо-американской ассоциации, в котором члены этой ассоциации заклинали нас не рассчитывать больше на их помощь в случае побега, и мы поняли, что взывать к бывшим немецким, а ныне американским гражданам теперь бесполезно. Это означало бы просить слишком многого. Это письмо было передано нам канадскими властями, которые попросили нас дать обещание никогда более не подвергать опасности жизнь и свободу наших бывших соотечественников, ныне проживающих в США. Майор Фанельса дал такое обещание от лица всех нас, и те, кто впоследствии совершил побег, неукоснительно следовали этому обещанию, хотя мы знали, что существует немало наших бывших соотечественников, которые готовы были помочь нам, невзирая на грозящую им опасность.
Кроме уже упомянутых мною случаев, еще нескольким немецким военнопленным удалось бежать из Канады в США. Вот, например, случай с лейтенантом Штейнхильпером. Я бы отнес этот случай к разряду трагикомических. Штейнхильперу удалось бежать в США, когда эта страна еще придерживалась нейтралитета. Он сбежал из нашего лагеря и, как лейтенант Круг до него, сумел добраться до Виндзора. Там ему удалось незамеченным проникнуть на товарный поезд. Поезд миновал мост и прибыл в Детройт. Таким образом, Штейнхильпер благополучно миновал кордон, выставленный на мосту во время войны. Очутившись на территории США, Штейнхильпер передумал слезать с поезда так близко от границы из опасения, что американская полиция не станет церемониться с ним и, чтобы избежать лишних хлопот, попросту вернет его в Канаду. Он остался там, где был, в надежде, что поезд заедет как можно дальше в глубь страны и на какой-нибудь остановке он сможет незаметно покинуть его.
Через некоторое время поезд снова тронулся в путь, но совсем скоро, к недоумению лейтенанта Штейнхильпера, он покатился через мост. Впереди не должно было быть никакого моста, поэтому поезд, должно быть… О да… когда Штейнхильпер выглянул из своего укрытия, поезд как раз приближался к Виндзору. Впрочем, даже и в этой ситуации беглеца мог ждать успех, поскольку этот поезд несколько раз в день пересекал границу, занимаясь маятниковыми перевозками. Но на беду местная полиция уже получила сообщение о его побеге и организовала поиски беглеца. Когда Штейнхильпера заметили, он решил бежать сломя голову, но шансов остаться на свободе у него не было. Штейнхильпера поймали и вернули в лагерь после того, как он целый час пробыл на свободе на американской территории.
Грань между успехом и неудачей зачастую очень тонка, и нередко чаша весов склоняется в неблагоприятную сторону под грузом факторов, на которые беглец повлиять не в состоянии.
Фон Верре повезло, Штейнхильпера ждала неудача. Но к тому времени (декабрь 1941 года) фон Верра был уже мертв. После возвращения в Германию его ждало повышение и назначение командиром эскадрильи. Летом 1941 года он отправился на Восточный фронт. Воздушная война там была для люфтваффе чем-то вроде поездки на пикник. Превосходство "мессершмитов" над русскими истребителями было столь велико, что господство в воздухе было целиком в руках Германии.
Совершенно иной была ситуация на Западном фронте, где каждая схватка "мессершмитов" и "спитфайров" означала бой не на жизнь, а на смерть. Однако на востоке хороший пилот мог одержать множество побед, которые на западе казались невероятными. Несмотря на то что фон Верра долгое время не принимал участия в боевых действиях, он вскоре записал на свой счет двадцать один сбитый вражеский самолет, три из которых были британскими. 25 октября 1941 года фон Верра поднял свой самолет в воздух и отправился в самый обычный вылет, который оказался для него последним. Доподлинно неизвестно, что же случилось с фон Веррой. Может быть, подвел мотор, а может, он попал под огонь русских зениток. Как бы там ни было, очевидцы с германской линии фронта видели, как "Мессершмит" неожиданно спикировал вниз и рухнул в озеро. Пилот не сделал попытки выпрыгнуть с парашютом. Может быть, он надеялся вовремя выправить самолет. Если так, то он ошибался. "Мессершмит" рухнул в озеро и затонул.
Лейтенант Франц фон Верра, позднее командир эскадрильи люфтваффе, был единственным немецким офицером, которому удалось бежать из плена во время Второй мировой войны, вернуться на родину и в строй. Десять месяцев спустя он погиб.
Сообщение о его гибели пришло, когда мы все еще были за колючей проволокой. Это была прискорбная весть, но она не положила конец нашим попыткам бежать. Позднее мы узнали, что фон Верра оказал неоценимую помощь тем, кому еще предстояло попасть в плен, – перед гибелью он два или три месяца читал лекции на авиабазах люфтваффе о британских методах содержания военнопленных.
Глава 16
ГОЛОДОВКИ И СИМФОНИЧЕСКИЕ КОНЦЕРТЫ
После дерзкого побега фон Верры из поезда за остальными пленными следили еще пристальнее, чем прежде. Наше путешествие по Канадской тихоокеанской железной дороге от Галифакса до лагеря для военнопленных на северном берегу озера Верхнее длилось восемьдесят четыре часа. Для нас это был лагерь икс, так как рядом не было ни одного, даже крошечного населенного пункта, в честь которого можно было бы назвать лагерь. Лагерь, расположенный на берегу озера, был совершенно изолирован от остального мира. Местность вокруг лагеря была холмистая, поросшая редкими елями. Единственным признаком цивилизации была железная дорога, проходившая в 1000 ярдах от лагеря.
Лагерь состоял из ряда бараков, расположенных в форме прямоугольника, между которыми находились умывальные и уборные. Бараки были новые и чистые, но, кроме двухъярусных коек на семьдесят человек и нескольких столов и стульев в каждом бараке, там больше ничего не было. Мы подумали о своих комфортабельных комнатах в Суонвике, потом вспомнили лагеря для британских офицеров, виденные нами в Германии, и первое, что мы сделали, очутившись в нашем новом приюте, – сели и написали письмо протеста канадским властям. Когда наш протест остался без ответа, мы объявили голодовку и решили не писать писем домой до тех пор, пока не будем уверены, что к нашему гласу прислушаются.
Мы были настроены совершенно серьезно. Мысль о голодовке, очевидно, представлялась канадцам совершенно непостижимой, и когда мы стали регулярно отказываться от великолепной пищи, что была приготовлена для нас, предпочитая лежать на наших койках с урчащими желудками, канадцы были поражены. Мы вовсе не притворялись, мы действительно голодали. Единственное, что мы позволяли себе съесть, – три черносливины в день. Только воду мы потребляли ad lib. Так мы и лежали, посасывая сливовые косточки и ожидая решения властей.
Поскольку читать нам было нечего и руководством лагеря пока что ничего не было придумано для занятия нашего свободного времяпрепровождения, мы целые дни напролет лежали, болтали друг с другом, играли в карты или просто дремали. Мы решили, что должны двигаться как можно меньше, чтобы сберечь силы и тем самым растянуть голодовку на возможно большее время. На третий день мы придумали безобидную шутку с целью вывести из душевного равновесия наших канадских охранников. На улице стоял сильный мороз, постоянно валил густой снег, поэтому не было никакой возможности проводить поверку на улице, и она проводилась в бараках.
Приходил дежурный офицер и в сопровождении эскорта считал количество пленных. Как только он входил в барак, наш собственный дежурный кричал "Внимание!", все спрыгивали с коек и становились в строй. Однако если вы долго лежите без движения, а потом резко вскакиваете с койки, у вас неизбежно начнет кружиться голова, а перед глазами замелькают пятна. И вот при каждой поверке несколько наших товарищей (предварительно избранные из наших рядов) слезали с коек и тут же штабелями валились на пол. Зрелище было впечатляющее, дежурный офицер тут же вызывал лагерного врача, а мы тем временем украдкой посмеивались надо всей этой суматохой.
Однако после четырех дней голодовки это мероприятие уже не казалось нам таким забавным, как раньше. Мы вдруг обнаружили, что все наши разговоры, так или иначе, сводятся к еде. Мы в подробностях вспоминали все те вкусные блюда, которыми мы лакомились прежде, и думали о тех, что нам еще доведется отведать в будущем, если мы когда-нибудь выберемся из этого лагеря живыми. В этом мы были не очень уверены.
Не все из нас обладали достаточно сильной волей, и одного-двух товарищей мы застали за тайным поеданием шоколада. Один сказался больным, не посоветовавшись предварительно с нашим старшим офицером, и его отправили в лазарет, где он мог, не таясь, есть вволю. Эти вероотступники все последующее время нашего заключения уже не пользовались нашим уважением. Подавляющее большинство из нас держалось стойко, и в конце концов мы добились своего и смогли достойно прекратить голодовку. На пятый день голодовки, спустя почти сто часов после ее объявления, нам вручили телеграмму от швейцарского консула в Оттаве, информирующую нас о том, что в самом скором времени он намеревается нанести нам визит. Позже мы узнали, что в отместку за неподобающие условия содержания, в которых нас держали канадцы, лагеря на территории Польши, в которых содержались пленные британские офицеры, были переведены на спартанские условия содержания. Мы одержали свою первую победу за колючей проволокой, но прошло еще девять долгих месяцев, прежде чем нас перевели из этого примитивного лагеря в другой, более соответствующий европейским стандартам.
Впрочем, оглядываясь назад, я должен сказать, что лагерь икс в действительности был не так уж и плох. Самым худшим там было то, что канадцы не позволяли нам и носа высунуть за колючую проволоку. Если бы они выводили нас рубить деревья или выполнять другую подобную работу, мы были бы просто счастливы. В Женевской конвенции совершенно определенно говорится, что во время пребывания в заключении военнопленных офицеров не имеют права заставлять работать, но, несмотря на это, я думаю, что многие из нас были бы осчастливлены такой возможностью, которая позволила бы как-то скрасить монотонность лагерной жизни. Разумеется, мы бы не стали выполнять работу, представлявшую военную значимость, и тем самым лить воду на мельницу врага, но возможность выбора нам так и не представилась. Мы вынуждены были целыми днями торчать за колючей проволокой и учиться развлекать себя по мере сил.
Наша лагерная жизнь, вероятно, была очень похожа на жизнь британских офицеров, находящихся в немецком плену. Мы занимались различными видами спорта, музыкой, изобретали различные игры. В целом скучать нам было некогда. Например, мой день был заполнен до отказа, и я нередко сожалел, что мне не хватает времени сделать все, что я запланировал.
Справедливо будет отметить, что в наших усилиях занять и развлечь себя мы находили поддержку у комендантов лагеря. Христианская ассоциация молодых людей обеспечила нас музыкальными инструментами и спортивным инвентарем, а Красный Крест прислал нам книги и сделал все от него зависящее, чтобы удовлетворить самые разные вкусы. Кроме того, к нам поступало много посылок от германо-американской ассоциации, большинство из которых мы, впрочем, переправляли в другие лагеря, где содержались военнопленные прочих званий. Некоторые посылки осели в нашем лагере, чему в особенности радовались наши курильщики. Однажды пришла партия шоколада для некурящих, которым нечем было поживиться в предыдущих посылках с табаком. И тут, к всеобщему изумлению, обнаружилось, что у нас в лагере довольно много "некурящих". Позже, когда у нас появилась собственная столовая, мы стали получать там табак и шоколад в неограниченном количестве, так что каждый мог курить и есть шоколад сколько влезет.
Когда наступил май и холодная зима осталась позади – хотя ночные заморозки продолжались вплоть до середины июля, – мы разметили поле и каждый день играли в футбол для поддержания хорошей физической формы, а также занимались легкой атлетикой. Когда в лагерь прибыли первые музыкальные инструменты, в наших рядах обнаружилось сразу несколько замечательных музыкантов. Например, капитан Фёзе оказался первоклассным скрипачом, а лейтенант Ганс Позер, который до призыва на военную службу был студентом консерватории, сколотил небольшую группу музыкантов, которая вскоре разрослась до размеров небольшого симфонического оркестра и даже рискнула взяться за исполнение симфонии Брамса. Насколько безрассудной была эта попытка, станет ясно, если я скажу, что я сам сидел среди вторых скрипок и вовсю водил смычком.
Именно в лагере я впервые взял скрипку в руки, и в начале моего обучения мне приходилось довольно трудно, но еще тяжелее было моим товарищам, вынужденным слушать мои упражнения. Моей основной проблемой было найти где-нибудь укромный уголок для музицирования, чтобы не провоцировать моих товарищей. Каждый день в течение пяти часов я практиковался то в уборной, то в пустом карцере или других необычных местах и в конце концов достиг вполне приличного уровня исполнения, хотя, когда по возвращении домой я продемонстрировал свою игру, мои родные не смогли сдержать смех. Поистине, нет пророка в своем отечестве и таланты часто не получают признания среди ближних своих…
Большинство моих более одаренных коллег играли, разумеется, куда лучше, чем я, и однажды наш оркестр даже выступал по канадскому радио в программе, транслировавшей выступления военнопленных.
Все сказанное выше может создать впечатление, что мы полностью смирились с нашей участью, но в действительности это было далеко не так и, наряду с нашей творческой и спортивной деятельностью, мы по-прежнему уделяли много времени разработке планов побега. В марте 1941 года в лагере, находившемся неподалеку от нашего, совершили побег сразу двадцать восемь пленных. Сначала они обрадовались снегопаду, который должен был содействовать их побегу, однако вскоре он перерос в настоящую снежную бурю. Один или два беглеца сделали единственно правильную вещь в такой ситуации: они вернулись в лагерь и сдались. Остальных поймали более привычные к такой погоде полицейские патрули, и через двенадцать часов после побега на свободе оставалось лишь семь человек.
Эти семеро из последних сил преодолели несколько миль, пока не наткнулись на заброшенную охотничью хижину, где свалились, полумертвые от усталости, и забылись сном. К следующему утру метель утихла и погода заметно улучшилась, но семеро беглецов остались в хижине. Там их и обнаружил отряд канадских солдат. Канадцы выломали дверь и в течение нескольких минут два беглеца были убиты на месте, еще двое тяжело ранены и позднее скончались от полученных ран. Один из легкораненых был вскоре направлен в наш лагерь, и эту историю, которая не делает чести канадской армии, я услышал именно от него.
Вскоре подобный инцидент произошел и в нашем лагере. Мы снова были поглощены рытьем туннеля. К несчастью, прежде, чем мы смогли завершить нашу работу, один из канадских охранников что-то заметил, и внезапная проверка застигла нас врасплох. Наши бараки стояли на сваях, но под бараками был насыпан песок, чтобы ветер не задувал под дощатые полы. Это, конечно, способствовало тому, что наша работа оставалась незамеченной. Кроме того, нам не надо было думать, куда девать вырытый песок – мы просто раскидывали его вокруг. После обнаружения туннеля канадцы убрали песок из-под бараков, и рытье туннелей стало невозможным.
Неожиданная проверка нагрянула так внезапно, что у человека, рывшего в этот момент туннель, не было возможности выбраться из него, и он остался под землей, надеясь на лучшее. У нас и раньше бывали проверки, и ни одна из них не обнаружила туннель, но на этот раз нам не повезло. Туннель был обнаружен, и невезучий землекоп – это был лейтенант Мюллер – был извлечен на свет божий и препровожден в карцер, находившийся за пределами лагеря. Той же ночью ему удалось выбраться из карцера. На берегу озера он нашел лодку с веслами, оставленную каким-то заботливым человеком, и спустил ее на воду. Однако, хотя по другую сторону озера простиралась американская территория, она находилась в сотне миль от канадского берега и, разумеется, совсем не была видна. Этот водоем хоть и назывался озером, но больше походил на внутреннее море, где могло сильно штормить, поэтому лейтенант Мюллер, не являвшийся моряком, решил, что у него будет больше шансов на суше. Он вернулся на берег и оставил там лодку.
Впрочем, и на суше ему легче не стало. Брести несколько сот миль по бесплодной пустынной местности, населенной лишь медведями и волками, без пищи и оружия, а значит, без шанса подстрелить что-нибудь на обед, означало медленное самоубийство. Выход у него был только один: держаться как можно ближе к железной дороге и надеяться на то, что он сможет незамеченным пробраться на какой-нибудь поезд.
И вот неустрашимый лейтенант Мюллер выступил в поход, намереваясь сначала удалиться от лагеря на безопасное расстояние, а потом, сделав крюк, выйти к железной дороге. Он отсутствовал день и ночь. Тем временем комендант лагеря выслал по его следам поисковую партию, в которую входило несколько местных индейцев – знатных следопытов. Через день они вернули Мюллера обратно, или, вернее, вернули его тело. Лейтенант был мертв, а во лбу зияла дырка от пули. По словам лагерного доктора, он был застрелен с близкого расстояния. Нам заявили, что при аресте Мюллер оказал сопротивление и попытался напасть на поисковую группу, размахивая импровизированной дубинкой.
Мы не испытывали симпатии к тогдашнему коменданту лагеря, но надо отдать ему должное – он был потрясен трагическим исходом дела. Мы похоронили нашего товарища, а после церемонии комендант лагеря предложил нам вычеркнуть прошлое из памяти и начать наши отношения с новой страницы. Мы согласились.