На обратном пути в тюрьму я пытался утопить в небытии пережитое оскорбление, понимая, что и те, кто осуществил этот план, просто хотели проверить причастность, не имея ничего личного ко мне. Я не пытался сравнивать несравнимые вещи, хотя всё, что делал когда-то, уже не имело ничего личного, кроме киевского "сюжета". С другой стороны, знаю, что существуют и другие методы воздействия, о которых рассказывали мои сокамерники. Скажем, очень серьёзный джентльмен, стоящий на самой высокой ступеньки криминальной иерархии, был вынужден подписать себе статью, взяв на себя подстроенную прямо в ОВД ситуацию с его супругой, якобы пытавшейся пронести ему наркотики, хотя в жизни своей ни она, ни он к этому вообще отношения не имели никогда. Но это уже неприятные нюансы специфики взятых когда-то на себя обязательств. Услышанное просто говорило о том, что когда-то достигнутая и точно соблюдаемая договорённость между милиционерами и криминалитетом о взаимной неприкосновенности семей и родственников, в настоящем, как это ни прискорбно, нарушается и, в первую очередь, самими же силовиками. Очень хочется надеяться, что такие случаи единичны - нельзя загонять хищника в угол.
Постепенно, подъезжая к временным "пенатам", и окунался в переживания встречи с родными, совершенно отстраняясь от суеты этого дня, и уже стоя, почти обнажённый, перед проводящими осмотр конвоирами пресловутой "девятки", поймал себя на мысли отстранённости от происходящего.
И всё же это был хороший день, один из немногих, не оставшихся пустым пятном в воспоминаниях - удачный, с приятными редкими нотками, как ценный экспонат в личном музее судьбы последних лет моей жизни, где зал каждого последующего года становится всё более пустым.
* * *
Утро каждого дня, в установленном для себя режиме начиналось с зарядки, чуть позже - с молитвы. Глаза открывались с мыслью о том, что всё происходящее - навсегда. Но с каждым днём она всё слабела и слабела, пока не заместилась более нужными и полезными.
Внешняя крепость и кажущееся здоровье, вместе с приходящим в порядок рассудком и успокаивающимися, хотя вряд ли это возможно, нервами. Все происходящие изменения были недоступны, лишь предположения (дело неблагодарное!) могли обрисовать какую-то картину. Но ясной она станет только при ознакомлении с материалами дела, где будут точки зрения и следствия, и других людей, давших показания задолго до меня.
Через полтора года после задержания появилась возможность ознакомиться со всем, что ложилось в основу предъявленного мне обвинения.
Шесть десятков томов уголовного дела, подготовленных, как оказалось, для первого суда, хотя должен был быть один, и освещавших меня и мою жизнь в порядке, необходимом следствию. Они рассказывали об общей картине происходящего, начиная с начала 90-х годов. Многого я не знал, кое-что даже предположить не мог, ведь белые листы, несущие на своих страницах страшные строки не только моей судьбы, повествовали и о судьбах других людей, закончивших, заканчивающих и ещё продолжающих своё существование.
Убийство сменялось убийством, мелькали фамилии, имена, сначала здоровых и энергичных молодых людей, с разными стезями, но в основном - с одним концом. Множество фотографий, расположенных в одинаковом порядке: улыбающиеся люди с уверенным взглядом и верой такую же перспективу, оканчивали обуглившимися тлеющими трупами, и хорошо ещё, если в целом, а не в расчленённом состоянии и безвестном месте.
Любимая фраза, наверное, чем-то озлобленного обывателя: "Они сами выбрали свою судьбу", - говорила и говорит скорее о неудовлетворённости своим положением в жизни, чем о настоящей причинно-следственной версии, приведшей каждого из нас к сегодняшнему дню. Но, как бы то ни было, у нас есть чему поучиться - хотя бы тому, что мы, кроме себя, никого больше не виним.
Ясно было немногое - ведь суд и подготовка к нему случились впервые в моей жизни. Всё прочитанное и узнанное у сокамерников отражало лишь оттенки, но не сами краски, пока не было понятно, что делать, а главное - как.
Все предложенные варианты защиты, ссылки, "трамплины отталкивания" к пониманию своих мотиваций-вообще не имели ничего общего с предполагаемыми столкновениями на суде. О чём-то писавшие судьи, адвокаты, психологи и даже следователи в литературе, останавливались на моральных факторах, на витиеватости закона, политической обстановке, состоянии обвиняемого, каких-то параллелях между преступником и присяжными, и почти псе говорили, какие они молодцы и почему. Может быть, когда так и было, но меня интересовали роль, поведение, оценка - да всё, без исключения, но только самого подсудимого, которому главную роль никто не передавал, он всегда был второстепенен, с чем я смириться никак не мог. Ненавижу доверять свою судьбу кому-то, к тому же когда чувствую, что что-то зависит от меня.
Здесь свою роль сыграли адвокаты и даже представители следственной группы. Может быть, это и поразительно, но и Рядовский и Ванин в один голос говорили, и я повторюсь, что нужно просто быть самим собой, причем защитник настаивал на моей главенствующей роли в собственной защите, чем ввёл меня в задумчивое состояние, из которого я вышел уже другим человеком, понимая, отчего отталкиваться и в каком направлении двигаться. Начал с того, что попробовал разобраться, а какой же я. Зачем? - Чтобы понять, какое воздействие моя персона, привыкшая скрывать свои эмоции от окружающих, оказывает на других.
Это оказалось сложным. Наиболее неординарных людей я просил при расставании (скажем, перед переводом в другую камеру) писать свои пожелания, в которых, хотели они того или нет, оставляли свои мнения.
Были и другие варианты, к примеру, предоставление материалов уголовного дела для прочтения сокамерникам, что всегда вызывало интерес, и в конце или даже во время прочтения давало результаты и отзывы со стороны читающего. Необходимо было понять реакцию на происходящее российской печати - ведь именно она формировала предварительные мнения обо мне у присяжных, хотя и считалось, и даже утверждалось, что периодических изданий они не касались. Кстати, были журналисты, пытающиеся пробиться ко мне с желанием написать что-нибудь серьёзное. Я считал это необходимым, мало того, искал всяческие возможности для такого общения, обращаясь, в том числе, и к родственникам, и к адвокату, но реакция была вялой из-за вполне понятных опасений.
В результате, к суду я подошёл с мнением, сформированным только газетами, и надо заметить, не таким уж плохим, особенно учитывая род моих занятий в последние пятнадцать лет!
Такое уже устоявшееся мнение необходимо было менять, причём, начиная с самого начала, учитывая, что мешать этому будут все: обвинитель, свидетели обвинения, пострадавшие и, конечно, представители масс-медиа, освещающие пусть и не самый громкий, но всё же процесс - нечего сказать, равноценное противостояние. Уже столкнувшись с этим, я понял правоту адвоката, уверявшего, что, кроме меня самого, защищать меня будет некому. Любые слова защитника - ничто, по сравнению эмоциями, выходящими из самого сердца родственника убитого человека. Мало того, разумеется, их эмоции удручающе влияли и на меня.
Получив на руки список свидетелей, мы обратили внимание, что состоит он только из свидетелей обвинения, включить туда хотя бы несколько человек со стороны защиты не представлялось возможным. Так что счёт в представленном списке был - 100:0! Оставалось пытаться пользоваться ими, стараясь задавать вопросы, ответы на которые могли бы сыграть для меня положительную роль.
По списку я видел: некоторых из них знаю, и, в сущности, почти все они - люди честные, а с учётом того, что и суде непривычному человеку лгать сложно, то можно было рассчитывать на почти правду. Оставалось одно опасение - ответы могли быть не теми, которые ожидались, или могли быть замолчаны, что также могло стать минусом, лишь ухудшавшем положение. Риска нужно было избежать, но всё сводилось к импровизации. Разумеется, исключалась возможность любого договора со свидетелями - и адвокат, и я считали это лишним.
А вот если, попытаться понять, что знает человек, желающий выступить на суде, что он посчитает нужным сказать и, главное - как, то, возможно, получится составить хоть какую-то картину из отрывочных показаний разных людей.
Но что они могут показать сегодня, если последний раз я их видел десять лет назад, а то и больше? Каково их сегодняшнее отношение ко мне, насколько они поменялись? Насколько боятся говорить правду? Насколько зависимы от стороны обвинения?
Словом, слишком многое не давало никакой надёжной картины, пусть даже я и привык к подобному за последние полтора десятка лет.
Так же было понятно, что не я должен был подтверждать сказанное стороной обвинения, но они, причём не дополняя (дополнять, после моих повествований должно быть нечего), а молча подтверждать уже сказанное мною. Но ведь я не актёр, к тому же человек, не привыкший выставлять напоказ свои переживания, поэтому это была новая форма проявления моего "Я".
Всплыл ещё один нюанс: как только появлялось ощущение виновности, уважение к себе пропадало, как и желание что-либо для себя делать. Всё, что я мог выдавать, а точнее, выдавливать - правильно выставленные по последствиям события, с мельчайшими подробностями и подтверждением фактов. К концу повествования, когда необходимо было объяснять мотивацию, духовных сил не оставалось. Каким-то образом это нужно было преодолеть.
И ещё настоящая опасность, о которой меня никто не предупреждал, - это вопросы от адвокатов, чьи подопечные сидели рядом со мной, вопросы, задаваемые для того, чтобы поднять их как субъектов, чтобы повысить их имидж в сравнении с моим, так же, как и их личностные характеристики - всё за мой счёт. Но… Так же, как и всё происходящее несёт ожидаемое или неожидаемое, на вопросы на суде в данных случаях мне удавалось, быстро собравшись с мыслями, отреагировать таким образом, что ответ наносил ущерб не мне и даже не "подельникам", а их адвокатам - это отбивало у них охоту предпринимать подобные демарши.
Что хочется особенно заметить: в действительности, не нужно стопроцентно полагаться на защитника - он не поедет с вами в лагерь, он, в первую очередь, защищает свои интересы. Мало того, любую победу он повесит щитом на свои ворота, а все неудачи скинет в общую уборную с вашей судьбой вместе и с одной для вас неприятной особенностью - за ваш же счёт.
Я говорю не обо всех, но, к сожалению, такая порядочность, как у К.Т. Бижева и А.М. Бусаевой, встречается крайне редко. Мало того, у них эта характеристика совмещается с правильной самооценкой собственных сил. Мне было приятно с ними работать, а главное - продуктивно…
Читая материалы дела, было удивительно заново понимать действия своего скрытого образа жизни. В конечном итоге, применение накладной растительности на лице, париков и смены имиджа всё же приносило свои результаты - я не встречал ни одного точного или хотя бы близко похожего своего описания.
Также выяснились интересные частности, например, "чистосердечного признания Олега Пылёва" (которое, правда, мало совпадало с правдой по своей сути, но зато с подробностями раскрывало чужую вину, для того чтобы переложить ответственность на других), отмеченного 2003 годом, за два с половиной года до моего ареста, - о просьбе выпустить его под "подписку о невыезде" с целью нахождения моего места проживания, поимки и доставки в руки правосудия. В другом подобном же заявлении, также было указано о двух совершённых мною преступлениях, в том числе покушениях на Квантришвили и Глоцера, где имелась информация и о других участниках "профсоюза", где он разумеется, по его словам, играл самую невинную роль. Фамилию, думаю, он не знал, как и местонахождение, но подобное рвение просто удивляет - хорош же "главшпан"! И этот - человек решал, кому из нас жить, а кому быть жестоко наказанным.
Чистосердечное признание.
(Расшифровка фотокопии)
Пылёв Олег А. 21 апреля 1964 г.р. С 1991 г. являюсь активным членом преступной группировки, возглавляемой Гусятинским Григорием Евгеньевичем ("Гришей Медведковским"), Ананьевским Сергеем ("Культик").
Будучи в это время рядовым членом группировки, информации по её деятельности не имею. С 1995 г. после гибели Гусятинского Г.Е. и Ананьевского С. стал одним из руководителей группы. В мои обязанности входил сбор информации о возможных конкурентах, наблюдение и прослушивание. В моём подчинении находились: Тутылёв Юра, Рома, Тарас, личным моим водителем был Сергей Елизаров, отвечающий за мою машину, личной моей охраной занимался Махалин Сергей.
В группировку входило несколько групп разного назначения. Группу основного устранения возглавлял Шарапов Александр. В его подчинении находились Яковлев, Саша, Лёша.
В 1995 году я выехал на постоянное проживание в Испанию, где меня навещали Шарапов, Махалин и Кондратьев. Кондратьев подчинялся только Гусятинскому Г.Е., как я понял, был личным его ликвидатором.
Лёша "Солдат" осуществил наиболее рискованные операции по устранению конкурентов или выполнял заказы.
Это была одна из причин моего отъезда заграницу. Так как мест было много, а кто из них "Солдат", не знал никто, который к тому времени, после гибели Ананьевского и Гусятинского, стал подчиняться Буторину С. и получать от него деньги на исполнение ликвидаций неугодных Буторину людей.
Мною написано лично 31.01.03.
Пылёв Олег А. /подпись/
Разумеется, грамматика и пунктуация, насколько возможно, исправлены.
Иным оказался его старший брат Андрей, вообще отказавшийся давать показания, но всё же определивший свою точку зрения по предъявленному обвинению. Хотя, удивительное было и здесь: оказывается, в самом начале 90-х обоих братьев задерживали по заявлению одного коммерсанта, с которого они пытались получить долг. Интересная бумага, подписанная обоими, гласила о том, что виноваты отнюдь не они, а другие, причем указывались имена, фамилии и адреса…
К подобным же "свидетельствам" относятся и плаксивые письма Гусятинского из заключения, взятые из моего архива, которые, все вместе, создают общую картину "верхнего эшелона власти" нашего "профсоюза".
Показания же когда-то рядовых в иерархии парней, на сегодняшний день - уже сорокалетних мужчин, раскрывали и раскаяние в содеянном, и сожаление, и признание вины за когда-то принятые решения, но ни один не распустил слюни.
Любопытно было узнать об истории ареста Александра Федина. Их вдвоём с Андреем Филиповым, участницам убийства "Солоника", ещё молодыми людьми, сразу после армии, приняли в "доблестные ряды" "Медведковских" и называли "хулиганами".
Грибков уже был арестован и давал активно показания, фигурантом был их друг детства Игорь Островский - "Чикаго" - как участник одного из убийств. Об этом через адвокатов узнал Олег Пылёв и моментально принял решение об устранении человека, "засветившегося" по его же, Пылёва, вине. Выманивая Игоря под предлогом необходимости слежки за кем-то и следуя уже привычному плану, Махалин и Михайлов пригласили его встретиться, чтобы обсудить планы предстоящего. Федин и Филиппов, понимая, к чему вся эта возня, уговаривали друга не поддаваться уговорам, но тому нужны были деньги, и, надеясь на "лучшее", он уехал, успокаивая и друзей, и свою подругу и, разумеется, пропав навсегда.
Несчастью жены не было предела, как и воспылавшей злобе друзей. Нечего и говорить, что все отношения между ними и "главшпанами" прекратились, конечно, со всеми выходящими для них опасными последствиями. На каждом были убийства, и вряд ли нужно говорить, что такие носители информации Пылёву были не нужны, и это лишь вопрос очерёдности, то есть времени, поэтому здесь арест, пусть и с дальнейшими большими сроками, которые, кстати, вот-вот заканчиваются, и которые, слава Богу, не разрушили их семьи, спас обоих.
Через три дня после пропажи и Андрея, которая не на шутку обеспокоила последнего оставшегося, Филиппов вдруг проявился звонком на Сашин мобильный телефон с сообщением, что он задержан, и озвучил странное предложение - поговорить о его судьбе с представителем следственной группы.
Что он терял от этого общения? Ничего - скорее приобретал. Речь шла пока только о встрече, якобы без последствий. Федин согласился, причём лишь со второго раза появившись физически - первый раз он только наблюдал с крыши дома.
На тот период заместитель начальника убойного отдела А.И. Трушкин дал слово не арестовывать и его сдержал. Двухчасовой разговор в его машине, которую я видел, выслеживая его на "Петровке", и после, у своего дома, окончился полным рассказом о содеянном и ещё кое о чём. Рассказ подогревался ненавистью, появившейся из-за убийства друга, хотя, скорее, по его словам, это была последняя капля. Расставаясь, тезки договорились встретиться уже в прокуратуре, естественно, с вещами, причём несколько раз оперативник, по просьбам собиравшегося прийти с повинной, переносил числа встречи, чтобы дать Федину устроить свои дела перед заключением. Кстати, ещё одним условием явки с повинной было обещание отпустить Андрея Филипова под подписку о невыезде - так и произошло.
Хороший парень, честный человек, достойный муж, которого дождалась замечательная жена. Тяжёлая дорога в судьбе, и пятно на жизни - он один из многих тысяч, большинству из которых повезло гораздо меньше.
Эта маленькая история рисует портреты двух людей, кажется, не вписывающихся своим поведением в современные рамки, но лично меня она заставляет относиться ним с большим уважением.
Я читал показания всех участников ОПГ, не считавших возможным молчать. Как-то негласно появилась, совершенно независимо друг от друга, какая-то круговая порука, выражавшаяся во взаимозащите. Она заключалась как будто бы в разрешении друг другу говорить о себе, с одним условием - говорить лишь правду. Не было ни обид, ни осуждения. И не было в этом ни трусости, ни подлости - скорее, мужество в подведении себя к ответственности, с готовностью держать любой ответ. А держать удар смогли почти все - жизнь научила. Хотя имелись, конечно, и исключения.
Ещё кое-что объединяло почти всех - это ненависть к одному человеку, Олегу Пылёву. Причин было более чем достаточно, хотя, наверно, не нам осуждать его поступки, н тому же объяснить их никому из нас не представляется возможным. И потом - всё смягчает его срок, заставляющий губы смыкаться, а сердце сочувствовать.
Арестован он был вместе с Сергеем Махалиным в Одессе (оба не под своими именами) на празднике города, где Олег представлял мэру города своих жеребцов для скачек. Причём, если Олег не сопротивлялся, то Махалин, его "правая рука", чётко понимавший перспективы своей жизни, предпринял дерзкий побег, протаранив на своём автомобиле несколько других, создав много опасных ситуаций и, в результате, всё же врезавшись в дерево.
"Спецы", устроившие погоню за ним, расстреляли его, выбравшегося из машины, и успокоились, лишь посчитав Сергея мертвым, но пуля прошла через обе мощные грудные мышцы сбоку, в сущности, только коснувшись рёбер, последствия чего и образовали огромную лужу крови.