Я не только сжигал свои нервы и деньги, но бешено уставал. В результате такой, постоянно подстёгиваемой дисциплины, а главное - из-за неполного понимания происходящего, напряжение и нервозность передавались хозяйке квартиры и моего сердца. Понимая, что я должен быть вдвойне осторожен, потому что она не только моё слабое место, но и прямая, а главное, короткая дорожка ко мне, объяснить ей или просто сказать, что надо проверять, нет ли слежки, закрывать занавеску, когда включаешь свет, а лучше вообще никогда не открывать, никогда не звонить с домашнего телефона и так далее, ныло невозможно, но что-то придумывать было нужно, и придумывалось, что являлось частыми причинами для обид. Мне приходилось самому проверять, нет ли за ней "хвоста", но как-то я решил это прекратить, напоровшись на встречу с человеком, который в принципе не должен был быть даже рядом с ней.
Это был ещё один нелёгкий период в моей жизни, где основными врагами стали ревность и недоверие и, скажу вам, врагами сильными.
Дети
Я давно перестал ценить свою жизнь, но пока она была - хотел, как и любой, каких-то положительных мыслей, чтобы разбавить негативы. Светлых окошек было не так много, но 1997 год начался одним из них - последней общей поездкой с Ольгой и сыном в заледенелую Лапландию. Идея состояла в желании отвезти сына к, будто бы, настоящему Деду Морозу. Директора турагентства, услугами которого мы все пользовались в лице Ирины, бывшей скорее волшебницей, чем турагентом, с приятным взглядом и стройной фигуркой, моя просьба удивила, но для неё ничего невозможного не было.
31 декабря я разбудил сынишку. Весь предыдущий вечер ушел на поиски видеокамеры и тёплой одежды в чужой, заиндевевшей стране - в спешке мы всё забыли дома, а встречу с таким Дедом снять надо обязательно, да и доехать до него по такому холоду нужно. Иак что теперь в шкафу висели три комбинезона, опираясь на три пары валенок, а рядом валялась всякая тёплая мелочь. Выпили чай и уселись в сани, отделанные мехом и запряжённые в… снегоход, они - на одни, я - на другие.
Ехали по низкорослому лесу тундры, с забелёнными деревцами, чуть выше человеческого роста, то поднимаясь, то скатываясь с постоянных сопок, восходящее солнце слепило, сверкали снежные кристаллы, рассыпанные не только по белому ковру, но и облепившие каждую веточку - красота, смешанная с колючим холодным воздухом, полусонным состоянием и предчувствием чего-то необычного и праздничного. Сын не спал полночи в ожидании небывалого - ещё бы, ждал этого дня полгода и забрался так далеко, как никто из нас, его родителей, никогда не забирался. Поворачиваясь и глядя на него, казалось, что сказочного персонажа он ищет, как подвоха, за каждым деревцем, и даже расстраивается, не увидев его за очередным возвышением. Его глаза увеличились и перестали моргать, когда на пригорке, среди деревьев чётко прорисовалась тройка оленей с большими красными санями. Честно говоря, мы, взрослые, и сами открыли рты.
Поднявшись чуть выше, мы все втроём, даже приподнялись на сиденьях - в углублении стоял небольшой лапландский сруб с двухскатной покатой крышей с трубой, из которой валил дымок, и, казалось, пахло чем-то тёплым и сладко-ягодным.
Мы стояли и мялись, не решаясь зайти. Первым не выдержал Илюшка (я уже снимал на видеокамеру), дверь открылась, иии… мы даже сняли шапки, приподняв брови от удивления. Сначала увидели огромный, с пляшущим огнём очаг и шипящий паром здоровенный чайник, висящий на рогатине. Справа, за мощным дубовым столом со скамьями, сидел в могучей, ярко-красной поярковой шубе, с белой, из настоящих волос, бородой, с алыми щеками, настоящий дед и, уж точно, настоящий Мороз. Рядом не хватало только что спасённой Алёнушки.
Мама слегка подтолкнула мальчика, и общение завязалось, дедуля "угадал" желание сына и подарил то, что он хотел. Илюшка не отрывал глаз от финна, владеющего, хоть и с акцентом, русским языком, мы пили вкусный, цветочно-ягодный натуральный чай и через полчаса раскланялись, более чем довольные исполнением общей мечты, о которой мы в своём детстве и думать не могли.
По приезду в отель - отдельный трёхкомнатный домик, - разжигая камин, я спросил у помогающего мне сына, чувствовавшего здесь себя как дома (эта хорошая привычка помогать осталась у него и сейчас, во взрослом возрасте), как ему Дед Мороз? Как видно, уже отойдя от сказочности поездки, отрок констатировал, показывая наблюдательность и невозмутимость, узнав мужчину, который вёз нас, сразу после прилёта, в гостиницу: "Нормальный. Я не знал, что Дед Мороз нас и в аэропорту встречал". Не то, чтобы вся поездка пошла насмарку - отдых остался отдыхом, но сказка стала более реальной жизнью, а незатуманенной мечтой с "алыми парусами" надежд.
Да, реальность пробиралась в каждую клеточку не только тела, отогреваемого огнём очага, но и разумом, занятого у каждого из нас троих своими мыслями. Этот Новый Год для нас - мужчины, женщины и ребёнка, - пока ещё семьи, был последним, проведённым вместе.
Сегодня, вспоминая тот день и вечер, пытаюсь понять, чего же мне не хватало, что же мне ещё нужно было, что заставило меня скоро "пропасть" почти на три года, кроме требований безопасности? Ответ прост и банален, хотя вряд ли что-то объяснит постороннему: большее.
Сын - мой отпрыск, рождения которого я ждал с нетерпением, мало того - многие решения были приняты ради его спокойной жизни, нормального питания и комфортного существования. Его и, конечно, жены. Он появился на свет сыном офицера, внуком двух полковников и правнуком третьих. Я был уверен, что он продолжит традицию, но сам сделал первый шаг, чтобы этого не случилось. В год поступления в Суворовское училище, он узнал, кто его отец, но очень расстроился не этому, а внезапно оборвавшейся между нами связи. Я написал письмо, где довольно подробно описал, за что и почему меня постигла такая участь-арест. И ребёнок, достойный лучшего и большего, ответил, что считает: если я так поступил когда-то, значит, не было другого выхода. Фамилию он менять не собирается, и его совсем не смущает, что об этом скажут другие, а карьера и будущая жизнь зависит не от указанных в автобиографии родственников, а от личных качеств, стремлений, связей и стечения обстоятельств.
Гены хорошие - спору нет, но в хорошем воспитании заслуга полностью его матери. Всё, что я мог для него сделать, кроме квартиры (которая сама собой разумеется), - это с десяток поездок на охоту и рыбалку, где мы проводили по одной-две недели вместе совершенно одни, как два увлечённых хобби мужика. Чем больше я уделял ему времени, тем меньше хотел расставаться. Он вёл себя так, словно с самого рождения мы всегда были вместе, хотя и называл, и меня, и отчима - отцами. Я не заметил в нём ни одного качества или черты характера, не желаемого родителями в его возрасте, и сын удивительно напоминал меня самого в мою бытность школьником, правда, совсем не увлекался спортом. На редкость разумный мальчик, затем юноша, а сейчас уже мужчина, с трезвыми оценками и нестандартным для сегодняшнего дня мировоззрением, я бы сказал, как и у меня, старомодным - не думающий о своей выгоде и тщеславии, но рассчитывающий только на себя. Я убеждён, Илья никогда не пойдёт по моему пути, по одной простой причине - он никогда не попадёт в те ситуации, которыми изобиловала моя жизнь, он как будто мудрее меня, не только в сравнении с днями начала этого пути, но и, кажется, с сегодняшним днём тоже. Конечно и я, в свою очередь, не позволю ситуации развиться до критической и смогу вовремя ее остановить.
В основу наших отношений была заложена правда, это было оговорено ещё в детстве и очень всё облегчало. Мы не часто общаемся сегодня, по понятным причинам, и нечасто переписываемся, но я чувствую, когда он думает обо мне, и знаю: верит мне беспредельно. Сегодня я могу немногое, от финансовой помощи он отказывается принципиально, считая, что достижение цели только своими усилиями есть настоящая победа, которой можно гордиться и к которой необходимо стремиться. Думаю, что смогу возместить "сэкономленное" на его воспитании его детям - своим внукам, и кто знает, может, и правнукам.
Ныне я помню каждый день, проведённый с ним, от первого до последнего, и очень надеюсь, что тот последний не будет крайним и далеко не самым лучшим из ещё предстоящих.
История отца и ребёнка продолжается и с моей дочерью. Появление на Божий свет твоего чада в конце четвёртого десятка это не то же самое, что стать отцом в 24 года. Рождение девочки для папы - событие очень его меняющее, но и здесь я не смог воплотить все желания и мечты. Ещё долго она останется для меня маленьким порхающим ангелочком, с щебечущим смехом и отдельными забавными словечками, с выписыванием смешных па, со взглядом, в котором я утопал и был абсолютно счастлив, хоть и предчувствовал надвигающуюся беду. До сих пор в памяти остались её глаза ещё полуторагодовалого ребёнка, но с проницательностью взрослой женщины, после беспричинного плача, от которого она успокоилась лишь у меня на руках. Я просто прижал её крепко к себе и, не зная, что делать, долго ходил из угла в угол, пытаясь напевать какой-то мотив в низких тонах и без слов. Со временем всхлипывания превратились в улыбку, пальцы теребили мои волосы, и казалось, что в её взгляде просматривалось большее понимание происходящего внутри меня, чем я мною самим.
Мы стояли у окна 11-го этажа, был вечер, зима, тишина: отец- профессиональный убийца, и дочь, его маленькая девочка, - возможно, воплощение всего хорошего, что во мне осталось. Всё, что я хочу - чтобы моя жизнь не бросила тень на её судьбу, я очень люблю дочь и сделаю всё для её счастья, вплоть до исчезновения из её жизни навсегда, если потребуется.
* * *
Просматривая сериал, можно вернуть запись назад, разглядеть более подробно и внимательно происходящее, сделать вывод, возможно, правильный и своевременный, а в жизни происходящее сегодня воспринимается иначе, чем будет воспринято завтра, а через 1од, под спудом происшедшего, вообще по-другому. И в очередной раз принимая решения, конечно, учитываешь прошедшее, но не думаешь о том, что оно когда-то тоже было будущим, которое тоже зависело, в своё время, от делаемого выбора.
Жизнь - не сериал, который можно перематывать, а прожитое мною далеко не однозначно. Мало кому выпало пережить столько сколько мне, и именно "пережить", а не перенести.
О многом можно рассуждать и осуждая, и оправдывая, читая эту рукопись, но точно следующее: это пример жизни человека, на котором возможно понять, а на основе осознанного сделать для себя вывод неустойчивости и размытости грани между плохим и хорошим; не ясности противления зла и добра; отсутствия в мире справедливости, как категории присущей обществу в целом, но все же существующей субъективно, завися от действия каждого человека по отношению к другим; о лжи и правде, постоянно занимающих места друг друга, начиная от самого человека в нем же самом, отталкивающиеся и притягивающиеся самооправданием гордыни; о неправде поселившейся в каждом из нас и вызывающей положительные чувства, особенно когда сам человек начинает в нее верить; и обмане, сквозящем ото всюду, что окружает раба Божьего, кроме очевидного, но почему-то не заметного, где даже правду люди умудряются обратить в выгоду.
Лишь пройдя в след в след, с тем же попутным, боковым или встречным "ветром", там же споткнувшись и там же упав, так же поднявшись и так же претерпевая боль, с такой же помощью или, наоборот, перебарывая невзгоды и одиночество под ударами недругов, в те же дни и с тем же настроением, и в том же возрасте можно обрести право рассуждать и осуждать, правда, не забывая о своём (а имеешь ли ты сам право бросить камень)
Если убрать оскомину ужасности, налет некоторого романтизма и кажущейся свободы, то здесь можно разглядеть то, чего необходимо избегать, но главное - понять как! Именно на этом заострив внимание, позволю себе продолжить, в надежде, что делаю это не бесполезно для читателя…
…Когда-то я прочитал слова Пастернака, написанные им после посещения передовой и общения с солдатами, сержантами и офицерами, уже несколько месяцев бывшими в бессменной позиционной войне, сидевшими в окопах, в грязи, при постоянных перестрелках и смерти, ходившей рядом. В таком же положении приблизительно находились и мы - я и окружающие меня люди в 90-х годах. Разумеется, со скидкой на сегодняшний день, мирное положение государства, и акцентируя внимание лишь на психологическое состояние: чем дальше, тем больше перестают такие люди осознавать своё положение и начинают несколько по-иному оценивать свои действия. Мир, окружающий их, меняется, ощущение присутствия постоянной опасности со временем притупляется, но интуитивное чувство её становится острее, а реакция на него - моментальной.
И действительно, в суете ежедневности подсознательно слышишь предупреждения о надвигающемся где-то вдалеке катаклизме и, ещё не отдавая себе отчёта, уже предпринимаешь что-то, что делает более безопасным твоё будущее существование. Но, наряду с этим, ежедневные, однообразные мероприятия надоедают, тем более те из них, которые успели стать привычкой и которых ты уже не замечаешь, но вдруг, задумавшись, понимаешь, сколько времени и сил они отнимают. Суета забирает силы, рациональная рассудительность начинает оправдывать ненужность лишнего, и огромные силы требуются, чтобы восстановить всё на своих местах и придти к прежним мыслям о том, что забота о безопасности с ежедневными проверками, оглядками, наличием разведпризнаков - есть не пустая трата времени, а уже часть жизни, которая эту самую жизнь и обеспечивает.
Подходит момент, когда какая-то случайность подстёгивает, и ты понимаешь, что показавшийся "хвост" - вовсе не слежка, но могла быть таковой. И, в принципе, уже давно прошло то время, когда ты должен попасться, или совершить ошибку и оступиться, или, в конце концов, получить свою пулю, нож или петлю. Но, как только ты проявишь хотя бы микроскопическую лень, и ничего после этого не случится, эта самая лень начнёт точить, перерезать и прокусывать, делая брешь в стене, с таким трудом и скрупулёзностью тобою выстроенной. И если не сейчас, то позже обязательно начнётся обусловленная необходимостью экономия изношенной нервной системы и латание давно прохудившейся ёмкости духовных сил и, как следствие, постепенный отказ от "колец обороны", хотя бы на выходных, праздниках или во время болезни. А если появится какая-нибудь достойная идея, то её воплощение может затмить не только голос интуиции, но и разума, и зависимость от её выполнения будет отодвигать разумные сроки и границы ровно до того времени, пока не случится то, что случится, а оно произойдёт обязательно.
Итак, я был на гране нервного, физического и любого другого срыва. Состояние моё усугублялось поголовным непониманием меня окружающими, хотя бы потому, что я скрывал многое из того, что могло бы поставить все на свои места. Это самое непонимание, впрочем, лишь предполагаемое, находясь под спудом неподъёмных проблем, неразрешимых сложностей, запутанных связей, ограничений и опасностей, стремилось разъединить наши отношения, чтобы все упростить и обеспечить безопасное одиночество, но я нуждался в них, так же как они во мне, а значит я был нужен и жизнь продолжалась.
Правда, глядя на не имевших даже десятой доли, подобного моему багажа, знакомых, друзей, родственников и тех, с кем общался изредка, я удивлялся тому, как слабо они держат удары судьбы, которой должны были быть благодарны за ее мягкие и несложные уроки, а не гири, привязанные к ногам. Как объяснить им, что бывает гораздо хуже? И как рассказать о том, как это хуже выглядит? Ясно, что это не будет осознано, не принесёт облегчения и пользы, но только всё усугубит. Чтобы быть понятым и понимать их, необходимо было встать на их уровень проблем, нервной нагрузки, мировоззрения, причём нормального, в отличие от моего, но при этом находиться параллельно в том мире, где приходилось жить мне. Двойная жизнь, двойственная сущность, и при этом огромные усилия, затрачиваемые на то, чтобы остаться целым. Лгать, изворачиваться так, чтоб в это верили все без исключения окружающие, не позабыть о сказанном каждому, и притом не поверить в него самому, ведь "хорошая" ложь - это та, в которую начинаешь верить сам.
Порочный замкнутый круг подсказывал, особенно в моменты психовсплесков, что выход один - одиночество. И я порывался неоднократно освободиться от пут своего чувства, но чем усиленнее это делал, тем больше запутывался.
Конечно, это не всё, что у меня было. Вернись я в семью, может, всё бы и встало на свои места… А может и нет. Слишком многое в себе пришлось бы убить. Я уже молчу о том, что был не в состоянии отказаться от большей части моего сердца и, уже раз пытавшись сделать это, потерпел не только фиаско, но и вернувшись, не смог уже застать ту же "реку", в которую вошёл первый раз, до нашей разлуки. Я не смог бы уйти никогда, не потому даже, что уйдя, подверг бы её опасности, а просто потому, что не хотел и не хочу! Даже когда казалось, что мы явные антагонисты, что мнения наши диаметрально противоположны, а желания несовместимы, тяга только увеличивалась. Возможно, это объясняется тем же, что и существование двух половинок одной монеты, разорванной пополам, где половинки совершенно несхожи, но при соединении подходят идеально и составляют единое целое с той лишь разницей, что разные монеты имеют разный номинал.
Проходящее время делает всё очевидным, показывая, что любой организм состоит из противоречий, и к противоречиям же стремится, а их разнополюсность не п. травлена друг против друга, но наоборот притягивает, имея разный заряд и разное назначение. Куда бы я ни посмотрел, о чём бы ни подумал, везде видел, что это не несовместимость, а необходимое условие сосуществования людей, не терпящих статичности в отношениях друг с другом, хотя, казалось бы, её желающих.
Об этом можно говорить бесконечно, как и бесконечно слушать, но вы можете спросить: "А как же быть с принципами, о которых я пишу и которые въелись в мою кровь вместе с молоком матери? Разве можно убить одного, а после убивать дальше?!". У меня нет прямого и честного ответа на этот вопрос. И вообще, если и возможно пролить на него свет, то лишь комплексно, начиная с того, что любой офицер - потенциальный убийца, а если не так, то грош ему цена как профессиональному военному, задача которого сводится не столько к защите, что скорее относится к мотивированному объяснению уничтожения противника, а именно к самому уничтожению живой силы, то есть себе подобных.
Вся его подготовка, начиная с военного училища или, как сейчас принято называть, военных университетов и академий, кроме изучения технических и специальных наук, сводится к привыканию к "чувству локтя", жёсткой дисциплине, ответственности не только за себя и свои поступки при выполнении приказов, но и за жизнь товарищей и подчинённых. Плюс умение командовать так, чтобы подразделение, находящееся в его подчинении: а) выполнило поставленную задачу, причем заметьте, часто любой ценой; б) понесло как можно меньшие потери, где "а" и "б" выполняются только через… убийство. То есть повторюсь: уничтожение живой силы противника и техники, которой он пользуется, и тем успешнее, чем этого противника останется меньше.