* * *
На двух судах я проходил как свидетель: над Пылёвым Андреем и сразу над несколькими моими бывшими знакомыми, где, в том числе, рассматривалось убийство "Солоника" - дело нашумевшее, а персона раздутая. Это происходило ещё до предъявления мне обвинения.
Мои показания не могли повлиять на ход процессов. Hа втором суде рассматривалось десять убийств о которых я не имел, ровным счетом, никакой информации, и кто то повествовал лишь о репрессивной дисциплине, что могло облегчить судьбу некоторых из обвиняемых, а также рассказывал кое-что о происходившем в Греции. По всей видимости, важнейшим моим знанием была общая картина этого общества, иерархия отношений между людьми, в принципе четкое понимание чего у всех уже было из показаний самих же подсудимых.
Входя в зал, где должно жить правосудие, я разглядывал знакомые лица людей, которых давно не видел. Большинство из них смотрели с надеждой, улыбались и даже махали руками. Надеюсь, я оправдал возлагаемое на меня со стороны этих парней, но главная их ошибка в том, что все они без исключения отказались от суда присяжных. Все, кроме одного, давали почти исчерпывающие показания, основные направляющие векторы смотрели в сторону Олега Пылёва. Он, кстати, как я уже писал, поражал своей позицией, сваливая свои вины на всех подряд, при этом почему-то ожидая, что никто не предпримет ответного демарша. Судьи прекрасно понимали всю абсурдность подобного и имели лишнюю возможность оперировать этим бредом, опрокидывая его линию защиты. Зная из прочитанных материалов, но более из жизни настоящее состояние дел, я пытался упорядочить информацию и создать правильную картину дела у судьи, чем полагал облегчить участь большинства, находящихся в клетке, разумеется, кроме Олега.
Правда, подсудимые и их адвокаты воспользовались этим далеко не полностью, возможно, поверив в гуманность суда. Но в основном у большинства были защитники, нанятые государством. Это не значит, что они плохо выполняли обязанности, просто в таком случае суд был для них второстепенным делом, помимо обязательной и, что немаловажно, оплачиваемой работы в их конторах. И потому им элементарно не хватало времени и сил охватить весь массив информации. Возможность содержать адвоката могли позволить себе только главные персоны, которые не помогали финансово своим бывшим подчинённым (в чем была и была одна из главных их ошибок), хотя по всем принятым в подобных организациях нормам это их и прямая обязанность, а главное - заинтересованность.
Нищета и брошенность- втаком состоянии оказались арестованные рядовые участники. И что уж удивляться - в подобном положении раскаяние приходило само собой, за ним сразу следовала дача показаний, причём начиная со своих преступлений.
Я понимал, как они себя чувствуют, и всю боль пропускал через себя уже при их выступлениях на своих судах. Все они проходили длинными вереницами по два - три человека в день, давая показания таким образом, что они скорее освещали мои светлые стороны, нежели темные, и тем более были мягче моих же о себе признаний. Каждый из этих когда-то молодых людей старался смягчить и оправдать мою деятельность, не в пример сидящему рядом Олегу Пылёву, имеющему уже "пожизненный срок" (второй мой суд прошёл вместе с ним, на одной скамье) и, может быть, Сергею Махалину и Олегу Михайлову, процессом раньше. В какой-то миг мне показалось это какой-то договорённостью. Но в том-то и дело, что ничего не было, только правда, прошедшая фильтрацию страха и переживаний.
Эти бывшие "бандюшки" никогда не переставали быть людьми, и большинство из них - хорошими, настоящими мужиками, и очень жаль, что зачастую печать равняет всех без разбора с обезбашенными кровожадными исключениями.
На суде у Андрея Пылёва атмосфера была не столько натянутой, сколько больше насыщенной непониманием происходящего, причём, как мне показалось, почти у всex, за исключением судьи Елены Гученковой. Три дня подряд привозили меня на это заседание и трижды задавали одни и те же вопросы, на которые я отвечал совершенно одинаково, но разными словами, пытаясь доказать, что мой бывший шеф не был организатором убийства "Солоника", хотя и принимал в нём небольшое участие. Многое было сказано, но адвокаты, к сожалению, почти ничем не воспользовались, хотя очевидность была на виду. В пику им, "Её честь" владела информацией гораздо лучше, и задаваемые ею вопросы, завуалированные разной формой предложений, потихоньку пробивали брешь в неудачно выбранной линии защиты, из-за которой Андрей был совершенно лишён возможности отстаивать свои позиции, что меня и удивило. Он в общем-то прагматичный человек, почему-то пошёл на поводу у старых знакомых из адвокатского бюро "Согласие", хотя доподлинно знал специфику прохождения наших процессов и, в любом случае, знал о показаниях Грибкова, да к тому времени уже и о показаниях своего младшего брата.
Странно было и то, что он совершенно не принимал никакого участия в жизнедеятельности суда. Переложив все на плечи защитников, он даже не считал важным озвучивать самостоятельно пришедшие мысли, а обращался с этим к ним. Так оставшись после очередного своего приезда на его суд в зале, где проходило заседание, я остался по разрешению судьи наблюдать за происходящим, чтобы хоть чуть набраться опыта. Очередной свидетель на вопрос: "Какая кличка была у господина Пылева Андрея Александровича?" - не задумываясь ответил: "Карлик". Но вот что странно - так его окрестили журналисты, его же если и называли, то "Малой", в крайнем случае "Руки-ноги", но почти всегда просто Андрей или с прибавлением отчества (это уже позже).
При таком ответе мои брови поднялись и я покачал головой в знак возмущения на явную ложь, пусть и мелкую, но все же. Андрей заметил и бросился к адвокату Миндлину, который отмахнулся, посчитав это не важным. А ведь нет на судах ничего не важного, каждая капелька дорога и задай бывший шеф своему бывшему подчиненному вопрос, ответ на который он уже знал из моей реакции…
Мне кажется, что измени он даже на заседании базу своей позиции, судья обязательно дала бы ему шанс отделаться не таким огромным сроком, который он получил. Кстати, как показалось, весьма добрая женщина, принимающая суровые решения, переступая через себя, но ведь каждый из нас сам выбирает направление пути своей жизни.
Я не могу оправдывать этих парней из ОПГ, как и себя, но глаза обществу раскрыть хотелось бы. Кем мы стали? И кем станем? Как жить с этим? Как справиться с потоком негатива, идущим изнутри нас, как бы старательно мы ни пытались забыть всё прошлое? Как справиться с негативом, исходящим от обычного мира людей, пусть, может быть, и заслуженного? Правда, я более чем уверен, что подавляющее большинство хоть и относится с осуждением, но старается понять нас, и всё же примет как людей, хоть и с поломанным судьбами.
Мы все, проходящие по этому делу - несколько десятков мужчин, - уже не юноши, начинающие освобождаться сегодня находимся в возрасте 40 и более лет. Большая часть жизни прожита, оборачиваясь и глядя на то, каким образом прожита, понимаешь, что ещё и не жил.
Обращаясь назад, стоя у микрофона трибуны свидетеля, отвечая на вопросы и всматриваясь в лица обвиняемых, я пришёл к мысли, что если кому-то мы и были и врагами, то прежде всего - самим себе! Мы убивали, защищаясь или предотвращая опасность, но, как оказалось, убивали просто так! И эти пули не оставались в других телах, а возвращались в наши же сердца. С точки зрения происходящего тогда в стране, мы сами почти полностью "вырезали" весь генофонд своего поколения, в большинстве своём - служа "пушечным мясом", а теперь - информационным поводом. Беда в том, что процесс этот бесконечен, а подхлёстываемый наркозависимостью и социальной несправедливостью - вряд ли пойдёт на спад и будет становиться всё более бесчеловечным и, не дай бог захватит тех, кто поставлен на стражу закона.
Мы стреляли в друг друга -
"Валили" как лес,
Мы не знали испуга
Торопясь с поднебес.
Мы молили иконы,
Подавая на храм
И живя вне закона,
Плевали на срам!
Признавая лишь силу
И ее же губя,
Вырывали могилу
Для себя, для себя!
Мы богами хотели
На земле обрестись,
Но о Боге забыли
И проклятья сбылись!
Мы погостами ветхими,
Гнилью в лесах
Позабылись - застыли
Распылившись как прах.
За решеткой по тюрьмам
Иль в бегах вдалеке,
Мы в России погибли
Захлебнувшись во зле!
Мы не знали пощады,
О спасеньи моля
И прожили в пустую,
Только горе неся.
Помолитесь о нас,
О грехах, о страстях
И душой трепещите
Разглядев Божий страх!
Признавая лишь силу
И ее же губя,
Поколеньем пропали!
Спасайте себя!
Ольга
Всякие мысли, приходящие в голову во время чтения дела, скрупулёзно собранного следователями в многочисленных томах, выступают между строчками и судьбами родственников. Никто не знал и не узнает о них, кроме тех, кого это касается. Но и им бесполезно рассказывать - каждый из нас по-разному воспринимает прошлое и по-разному переживает. Кто-то предпочитает о мне тогдашнем совсем забыть, но помнить обо мне сегодняшнем.
Конец 80-х и начало 90-х связаны с человеком, который остался до сих пор мне дорог. Хотя бы потому, что это первая моя супруга, не только подарившая мне первенца - сына Илью, но и мужественно переносившая отсутствие мужа, нелепости и невзгоды, до конца оставаясь мне преданной, по крайней мере, до моего исчезновения и признания меня пропавшим без вести, прождав и после этого еще два года.
Наша совместная с Ольгой жизнь состояла почти из одних расставаний. Сдержанность и рассудительность,лежащая в основе её характера, сглаживали многие углы и шероховатости, создаваемые и мной, и жизнью.
Познакомились мы ещё в мою бытность курсантом высшего военного училища. Она сразу понравилась родителям и задолго до свадьбы была принята в семейный круг. Именно при ней происходили все изменения моей судьбы, она была очевидцем всех попыток и потуг наладить жизнь после моей демобилизации. На её глазах (конечно, не явно и не открыто) прошла смена рода занятий курсанта-офицера, до телохранителя-шефа безопасности и, в конечном итоге, - участника группировки.
Не знаю, насколько она понимала происходящее и как его воспринимала, но в редкие наши встречи эта женщина делала всё, чтобы домашний очаг был как можно теплее и надёжнее. Лишь иногда я слышал от неё редкие вопросы, не прямые, но всегда понятные, без претензий и вызовов. Вряд ли какая другая смогла бы терпеть ради семьи и испытываемых чувств, что-то подозревая, а то и впрямую понимая. Всё, что выпадало на нашу совместную долю, она тихо перемалывала и несла на женских плечах, не оставляя никаких отпечатков на общей атмосфере семьи.
Даже, несмотря на мое частое отсутствие, наверняка неудовлетворенность и, возможно, подозрения, она никогда не позволяла себе никаких вольностей.
После расставания с армией и окунания в новую, непривычную жизнь, у меня не было ни времени, ни сил на них с сыном, хотя очень этого хотелось - на сон оставалось не больше пяти часов, в тренажёрный зал я попадал после полуночи, приходя домой уже ночью. Всё, что я мог сделать для молодой мамы и нашего сына - постирать и прополоскать пелёнки. Тем не менее, рано утром меня всегда ждал тёплый завтрак и тёплый поцелуй на удачу.
Может быть, всё испортило моё стремление во что бы то ни стало обеспечить достойное, на мой взгляд, их существование? Желаемого я добивался, но какой ценой? Разваливая наши отношения, лишая нас, тех бесценных часов, сегодня уже не восстановимых, ради которых люди и сходятся, и заключают браки.
Мы все вынуждены платить за исполнение желаний, конечно, больше страданий перепадает, как нам кажется, менее занятым, и тем, от кого зависит меньшее.
Не могу сказать, когда и где я перешагнул ту черту. Явно одно - сделав выбор в сторону чаши весов, на которой была безопасность личная и семьи, правда, сам доведя ситуацию до этой опасности, я поставил наши отношения в область виртуального. Стало важным просто их наличие и место в сердце, но одновременно увеличивалось расстояние между нами.
Может, потому что стало очевидно - чем дальше я, тем безопасней для меня и для них. После того, как эта пресловутая безопасность, при всём моём желании, так и не смогла соединиться с благополучием, моё существование вылилось в одиночество, образовав пустоту и неудовлетворённость. Ведь когда понимаешь, при достижении долгожданной цели, что событие это, увы, уже несвоевременно и имеет не ту необходимость и ценность, что прежде, появляются неожиданные неутолённость и самоуничижение в собственных глазах.
Стоит задуматься, и понимаешь, что на сегодняшний день всё, что ты делал - не совсем, а может, и совсем не то направление, которое приведёт к тому, что желают оба супруга и, конечно, чадо. Но уже погружённый в зависимости и обязанности, окружённый опасностями, понимаешь, что другого пути нет.
Образовавшиеся пустоты требовали заполнения, принятые и самостоятельно определённые правила ставили табу на совместном проживании, мало того, всеми усилиями я пытался показать окружению Григория и ему самому неважность для меня, и уже оторванность от моей семьи, чтобы уменьшить возможность шантажа. Но это мало зависело от нас, больше от причинно-следственных связей, часто принимаемых нами как случайности. А потом Гусятинский хорошо изучил мои принципы и умело пользовался ими, наверняка в глубине души радуясь такой старомодности.
Отношения наши с Ольгой долгое время находились в состояний взболтанной взвеси, при котором нет ни осадка, ни прозрачности, ни стабильности, но вот-вот может либо что-то произойти, либо, наконец-то проясниться и стать как прежде.
Несмотря на жёсткую самодисциплину, к которой я вынужден был прибегнуть после года "зависания" и проживания в банях и непонятных квартирах, из-за неприятностей с розыском, оставшиеся на все последующие годы как зависшая над оголенной шеей гильотина, вплоть до задержания, и конечно перегруженностью с "работой", отношения с женщинами удавались "редко, но метко", пока я не познакомился с юной дамой в офисе своего друга. Правда, пока наши отношения перешли в серьёзную фазу и поставили перед выбором, прошло ещё несколько лет.
Я не могу сказать, что был не удовлетворен нашими редкими встречами с супругой - напротив, они скорее были сдерживающим фактором, где-то между страхом за них с сыном и надеждой на нас, когда-нибудь воссоединившихся, но они не могли заполнить душевных пустот, куда постоянно проваливалась моя сущность в каких-то поисках, создавая дисбаланс. А потому попадая в ситуацию, где в поле зрение появлялась привлекательная женщина, я не всегда мог устоять и падал в омут.
Разумеется подобное бывало, когда периодичность наших с Ольгой встречь стала до ненормальности редкой, и была такой уже не первый год.
Эта мерцающая между строками уголовного дела личная жизнь, обвившаяся генетической спиралью вокруг нескольких судеб других людей, обвиняюще говорила о разрушении двух семей. Конечно, многие нюансы, доходящие до утопичности в отношениях и принятых решениях, где выбор был не всегда в моих руках, но всегда с переступанием через свою гордость - прощал я так же, как и прощали меня. Но разве может длиться вечно ненормальность такого положения?!
Наступило время, и я пропал… пропал для всех. Ольге передавали деньги якобы от "профсоюза", как бы полегче сказать - мотивируя потерей кормильца. По настойчивому совету, она подала в суд на признание меня пропавшим без вести, и на этом основании - на развод. Иронией судьбы мне предстояло пройти через это еще и второй раз, но это уже во времена моей несвободы и как бы это не звучало странно - не под своим именем…
То был период, когда я прибегнул к одной японской мудрости и просто ждал, пока проходящее время либо решит за меня, либо сподвигнет кого-то к решению правильному и позволяющему пройти все подводные камни, выставленные моим же образом жизни.
Я ждал, хотя должен был покинуть всех и просто не заводить новых связей. Но я испытывал бесконечно сильные чувства и был не в состоянии специально делать больно, в результате причиняя безумные мучения всем, и себе в первую очередь.
Уже гораздо позже, когда всё разрешилось, прежде чем появиться перед Ольгой после нескольких лет отсутствия, я вынужден был убедиться в безопасности этого для нас всех, потому пришлось входить в курс дела привычными для меня методами - прослушиванием и наблюдением.
Оказалось, что идёт полным ходом подготовка к свадьбе. Я воспринял это как должное, ведь и сам был не один. Самым подходящим местом для моего "воскрешения" и разговора я определил место выступления ее будущего мужа в ЦДХ - толпа народу, пришедшего не только на представление, но и просто посещающего выставочные залы.
После того, как прошёл испуг неожиданности и она успокоилась, в её взгляде появились отголоски сожаления, но какие-то новые. Я вообще давно её не видел и понял: мы уже не так близки, что естественно, но что всегда требует доказательств. Конечно, мы были заняты уже не друг другом, а всё, что нас объединяло, - прошлое и сын. А потому мы договорились, что наши дальнейшие отношения станут просто отношениями между двумя родителями.
Но если я поступал так из-за возникших чувств к другой женщине, которые не смог перебороть, то Ольга образовала новую семью, изначально отталкиваясь от необходимости, хотя - кто знает… Оставив всё, что у нас было, я окунулся в надежду и новые переживания, захватившие меня полностью. Но слишком многое мешало и слишком многое было против, оставалось бороться и, прежде всего, - с собой.
Что ещё бросилось в глаза из прочитанных допросов, так это отношение до ареста к кому-либо из нас других людей - разных профессий, занимаемых должностей, возрастов - от друзей до когда-то бывших начальников и вообще знакомых.
Позволю себе заметить, что подобный нонсенс - не исключение и не редкость. Даже зная род занятий (не до конца, конечно) и понимая, что человек архикриминален, уважение, признательность и желание общаться, имея его в своём кругу, - норма.
Никаким препятствием почти никогда не было понимание кого-то о роде деятельности в развитии деловых, партнёрских и дружеских отношений. Если люди знали (и не важно, какое при этом место они занимали в иерархии общества), что вы имеете отношение к "браткам" или более интеллектуальным нарушителям закона, это не было основанием исключить вас из круга своего общения, скорее наоборот, это льстило и даже нравилось.