Глава 3
ЛАГЕРЬ КОКФОСТЕРС
На следующее утро я выглянул в окно. Передо мной простирался красивый парк с небольшим озерцом и великолепным старым дубом. Стоял ноябрь, но на дереве все еще красовалась золотая листва. Месяц спустя, когда я покидал этот лагерь, листья с дуба уже облетели и паутина его ветвей ясно вырисовывалась на фоне серого декабрьского неба. Я часто сидел у окна, любовался этим дубом и вспоминал картину немецкого художника Каспара Дэвида Фридриха, на которой изображено очень похожее дерево.
В первый же день пребывания в лагере для военнопленных Кокфостерс мне велели заполнить стандартную карточку Красного Креста. Ее должны были отправить ближайшему родственнику – моей жене – в подтверждение того, что я жив и здоров. Меня заверили, что не пройдет и нескольких дней, как карточка окажется в Германии, однако минуло целых четыре недели, прежде чем моя жена получила ее. Я так и не узнал, почему это заняло так много времени. Сначала я подумал, что британцы не стали отсылать наши карточки, чтобы скрыть случившееся с субмариной "U-32", но потом я узнал, что в британских новостях прошло сообщение о гибели нашей подлодки и о пленении опытного немецкого подводника.
Разумеется, отсутствие регулярных рапортов вскоре навело наше командование на мысль, что с нашей субмариной что-то случилось, а когда подлодка перестала отвечать на радиограммы, на бульваре Суше, где располагалась штаб-квартира нашего командования, пришли к выводу, что субмарина "U-32" погибла. Когда это предположение подтвердилось, нашим ближайшим родственникам было направлено обычное извещение о том, что мы пропали без вести.
Между прочим, в новостях Би-би-си всегда сообщались имена уцелевших немецких солдат и офицеров. Без сомнения, это делалось для того, чтобы заставить немцев настраиваться на волну Би-би-си, хотя в Германии за это полагалось суровое наказание. Но многие немцы все равно слушали британские новости, чтобы узнать о судьбе своих родственников, служивших на флоте.
В то время моя жена ожидала нашего первенца и жила со своими родителями. Когда из адмиралтейства пришло извещение о том, что я пропал без вести, тестю удалось спрятать его от моей жены, и я рад, что он сделал это, – женщине, которая вот-вот должна родить своего первого ребенка, не годится слышать о возможной гибели его отца. В течение четырех недель мой тесть хранил молчание, надеясь, что я вот-вот подам весточку. Обман дался ему тем легче, что в своем последнем письме, которое я отправил жене перед тем, как мы вышли из Лорьяна, я призывал ее не беспокоиться, если она не получит от меня известий в течение нескольких недель, так как наш поход мог затянуться на неопределенное время.
Мой сын родился 2 декабря под аккомпанемент британских бомбардировок. С гордостью продемонстрировав младенца своим родителям, моя жена весело заметила, что теперь самое время объявиться и отцу ребенка. В этот самый день пришла карточка Красного Креста, и моя жена сделала то, что в этой ситуации делали миллионы других женщин, – она от всей души возблагодарила Бога. Теперь она знала, что я жив и здоров и в один прекрасный день снова вернусь домой. Не многие женщины в те дни могли похвастаться подобной уверенностью. Моя жена прокляла тот день, когда меня перевели в подводный флот. Позже она призналась мне, что каждую ночь молила Бога о том, чтобы меня взяли в плен во время первого же похода. Когда я спросил жену, стала ли бы она просить Бога о том же, зная, что меня ждет семилетний плен, она, не колеблясь, ответила утвердительно.
В военную пору на долю моей жены выпали тяжкие лишения. Она пережила бомбардировки Берлина, а когда дом ее был разрушен, она эвакуировалась в Восточную Германию. Когда зимой 1945 года туда вошли русские войска, жена моя вынуждена была бежать. В течение шести недель она скиталась по обледеневшим дорогам с четырехлетним мальчиком на руках и остатками наших пожиток, уместившихся в детской коляске. Наконец, она благополучно добралась до Мекленбурга, где ее приютили друзья. Но тревоги ее на этом не закончились. Британские войска приближались к Мекленбургу с востока, а русские – с запада. Кто первым вступит в город? Жители города часами с тревогой вслушивались в сообщения по радио. В конце концов, прошел слух, что Мекленбург полностью оккупируют британцы, поэтому большинство жителей города, в том числе и моя жена, решили остаться. А в одно прекрасное утро в город вошли русские.
Вряд ли вы можете себе представить, что это означало.
Моя жена скрылась из города вместе со своей матерью и маленьким сыном, и в течение нескольких недель они прятались в лесу, пока в городе не утихли первые беспорядки. Молодая голландка, работавшая на заводе Хейнкеля, пыталась уверить мою жену, что русские совсем не так страшны, как все думают, и что рассказы об их зверствах всего лишь пропаганда. В тот самый день, когда русские вошли в город, голландка была изнасилована целой группой русских солдат, и на следующий день она сделала то, что до нее сделали многие немецкие женщины, – покончила с собой.
Моей жене довелось увидеть и пережить много ужасных событий. Это она, а не я, должна была бы написать книгу, и книга эта была бы поистине печальной. Конечно, я не знал о страданиях, выпавших на долю моей жены, но я предполагал, что она терпит лишения, и мучился от того, что ничем не мог помочь ей.
На третий день моего пребывания в лагере Кокфостерс дверь комнаты неожиданно открылась и вошел не кто иной, как мой старый приятель лейтенант Ганс Энгель. Всего лишь десять дней назад – теперь это казалось мне вечностью – мы попрощались в Лорьяне. Мы познакомились на курсах командиров подводных лодок, а потом вместе принимали участие в подводных маневрах в Мемеле. Энгеля направили на субмарину "U-31" (командир – капитан-лейтенант Прельбург) в качестве стажера, а меня – к Йенишу на субмарину "U-32". Они вышли из Лорьяна за два дня до нас, а 2 ноября субмарина "U-31" была потоплена британским эсминцем "Энтилоуп" в тех же водах, что и наша подлодка, и большая часть экипажа была спасена. Это была поистине нежданная встреча.
Разумеется, нам было о чем поговорить, но мы подозревали, что комната прослушивается, поэтому, говоря о чем-то важном, переходили на шепот. Должен заметить, что, несмотря на самые тщательные поиски, нам не удалось найти и следа микрофонов, так что, возможно, мы чересчур осторожничали.
Ганс Энгель был моим ровесником, и мы быстро сдружились в основном благодаря тому, что у нас было много общего: мы оба были моряками, и наши отцы также были морскими офицерами. Кроме того, мы оба интересовались музыкой и искусством. Мы были так похожи, что нас часто путали, – оба высокого роста, худощавые, с темными волосами и голубыми глазами.
В лагере Кокфостерс нас кормили трижды в день. Еда была самая обычная, хотя некоторые блюда показались нам странными. Например, нам часто давали картошку в мундире. Ножи нам не выдали (должно быть, это считалось холодным оружием), так что в конце концов приходилось есть картошку вместе с кожурой. Почти каждый день нам давали мясо. На завтрак мы пили кофе, ели хлеб с маслом, а вечером нам подавали чай и снова бутерброд с маслом. В общем, пища была простая, но жаловаться было не на что, а когда в один прекрасный день к нам в комнату зашел британский офицер и сообщил, что ежедневно каждому из нас будет выдаваться по два шиллинга, чтобы мы могли тратить их в столовой на что пожелаем, все наши проблемы были решены. Первым делом мы заказали себе шоколад и бананы и незамедлительно получили требуемое.
Следующее, о чем нам стоило подумать, была наша одежда. Мы заказали себе рубашки и пижамы. На это ушло денежное пособие за несколько недель. Кроме того, мне выдали пару британских армейских ботинок и синий пиджак.
Будучи офицерами, мы в течение всей войны продолжали получать свое армейское жалованье, хотя пересчет его сначала в британские фунты стерлингов, а позже в канадские доллары ощутимо сокращал получаемую на руки сумму по причине искусственно завышенного обменного курса. К сожалению, военнопленным, не являющимся офицерами, не так повезло, как нам. Они стали получать жалованье гораздо позже и первое время сидели без денег. Конечно, им не приходилось, как офицерам, покупать себе одежду, кроме того, они получали бесплатные сигареты и табак через Красный Крест и Христианскую ассоциацию молодых людей, но всего остального они были лишены.
Эта несправедливость чрезвычайно возмущала меня, и я очень расстроился, когда остальные офицеры отвергли мое предложение разделить наше жалованье с теми, кто его не получал. В конце концов, они ведь сражались плечом к плечу с нами. В большинстве своем против выступили офицеры люфтваффе. Среди них почти не было людей, не имеющих офицерских званий, в то время как мы, офицеры-подводники, должны были заботиться о матросах из экипажей наших субмарин. Время от времени мы передавали им фрукты и шоколад, к сожалению, это все, что мы могли для них сделать. Позже ситуация коренным образом изменилась. Они имели право найти себе работу и зарабатывать деньги и, таким образом, оказались более обеспеченными, чем мы. В отличие от рядового состава нам, офицерам, работать запрещалось.
В Кокфостерсе Энгель купил себе трубку, и, поскольку недостатка в табаке мы не испытывали, он вынимал ее изо рта, только когда ложился спать. Я не курил, но не могу сказать, чтобы табачный дым сильно досаждал мне. С трубкой Энгеля и книгами, которые мы вскоре начали получать, в нашей комнате воцарилась мирная домашняя атмосфера.
Книги, как и следовало ожидать, были самого разного рода. Сначала мы вынуждены были брать все, что нам выдавали, затем я наладил дружеские отношения с одним из охранников, и у меня появилась возможность выбора, который, впрочем, был не слишком велик. Между прочим, я был весьма удивлен, обнаружив среди книг военные мемуары генерала Людендорфа.
В подобных обстоятельствах я читал все, что попадалось мне на глаза: книги немецких авторов и книги, переведенные на немецкий язык (например, некоторые произведения Джека Лондона). Позднее благодаря помощи Красного Креста, Христианской ассоциации молодых людей, а также нашим собственным семьям мы стали получать заказанные нами книги, и в конце концов у нас образовалась довольно неплохая библиотека. Чтение мое стало более систематичным. Я купил тетрадь, в которой вел учет всех прочитанных мною книг, а также заносил туда свои критические заметки. Эти записи я вел на протяжении всех семи лет моего заключения, и в конце его в моем списке было 503 книги.
Я вспоминаю, что в бытность мою младшим лейтенантом на борту линкора "Шлейзен" в 1935 году я частенько жалел, что у меня было мало времени для чтения. Что ж, теперь в моем распоряжении было все время мира. Хьюстон Стюарт Чемберлен ("Основы девятнадцатого века"), Шпенглер ("Закат Европы") и Альфред Розенберг ("Миф двадцатого столетия") – я прочел их всех. Я взялся также и за Канта, но, к сожалению, так и не одолел его. Затем были Шекспир и Гёте. Должен сказать, что возможность читать и учиться – вот единственная польза, которую принесли мне долгие годы плена.
Не могу сказать, что в Кокфостерсе время для нас тянулось мучительно медленно. Каждый день нас выводили на свежий воздух и в течение часа мы делали зарядку. Вместо парка мы гуляли в "загонах" размером пятьдесят на тридцать футов, огороженных колючей проволокой. Мы не видели пленных из других "загонов", да, впрочем, мы и не испытывали большого желания общаться с ними. Мы были слишком недоверчивы, нам казалось, что лагерь просто кишит шпионами, которые только и ждут, чтобы вкрасться к нам в доверие.
Однажды в нашу комнату привели третьего пленного, молодого летчика. Поначалу мы держались настороженно и почти не разговаривали с ним. Точно так же вел себя и он. Позднее он признался нам, что принял нас за шпионов, чьей задачей было вызвать его на откровенный разговор. Нетрудно себе представить, что при таких обстоятельствах наши беседы трудно было назвать оживленными, и если где-то в нашей комнате действительно были спрятаны микрофоны, то те парни, чьей работой было прослушивать наши разговоры, должно быть, смертельно скучали.
В один прекрасный день меня вызвали на допрос. Это не имело ничего общего с допросами, которые проводили союзники Британии – русские и о которых мы были наслышаны от тех, кому посчастливилось вернуться домой живыми. Дружелюбный джентльмен, по виду морской офицер, повел меня в парк, где мы целый час беседовали, прогуливаясь по аллеям. Из его вопросов было ясно, что он прекрасно информирован обо мне и моих товарищах. Он хотел знать, получил ли Кречмер (мой старый приятель) субмарину и что поделывает Беренс (другой мой товарищ). В ходе нашей беседы этот достойный джентльмен так и не получил желаемой информации, но его это, казалось, ничуть не расстроило. Мы пожали друг другу руки и на этой приятной ноте расстались. Больше я его никогда не видел. Это был единственный допрос – если, конечно, можно его так назвать – за все время моего пребывания в Кокфостерсе.
Я слышал, что некоторых из пленных офицеров британцы приглашали выпить и сыграть в бридж. Уж не знаю, то ли британцы считали этих немецких офицеров особенно приятными собеседниками, то ли надеялись узнать от них что-то, но в любом случае ни с Энгелем, ни со мной такого не случалось.
1 декабря нам велели купить себе по картонной коробке, что мы и сделали. На следующий день мы сложили в эти коробки все наши пожитки и вышли на плац, где нас уже ждал армейский грузовик. В кузове кроме нас с Гансом сидели еще десять незнакомых нам офицеров. После двухчасового путешествия мы подъехали к полуразрушенному дому вблизи Гайд-парка. Нас уложили спать на дощатых нарах на верхнем этаже. В окна светила яркая луна, и я помню, как, кутаясь в одеяло, подумал, что это очень подходящая ночь для воздушного налета. Я оказался прав! Сначала завыли сирены. Когда они умолкли, наступила абсолютная тишина. Затем в отдалении мы услышали слабый гул моторов бомбардировщиков. Через некоторое время они уже были над нашей головой и принялись сбрасывать зажигательные бомбы. Мы все время ожидали, что на нас вот-вот посыплются настоящие бомбы, но этого, к счастью, не случилось, и вскоре снова воцарилась тишина.
Вот вам, пожалуйста, ирония судьбы: наши же товарищи из люфтваффе сбрасывали на нас свои бомбы. Может быть, в этом и была какая-то высшая справедливость, но никто из нас не испытывал большого желания погибнуть от немецких бомб.
Утром британский офицер привел нас с Гансом в соседнюю комнату, вручил нам ведро с водой и щетку и велел заняться уборкой. Мы тут же поставили его в известность, что пусть мы и выглядим как пугала в своих потрепанных брюках и синих пиджаках, но мы – офицеры и нас нельзя заставлять заниматься уборкой. Наше заявление было принято к сведению.
Нет, мы вовсе не чурались грязной или тяжелой работы и в лагере Кокфостерс всегда сами убирали свою комнату. Нашу службу на флоте мы начали рядовыми матросами, и в этом качестве нам приходилось чистить палубу, драить медяшку и таскать уголь. К тому времени как наша муштра закончилась, на военном корабле не было такой работы, какую бы мы не умели делать. Вдобавок ко всему мы сами стирали и чинили свою одежду. Эта подготовка сослужила нам в плену хорошую службу.
В доме у Гайд-парка мы провели всего одну ночь, на следующее же утро нас снова посадили в грузовик и отвезли на вокзал, где мы сели в поезд, следующий на север. Единственным знакомым мне человеком из группы пленных, сидевших в грузовике, был лейтенант фон Г., худощавый молодой человек, с которым мы вместе служили на подлодке "U-32". Он происходил из аристократической южнонемецкой семьи и получил образование в школе, в которой учился также и герцог Эдинбургский.
Йениша с нами не было, прошел год, прежде чем мы снова увидели его. После долгих допросов его отправили в Канаду.
На этот раз наше путешествие было недолгим и закончилось возле Дерби. У вокзала нас ждал автобус, и мы отправились в наш первый настоящий лагерь для военнопленных в Суонвике.
Глава 4
СЕКРЕТНАЯ ПЕРЕПИСКА
В лагерь номер 13 в Суонвике для военнопленных немецких офицеров первые его обитатели были переведены из переполненного лагеря Гриздейл-Холл. Когда мы прибыли в лагерь, там уже находилось около восьмидесяти пленных, большинство из которых составляли летчики, чьи самолеты были сбиты над Англией. Впрочем, слово "лагерь" тут не совсем уместно. Здесь не было бараков, старый деревенский дом был занят в основном британским персоналом, а пленные жили в большой пристройке, представлявшей собой двухэтажное здание с множеством комнат, напоминавших корабельные каюты. В каждой из просторных комнат стояла койка, маленький стол и один стул. Угловые комнаты на каждом этаже были рассчитаны на двух человек.
До войны этот дом служил общежитием для студентов со всех концов Британской империи. Для военнопленных это было идеальное место – у каждого здесь была своя комната, где можно было уединиться. Каждый вечер мы собирались в холле на первом этаже для обычной переклички, после которой пели, играли в карты или слушали рассказы вновь прибывших.
Для нас это было, пожалуй, самым интересным занятием, все мы страстно желали получить последние новости из дому и услышать, как сражаются наши войска. Мы с Энгелем пробыли в Англии уже месяц, и наши новости успели изрядно заплесневеть, кроме того, мы были моряками, а значит, то, что мы могли рассказать, вряд ли было интересно остальным.
Надо сказать, что у военнопленных существовала своя система самоуправления. Негласным лидером в нашем лагере был майор Фанельса, командир эскадрильи истребителей люфтваффе. Приехав в Суонвик, мы доложили ему о своем прибытии точно так же, как доложили бы старшему офицеру в действующих войсках. Во время обеда, на котором присутствовали все пленные, майор Фанельса представил нас остальным товарищам.
На протяжении всего периода нашего заключения вся наша лагерная жизнь была строго регламентирована. Это да еще соблюдение военной субординации помогало поддерживать дисциплину среди пленных. Быть может, именно благодаря дисциплине мы выдержали всю тяжесть плена и избежали серьезных происшествий и психологических проблем. За последний год своего плена я видел немало примеров обратного, поскольку разгром немецкой армии не мог не сказаться на моральном духе военнопленных. Подобные примеры лишь побуждали нас, "ветеранов", поддерживать порядок в своих рядах. Пусть не все понимали нас, но это действительно помогало нам сохранять самоуважение.
За двойной линией колючей проволоки, что окружала наш лагерь, кроме уже упомянутых мною двух строений, стояла маленькая часовня и небольшое здание, напоминавшее барак. Сначала оно пустовало, но затем комендант лагеря разрешил нам поставить там пианино и разместить спортивный инвентарь. Погода стояла хорошая, и мы много времени проводили на свежем воздухе. За колючей проволокой находилось футбольное поле, куда нас выводили под конвоем два или три раза в неделю и разрешали в течение часа играть в футбол. Спортом мы занимались с неослабевающим энтузиазмом, понимая, что поддержание хорошего физического состояния очень важно для нас.