Об этом назначении документы сообщают следующее: "за Москвою рекою противу воров" царь велел встать армии во главе с князьями Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским, Андреем Васильевичем Голицыным и Борисом Петровичем Татевым. В ту пору "с ворами бои были ежеденные под Даниловским и за Яузою"… Очевидно, оборонительная операция носила маневренный характер. То и дело требовалось бросать отряды лояльных войск навстречу неприятелю, рвущемуся в Москву с разных направлений. Следовательно, очень многое зависело от младших командиров - от тех, кого ставили во главе подобных отрядов. Их личная отвага, преданность государю и умение действовать самостоятельно могли решить исход боя. Среди таких младших командиров - воинских голов - появляется имя Дмитрия Михайловича Пожарского.
Тогда Москва впервые стала для него театром военных действий…
Болотникова счастливо одолели. Царские воеводы проявили твердость, к тому же Истома Пашков с Профием Ляпуновым перешли на сторону правительства. В итоге полки Болотникова потерпели двойное поражение - у Коломенского, а потом под деревней Заборье. На следующий год его бунтовской армии пришел конец.
Неизвестно, участвовал ли Д. М. Пожарский в борьбе с болотниковцами после их разгрома в столичных пригородах. Но, как минимум, первая его боевая работа под Москвой оставила хорошее впечатление и запомнилась. Именно она, думается, подсказала государю идею дать самостоятельное воеводское назначение Дмитрию Михайловичу, когда над Москвой разразилась новая гроза.
Идея самозванчества имела гибельную притягательность для русского общества. На смену Лжедмитрию I и его "воеводе" Болотникову скоро явился новый мятежник, принявший ложное имя "царя Дмитрия Ивановича".
Отчего воцарение природного русского аристократа, высокородного Рюриковича Шуйского не успокоило Россию? Отчего страна с такой легкостью поднялась на новые бунты?
Трудно представить себе, что русское общество столь долго обманывалось на счет самозванцев и добросовестно верило в очередное "чудесное спасение" Дмитрия. Некоторые - возможно. Огромная масса - вряд ли… Имя царя, уничтожившего род Годуновых, имело большую притягательную силу, но со временем все меньше в этой притягательности сохранялось небесного, сакрального, и всё больше - сатанинского, соблазнительного. Люди с мятежными устремлениями жаждали получить нового "Дмитрия Ивановича", дабы именем его творить бесчинства и добиваться власти. Россия наполнилась самозванцами. Лжедмитрии, попавшие на страницы учебников, далеко не исчерпывают страшного русского увлечения безжалостным авантюризмом под маскою "восстановления справедливости". Новых "царей" и "царевичей" лепила свита, выпекала бунташная толпа, а подавали к столу отчаянные честолюбцы. Немногие из них правдиво заблуждались. Большинство цинично искало своей корысти.
При Василии Шуйском оставались в действии как минимум три причины для всеобщего кипения в русском котле.
Во-первых, экономическое состояние страны ничуть не улучшилось, оно лишь упало еще ниже. Крайне угнетенное состояние крестьянской массы заставляло ее приходить в движение. Земледельцы покидали села и деревни, отыскивая лучшей доли, нападали на вотчинников и помещиков своих, подавались в казаки. Иными словами, сельские хозяева отрывались от размеренной и правильной жизни, составляя пищу для подвижной стихии бунта. Ничто не ослабляло утеснения, вынужденно предпринимаемого правительством в отношении крестьян. Но теперь они нередко предпочитали восстание и смертельный риск размеренному быту прежней жизни.
Во-вторых, смерть Лжедмитрия ослабила иноземный элемент в столице, но никак не решила проблем, связанных с состоянием военно-служилого класса России. Шуйский смотрелся на троне "честнее" Годунова. Тот поднялся из московской знати второго сорта, если не третьего, а Шуйские всегда стояли на самом верху ее. Но Василий Иванович был одним из аристократов, и он привел к власти одну из партий придворной знати. Другие партии не видели для себя никакого улучшения. Что для них Шуйский? Свой, великий человек, однако… равный прочим "столпам царства", знатнейшим князьям и боярам. Отчего же именно ему быть первым среди равных? Князь Федор Иванович Мстиславский еще, пожалуй, повыше станет, если посчитать по местническим "случаям". А может, и князь Василий Васильевич Голицын. И Черкасские… и Трубецкие где-то рядом… и Романовы… и… Н-да. Московское государство было до отказа набито умной, храброй, неплохо образованной и яростно честолюбивой знатью. Политические амбиции были у нее в крови, витальной энергии хватало на десяток царств. Русская держава долгое время сдерживала горячий пар боярского властолюбия, распиравший ее изнутри. Но Борис Годунов, при всех его неординарных политических достоинствах, проделал в сдерживающей поверхности слишком большую дыру - указал путь к трону, личным примером "разрешил" рваться к нему без разбора средств… Теперь никакая сила не могла заделать отверстие, оно только расширялось. Каждый новый царь, будь он стократ знатнее Годунова, вызывал у больших вельмож страшный вопрос: "Почему не я?" И коллективное сознание русской знати не знало ответа на этот вопрос. А снизу, из провинции, шел еще один поток раскаленного честолюбия. Провинциальное дворянство наше еще со времен царя Федора Ивановича было прочно заперто на нижних ступенях служилой лестницы. Никакого хода наверх! Там, наверху, - "родословные люди", их и без того очень много, им самим места не хватает. Семьдесят - восемьдесят родов делят меж собою лучшие чины и должности, еще сотня родов подбирает менее значимые, но всё же "честные" назначения, а остальным - что? Дырку от московской баранки! Эй, господа великородные бояре! - словно кричали аристократам снизу - да к чему нам ваша местническая иерархия? Какая нам от нее польза? А не пощекотать ли ее ножичком? Авось, выйдет дырочка, а в ту дырочку войдут люди храбрые, служильцы искусные из дальних городов. Дайте нам московского хлебушка! Нет у нас ни крошечки от сладких пирогов воеводских да думных, так дайте же, дайте, дайте! И шел русский дворянин к Ивану Болотникову, и шел к Истоме Пашкову, и шел к иным "полевым командирам" Великой смуты, осененным "святым" именем "царя Дмитрия Ивановича". Не крестьяне и не казаки составляли основную силу повстанческих армий ранней Смуты, нет. Служилый человек по отечеству шел из дальнего города к Москве, желая силой оружия вырвать повышение по службе, закрытое для него обычаями прежней служилой системы.
В-третьих, пал великий сакральный идеал Русского царства. Было оно Третьим Римом, Вторым Иерусалимом, а стало Вавилонскою блудней! Власть государя для всего народа, кроме, быть может, высшего слоя знати, долгое время окружена была священной стеной почтительного отношения. Монарх парил над подданными, монарх был в первую очередь защитником христианства, главным соработником Церкви в великом православном делании, справедливым судией, Божьим слугой на русской земле. Старая смута середины XV века, когда князья московского дома грызли друг друга, подобно волкам, давно забылась. Но запах новой смуты появился в Московском государстве после того, как у подножия трона началась неприглядная суета. Странная смерть царевича Дмитрия, о которой глава следственной комиссии князь Василий Иванович Шуйский трижды говорил разные вещи: то "несчастный случай", то "чудесное спасение", то "убиен от Годуновых". Странное восшествие на престол царя Бориса. Ну не та у него была кровь! И мнение всей земли, высказанное на Земском соборе, оказалось недостаточным аргументом против смутных настроений. Восстание Расстриги. Убиение царского сына и невенчанного царя Федора Борисовича. А потом и убиение самого Лжедмитрия I. Да кем бы он ни был, а Церковь венчала его как законного государя, и, стало быть, погубление Самозванца - преступление против Церкви. А восшествие царя Василия Ивановича на престол даже Земского собора не знало… Подлая суета, связанная с прекращением старой династии московских Рюриковичей-Даниловичей, а также совершенные ради трона преступления донельзя опустили и сакральность царской власти, и общественный идеал верного служения государю. Еще он сохранялся, но сильно обветшал. Общество чем дальше, тем больше развращалось. Соображения простой личной пользы все больше побеждали долг и веру как традиционные основы русской жизни…
Государя Василия Ивановича ждало одно только усиление источников Смуты. Он вышел на неравную борьбу.
Лжедмитрий II, разбив армию Василия Шуйского, летом 1608 года подошел к Москве и осадил ее. По своему лагерю, располагавшемуся в Тушине, он получил прозвище "тушинский вор". Справиться с ним оказалось намного сложнее, чем с Болотниковым. Царь Василий Иванович так и не решил этой задачи. Но он хотя бы постарался организовать должный отпор новому Самозванцу.
Где был тогда князь Дмитрий Михайлович? Нет точных сведений на этот счет, известно одно: он сохранял верность государю. Скорее всего, ему опять пришлось драться на полях близ московских окраин, скрещивая саблю с клинками "тушинцев".
На подступах к столице шли кровавые столкновения. Бой следовал за боем. Из подмосковного лагеря отряды "тушинского вора" расползались по всей России. Они несли с собой имя Дмитрия - то ли живого, то ли мертвого, Бог весть… И это страшное имя действовало как искра, упавшая на сухую траву. Тут и там разгорались малые бунты. Два десятка городов - Псков, Вологда, Муром, залесские и поволжские области - присягнули на верность Лжедмитрию II. Польские отряды, казачьи шайки, группы недовольного Шуйским провинциального русского дворянства и всякий случайный сброд пополняли его воинство.
Более того, высокородная московская знать, почуяв за тушинским "цариком" силу, принялась "перелетать" к нему. А за нею потянулись дворяне, дьяки, придворные разных чинов.
Царю Василию Ивановичу с каждой неделей становилось всё труднее находить преданных военачальников и администраторов. Наказывая кого-то за явные оплошности, прямое неповиновение или же за отступления от закона, царь мог завтра не досчитаться еще одной персоны в лагере своих сторонников. Не наказывая и даже даруя самое милостивое жалование, государь все равно имел шанс нарваться на очередной "перелет": в Тушине обещали многое, а служба законному монарху стала рискованным делом… Того и гляди, войдет "царик" в Кремль, ссадит Шуйского, а верным его служильцам посшибает головы!
В ту пору "изменный обычай" привился к русской знати. Многими нарушение присяги воспринималось теперь как невеликий грех. О легкой простуде беспокоились больше, нежели о крестном целовании. То развращение, о котором говорилось выше, с особенной силой развивалось в верхних слоях русского общества.
Летописец с горечью пишет: государю пришлось заново приводить своих подданных к присяге, но очень скоро о ней забывали: "Царь… Василий, видя на себя гнев Божий и на все православное християнство, нача осаду крепити [в Москве] и говорити ратным людем, хто хочет сидеть в Московском государстве, и те целовали крест; а кои не похотят в осаде сидеть, ехати из Москвы не бегом (т. е. не украдкой, а открыто. - Д. В.). Все же начата крест целовати, что хотяху все помереть за дом Причистые Богородицы в Московском государстве, и поцеловали крест. На завтрее же и на третий день и в иные дни многие, не помня крестного целования и обещания своего к Богу, отъезжали к Вору в Тушино: боярские дети, стольники, и стряпчие, и дворяня московские, и жильцы, и дьяки, и подьячие…"
Борьба с Самозванцем шла переменчиво. Города по нескольку раз переходили из рук в руки, подвергались грабежу и поджогам. Победители устраивали побежденным резню… чтобы пасть жертвами новой резни, когда их воинский успех сменялся неудачей. Половина страны пострадала к тому времени от Смуты. Блокада Москвы отрядами Лжедмитрия II отрезала великий город от источников питания. Обозы с продуктами уже не доходили до стен Белокаменной: их перехватывали по дороге. Над столицей нависла угроза голода.
Особую важность приобрело Коломенское направление. Чуть ли не единственная артерия, по которой к Москве доставляли продовольствие, шла через коломенские места. К ужасу царя, воеводы Иван Пушкин и Семен Глебов прислали известие: "От Владимира идут под Коломну многие литовские люди и русские воры". А драться за город и за дорогу, через него пролегающую, уже некому. Ратники есть, но доверенные лица в недостатке…
Вот тогда-то переламывается судьба князя Пожарского. Он-то хранил верность государю и при Болотникове, и при "Тушинском воре". Ему о присяге напоминать не требовалось, а биться с неприятелем князь был готов. И государь сделал на него ставку.
По свидетельству летописи, "Царь… Василий послал воевод своих под Коломну, князя Дмитрия Михайловича Пожарского с ратными людьми. Они же пришли под Коломну и стали проведывать про тех литовских людей. Вестовщики, приехав, сказали, что литовские люди стоят за тридцать верст от Коломны в селе Высоцком. Князь Дмитрий Михайлович с ратными людьми пошел с Коломны навстречу литовским людям, и пришел на них в ту Высоцкую волость на утренней заре, и их побил наголову, и языков многих захватил, и многую у них казну и запасы отнял. Остальные же литовские люди побежали во Владимир".
Итак, под Коломной Дмитрий Михайлович осуществляет в ночное время стремительное нападение на лагерь вражеского войска. Противник разбегается, в панике бросив армейскую казну. Дмитрий Михайлович показывает себя опытным и решительным военачальником. Его действия спасают столицу от крайне неприятной участи. В Белокаменную потек хлеб…
Таким образом, Пожарский оправдал повышение по службе честным воинским трудом.
Но даже в тот момент, когда монарх остро нуждался в успешной боевой операции, когда поставить на командование оказалось просто некого, захудалость рода Пожарских продолжала скверно влиять на служебное положение князя. И очевидные боевые заслуги его ничуть не исправляли дела.
Прибыв к Коломне с отрядом, Пожарский должен был, по терминологии современного военного дела, "организовать взаимодействие" с тамошними воеводами. Но первый воевода коломенский Иван Михайлович Пушкин-Меныиой "…на съезд к нему не ездил и у дела государева не был и к царю Василью писал, что ему менши князя Дмитрия Пожарского быть невместно". Пушкина отозвали к царю, а Пожарский, слава Богу, справился с неприятелем, получив поддержку второго воеводы, Глебова.
Продолжением стал местнический суд. Когда Пожарский вернулся в Москву, его ожидало челобитье Пушкина. Дмитрий Михайлович бился местническими "случаями" младших ветвей Стародубского княжеского дома - Татевых, Хилковых, Палецких, не поминая самих Пожарских. Знал: слабы местнические позиции Пожарских для такого дела… Пушкин упрекнул его в этом, и тогда сам царь вынужден был возобновить тяжбу. Местнической комиссии велено было взять у Пожарского "…иные случаи, где бывали… Пожарские, и хотел тово суда царь Василей слушать сам", - видимо, желая помочь ценному служильцу. Но до нового суда по непонятным причинам дело тогда не дошло: "Тот суд у Ивана Пушкина со князь Дмитреем Пожарским при царе Василье не вершен", - сообщают документы. Скорее всего, страшное напряжение борьбы со Лжедмитрием II не позволило царю отвлечься на новое разбирательство. Оно откладывалось, откладывалось… а потом и сам Василий Иванович лишился трона.
Дмитрию Михайловичу тогда приходилось несладко: в связи с его назначением под Коломну туда была отправлена грамота, несколько неудобная для родовой чести князя Б. М. Лыкова. Так же, как и Пожарский, тот оказался среди сторонников царя Василия Ивановича. Более того, князь Лыков и воеводствовал неподалеку - в Бронницах. Разгоревшееся местничество Пушкина с Пожарским высветило неприятную для Лыкова грамоту. Тогда Борис Михайлович возобновил старое, годуновских еще времен, разбирательство. И хотя это второе дело так же не было "вершено", как и тяжба с Иваном Пушкиным, надо полагать, Пожарскому, недавнему победителю литовцев, крепко испортили всю радость от воинского триумфа…
Одоление врага под Коломной произошло в начале 1609 года - в январе или первой половине февраля, скорее в феврале. Точнее определить дату невозможно. А вот день, когда началась местническая тяжба, известен: Иван Пушкин подал жалобу 20 февраля 1609 года.
Скоро Дмитрий Михайлович получил новое поручение - в большей степени почетное, нежели боевое. Как видно, Василий Шуйский хотел показать свое благоволение Пожарскому. Не сумев защитить князя от местнических нападок, государь все же продемонстрировал милостивое отношение другими способами.