Однако у нашей "битвы" был еще и эпилог. Молодые канадские солдаты, которых прислали, чтобы подавить наше сопротивление, решили обзавестись сувенирами на память о своей победе. Часы, авторучки, медали и другие портативные вещицы исчезали из наших бараков в огромном количестве. Мы подали жалобу, и из Оттавы в лагерь прибыла комиссия. Мы составили список пропавших вещей и через несколько дней получили назад большую часть своих ценностей.
Это был один из самых приятных эпизодов, связанных с нашим лагерем. Были и другие, в том числе и неприятные, порожденные злобой и мелочностью. Думаю, нет необходимости воскрешать их сейчас в памяти.
Глава 18
ЛЮБОВЬ ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ
В целом мы не могли пожаловаться на лагерь в Боуманвиле. Пища – во многом благодаря ферме, на которой мы управлялись сами, – была очень хорошей, да и время свое мы проводили с пользой. Во-первых, мы смогли организовать что-то вроде университета. Наши усилия в этом направлении были поддержаны университетом Торонто, который присылал нам профессоров для чтения лекций. Дважды в неделю у нас проходили киносеансы. У нас был собственный симфонический оркестр и много возможностей для занятий спортом. В лагере был даже свой небольшой драматический театр. Мы выпускали лагерную газету. Фактически нам для полного счастья не хватало только одного – свободы.
Впрочем, изредка нам удавалось почувствовать ее вкус. Раз в неделю нам под честное слово позволяли покидать лагерь. Мы должны были обещать, что не станем использовать эту привилегию для побега или его подготовки. К сожалению, такие прогулки могли совершаться только в группах и под конвоем, который должен был следить за тем, чтобы мы не контактировали с местным населением. Сам Боуманвиль во время таких прогулок мы обходили стороной. Иногда мы ходили на озеро купаться и по пути пересекали шоссе Торонто – Оттава, по которому то и дело проносились машины. Они символизировали мир веселых, беззаботных людей, из которого нас временно исключили.
Порой мы видели прекрасно одетых, привлекательных женщин, и это зрелище нарушало наше душевное равновесие. Естественно, мысли о женщинах часто посещали нас, но мы прилагали все усилия, чтобы отогнать их прочь. Проще было делать это вообще не видя женщин, и именно по этой причине я, в конце концов, отказался от таких прогулок. Они лишь вносили бесполезное волнение в наше почти монастырское существование. Кроме того, когда я возвращался с прогулки и ворота лагеря с грохотом захлопывались за мной, я снова осознавал, что вернулся в тюрьму, и чувствовал себя еще более подавленным, чем прежде.
Много было написано о заключенных и отсутствии женского общества. До того, как у меня появился собственный опыт, я прочел книги Эриха Эдвина Двингера "Армия за колючей проволокой" и "Между белым и красным", в которых он пишет о своем пребывании в русском лагере для военнопленных во время Первой мировой войны. Несколько глав посвящены сексуальным проблемам заключенных-мужчин, в течение долгого времени лишенных возможности общения с женщинами. Должен сказать, что мои собственные впечатления совершенно отличаются от тех, что описывал Двингер. Мне кажется, что в стремлении к сенсационности он в значительной мере преувеличил свои переживания. Мы все были молоды, здоровы и хорошо питались. У нас были нормальные инстинкты здоровых мужчин, но с помощью самодисциплины и благодаря тому, что постоянно были заняты, все эти трудности мы преодолевали сравнительно легко. Позднее, когда мы стали недоедать, сексуальные желания у нас вообще пропали. Вот почему мне так трудно поверить в то, о чем пишет Двингер. По его словам, мужчины в русском лагере для военнопленных тоже вели полуголодное существование, но в то же самое время ощущали такое непреодолимое сексуальное желание, что их лагерь представлял собой просто скопище пороков. Во время пребывания в плену мы не общались со своими женами, да и вообще с женщинами, но никогда не испытывали ничего подобного, и сейчас мне на ум приходит только один случай проявления гомосексуальности.
Разумеется, у нас в ходу были обычные грубые шутки и остроты на эту тему. Я вспоминаю, что, когда мы услышали о первых пленных немецких женщинах, отправленных в Канаду, один из наших лагерных юмористов только мимоходом заметил:
– Они не пьют, не курят, к тому же они сами – женщины! Так о чем же им беспокоиться?
Хотя в том, что касалось курения, нам самим не о чем было беспокоиться, по крайней мере до тех пор, пока у нас были деньги. А тратить их было на что. Например, в нашем распоряжении был пухлый каталог одной канадской фирмы, и мы могли заказывать все, что нам понравится, за исключением разве что лопат. В конце концов многие из нас обзавелись вещами, которые помогали скрасить лагерное существование: удобное кресло, шкаф или ковер. Перед отправлением домой мы продали эти вещи нашим охранникам за сигареты, кофе и тому подобные ценности, и наши менее удачливые товарищи, прибывшие из Англии, с изумлением наблюдали за нашей солидной экипировкой, так как в Англии, разумеется, все было нормировано.
Но пока еще слишком рано было говорить о возвращении домой. Прежде чем мы отправились в Германию, прошло немало времени, и нам пришлось пережить ряд неприятных инцидентов, о которых я не стану упоминать здесь. Когда мы впервые ступили на канадскую землю в январе 1941 года, нас переполняла уверенность в победе Германии. Потом эта уверенность начала понемногу таять, но не умирала окончательно до самого последнего момента. Мы возлагали большие надежды на новое "секретное оружие" Гитлера. Оно призвано было сотворить чудо и обратить ход войны в нашу пользу. Примерно в это время в наш лагерь стали поступать первые партии солдат Роммеля из Северной Африки, а следом за ними первые заключенные из Нормандии. Произошло самое настоящее "вторжение". Мы, "старые канадцы", все еще мерили мир категориями 1939-го и 1940 годов, но солдаты Роммеля были куда опытнее нас. Они не поддерживали нашу веру в победу. Впрочем, вслух выражать сомнения в "окончательной победе" было нельзя, и те, у кого такие сомнения были, предпочитали помалкивать. Может быть, лишь некоторые действительно верили до конца. В таком случае их разочарование должно было оказаться поистине ужасным. Большинство из нас постепенно уже начинали понимать, что готовит нам будущее.
В апреле 1945 года мы должны были свернуть наш лагерь в Боуманвиле, который вновь собирались использовать в мирных целях. Меня перевели в лагерь Уэйнрайт в провинции Альберта. Раньше он использовался в качестве тренировочной базы для канадских солдат и располагался на территории заповедника, в котором разводили бизонов. Подобно нам, последние канадские бизоны были в безопасности за колючей проволокой. Мы гуляли по их территории и с нетерпением ждали того дня, когда снова будем свободны.
Но даже и тогда побеги не прекращались. В лагере Боуманвиля они продолжались практически до самого последнего дня нашего пребывания там. Под руководством моего товарища Отто Кречмера был прорыт туннель. Он был не меньше 50 ярдов в длину, и по мере того, как работа близилась к завершению, наш страх перед разоблачением становился все сильнее. Накануне того дня, когда мы должны были выйти наружу за пределами лагеря, канадцы обнаружили туннель. На самом деле они прекрасно знали о туннеле все это время и просто благоразумно позволяли нам расходовать все силы на рытье туннеля, справедливо полагая, что, если мы заняты туннелем, значит, не будем тратить силы на реализацию каких-то других неизвестных им планов. Как в любой войне, у обеих сторон были победы и поражения. Однако эта неудача стала для нас особенно болезненной, поскольку мы учли каждую мелочь. Кречмеру даже удалось снестись с нашим командованием и договориться, чтобы подводная лодка забрала его в устье реки Святого Лаврентия, у нас были деньги и карта местности. Когда наш план провалился, Кречмер передал деньги и план нашему товарищу Хейде, который придумал действительно остроумный план побега из лагеря.
Из-за колючей проволоки в наш лагерь тянулась высоковольтная линия, и Хейда, который был невысоким худощавым мужчиной, решил использовать ее. Он изготовил тщательно изолированный блок и однажды темной и туманной ночью установил его на высоковольтной линии. Затем, повиснув на поперечной перекладине, он заскользил по высоковольтной линии и таким образом перемахнул через колючую проволоку. Ни одна живая душа не заметила его, он благополучно добрался до столба за пределами лагеря, спустился на землю и направился в сторону ближайшей железнодорожной станции, где купил билет до Квебека. Все шло хорошо до тех пор, пока он не прибыл на то место, где его должна была подобрать наша подводная лодка, но там его уже ждала ловушка. Канадцы были прекрасно осведомлены о наших договоренностях с командованием. Они пытались поймать в капкан также и субмарину, но тут их ждала неудача. Командир лодки оказался слишком хитер.
После краха Германии бессмысленно стало совершать побег с целью вернуться домой, но многие из моих товарищей не оставляли попыток бежать. Если раньше они делали это, желая вернуться в Германию, то теперь потому, что не хотели возвращаться туда. Они предпочитали скорее остаться там, где они есть, чем отправиться в побежденную страну. Это может показаться странным, но для многих из моих товарищей понятие "дом" в его обычном смысле перестало существовать. Их родные и близкие погибли, дома лежали в развалинах, а та часть Германии, где они жили, была в руках русских. В подобных обстоятельствах дом теряет свою притягательность. Эти люди подавали официальные прошения, желая остаться в Канаде, однако всем им было отказано, и нам посоветовали привыкать к мысли, что всем нам скоро выдадут "обратные билеты". Мы все ехали домой.
Но мои товарищи продолжали побеги из лагеря. Они надеялись найти работу, может быть, на лесопилках или в гаражах, где могли бы скрываться до тех пор, пока не забудутся старые грехи и канадцы не смягчатся настолько, чтобы разрешить беглецам остаться в стране. Двое немецких военнопленных сумели устроиться подобным образом в США, но никому не удалось сделать это в Канаде.
В мае 1946 года, когда после окончания войны в Европе прошло уже некоторое время, нас, наконец, вывезли из Канады, и мы пребывали в полной уверенности, что находимся на пути домой. Когда нас высадили в Саутгемптоне, мы вообразили, что нас сейчас же посадят на судно, идущее в Бремен. Вместо этого нас посадили на поезд и повезли на север. "Ага! – подумали мы. – Мы едем в Гулль, а оттуда уж в Гамбург". Однако, вопреки нашим ожиданиям, поезд остановился вовсе не в Гулле, а в Шеффилде, откуда нас препроводили в очередной лагерь для военнопленных. Мы не слишком расстроились, полагая, что проведем там от силы несколько дней, пока не будут сделаны все приготовления для нашего отъезда домой. На самом деле прошел не один и даже не два дня, а целый год, прежде чем мы вернулись домой, и этот год я вряд ли забуду.
Глава 19
НАШЕ "ПЕРЕВОСПИТАНИЕ"
– Что это за место? – спросил я у стоявшего рядом британского солдата, крепко державшего винтовку со штыком.
– Это наш Бельсен, – ответил он.
Ответ показался мне довольно странным.
По всей видимости, солдат заметил мое замешательство, потому что вдруг ухмыльнулся.
– Наверное, вы не знаете, что это означает? – спросил он.
– Нет. – Я покачал головой.
– Это означает, что вы в британском бельсенском лагере.
Тут я начал кое-что понимать.
В то время, когда меня взяли в плен, я никогда не слышал о Бельсене. Затем это слово время от времени, а потом все чаще и чаще стало появляться в британских газетах. Мы относились к этому скептически, считая все это грязной пропагандой. Летом 1945 года в лагере Уэйнрайт был показан фильм о Бельсене, его просмотр был обязателен для всех. Некоторые пленные намеренно поворачивались спиной к экрану и отказывались смотреть фильм, другие иронически посмеивались. Не поймите нас превратно: мы вовсе не были глухи к человеческим страданиям, мы просто не верили своим глазам. "Это просто грязная пропаганда", – считали мы.
Нам потребовалось некоторое время, чтобы в полной мере осознать, что же творилось в Германии, и поверить во все то, о чем нам говорили. И только когда мы услышали то же самое от немцев, которые видели это своими глазами и сами пережили это, мы, наконец, поверили в рассказы о концентрационных лагерях, газовых камерах и прочих ужасах.
Оправдания подобной бесчеловечности нет.
Но мы были солдатами. Мы принесли присягу верности человеку, ответственному за все это. Мы помогали ему, хотя сами были неповинны в этих зверствах. Но солдаты не могут просто взять и перейти на сторону противника под барабанный бой с развевающимися знаменами. Нам нужно было время, чтобы обдумать полученную информацию, восстановить душевное равновесие и увидеть вещи такими, какими они были в действительности.
Вместо этого мы стали жертвами фарса под названием "перевоспитание", которое лишь пробудило в нас ослиное упрямство. Нам нужно было всего лишь время, но нам его не дали. Вместо того чтобы влиять на нас исподволь, постепенно, нас подвергли унижению. Все, во что мы верили – наша воинская присяга, наша честь, наша форма, наш героизм, – все это стало мишенью для клеветы и насмешек.
Неизбежной реакцией на все это, за некоторыми исключениями, было то, что мы стали глухи даже к разумным доводам и вели себя как убежденные нацисты, которыми в действительности не были. Я думаю, не будет преувеличением сказать, что некоторые из нас под давлением этого так называемого "перевоспитания" и обуреваемые гневом превратились в самых настоящих нацистов.
Наше "перевоспитание" началось в лагере Уэйнрайт с фильма о Бельсене, после чего были приняты меры с целью довершить наше "исцеление". Это называлось "возмездием за Бельсен". Наш паек был урезан до минимума, и мы начали быстро терять в весе. Нам приходилось собирать дикую вишню и просить еду у наших охранников в обмен на "сувениры", иначе мы бы скоро совсем оголодали.
Когда одного из наших товарищей поместили в госпиталь в состоянии крайнего истощения, наш рацион неожиданно снова увеличили, заявив, что произошла досадная ошибка. Как оказалось, сначала считалось, что в Бельсене голодали британские офицеры, но потом выяснилось, что лагерь для британских пленных офицеров находился в нескольких милях от Бельсена и его обитателей всегда кормили хорошо. Вот почему нам, в конце концов, вернули привычный рацион. Не знаю, правдива ли эта история, но лично я в этот период потерял в весе около тридцати фунтов и только спустя четыре года, уже после снятия берлинской блокады, вернулся к своему нормальному весу.
Помимо "черного рынка", на котором сувениры обменивались на продукты, мы прибегали к разным уловкам, чтобы добыть еще немного еды. У меня не раз возникало ощущение, что комендант канадского лагеря был прекрасно осведомлен о наших авантюрах и намеренно закрывал на это глаза. Например, мы держали поросенка, которого кормили отходами с кухни. Отходы были довольно скудными, и мы обратились к коменданту с просьбой добавить в рацион поросенка немного овса, чтобы прокормить бедное животное. Разрешение мы получили, и поросенок стал ежедневно потреблять около трех центнеров овса. Удивительно, но при таком питании он не поправился ни на йоту. Правда состояла в том, что каждое утро 1200 пленных ели на завтрак кашу из этого овса, и это была самая питательная еда за весь день.
В трех британских лагерях, в которых я побывал после Канады, пища была неплохой, но ее было явно недостаточно, и мы постоянно были голодны. Разумеется, в Англии ситуация с едой была сложной – британцы и сами недоедали. Но в Канаде еда была, и то, что нас держали впроголодь, лишь ожесточало нас и укрепляло наш дух в сопротивлении "перевоспитанию".
В попытке обратить нас в другую веру наши "воспитатели" допустили еще один непростительный промах: они постоянно твердили нам о том, насколько лучше пища в тех лагерях, где содержатся уже "перевоспитавшиеся" нацисты. Но эта попытка повлиять на нас через наш желудок имела обратный эффект. "Мы все равно не сдадимся, черт бы вас побрал!" – такой была реакция большинства пленных.
– Так вы, значит, нацист, – сказал мне один из "воспитателей", когда я выразил свое возмущение применяемой тактикой.
Признаюсь, в разговоре я был несколько несдержан. Этот человек перевел меня в группу В. По существовавшей в лагере шкале была только одна группа, стоявшая ниже, чем эта, – группа В+. Люди из группы В+ были убежденными нацистами, по крайней мере, внешне – так, они, например, постоянно поднимали руку в гитлеровском салюте. На самом деле среди них были те, кого никак нельзя было причислить к фанатичным нацистам, они просто избрали эту линию поведения, чтобы продемонстрировать свое возмущение процессом "перевоспитания".
Большинство из нас были причислены к группам Б и В, в пределах которых тоже существовала своя градация. Были, например, пленные, "подающие надежду", с точки зрения наших "воспитателей". Затем шли "не совсем безнадежные" и так далее. Наш "воспитатель" отчего-то был особенно предвзято настроен против подводников. Он постоянно называл нас "морскими эсэсовцами" и принципиально не зачислял никого из нас в группы выше, чем В или В+. Кречмер и большинство моих товарищей состояли в группе В+.
Шесть месяцев спустя нас подвергли очередной проверке. На этот раз из Лондона прибыл офицер, чтобы лично понаблюдать за процессом нашего "перевоспитания". Он был явно поражен увиденным. После нашего с ним разговора меня перевели в группу Б. Не стану лицемерить: обретя более благонадежный статус, я получил некоторые привилегии, в которых было отказано "плохим ребятам", и у меня появилась надежда, что меня, наконец, отправят домой.
В группе А были только "примерные мальчики". Они либо действительно превратились в антинацистов, либо умело притворялись таковыми. Я точно знаю, что в этой группе было немало притворщиков и скользких типов. Одного из таких я знал. В Германии он был довольно известным нацистом, но в лагере ему удалось скрыть это обстоятельство. Тут он был демократом из демократов, по крайней мере внешне. В душе он по-прежнему оставался нацистом и страшно гордился тем, как ловко ему удалось одурачить британцев. Не знаю, что с ним стало, когда он вернулся в Германию, но там ему вряд ли удалось скрыть свое нацистское прошлое.
В нашем лагере был также бывший нацист, прежде занимавший в Германии высокий пост. Он был не похож на первого "перевоспитавшегося". Он во всеуслышание заявлял, что прозрел и стал демократом. Каким крикливым нацистом он был, таким крикливым он стал демократом. Он был на хорошем счету у британских офицеров, и когда он отправился в Германию, там, по ходатайству союзников, ему предоставили важный пост. Он был из тех, кто при любой системе найдет себе кормушку. Такие продажные типы всегда готовы без колебаний изменить свои взгляды и компрометируют тех, кто честно старается адаптироваться к новому образу жизни. Эти люди отпугивали истинных антинацистов, а таких было немало, – тех, кто в течение многих лет в силу необходимости вынужден был скрывать свои убеждения, а теперь продолжал молчать из страха, что их заклеймят как продажных тварей.