Сам Саша считал, что это Путин отдал его на растерзание. Он рассказывал, что Главный военный прокурор Юрий Баграев, правая рука Скуратова, был страшно удивлен, узнав о его аресте. Его допрашивал следователь низкого ранга, когда вдруг в кабинет вбежал Баграев в генеральской форме. Он просмотрел список абонентов в Сашином телефоне и не смог скрыть радости.
- Надо же, тут и Березовский, и Юмашев, - сказал он. - Ты что, правда их знаешь? Это не тебя ли показывали по телевизору? Да к нам залетела важная птица!
- Именно Путин открыл на меня дело, и от него зависело, передавать его в прокуратуру или нет, - рассказывал Саша. - А он всегда меня ненавидел. И в моем аресте для него была конкретная выгода: таким способом он дистанцировался от Бориса в глазах наших генералов.
Путин никогда не скрывал своего мнения о Саше. Вскоре после пресс-конференции бунтовщиков из УРПО он сказал в интервью корреспонденту "Коммерсанта" Елене Трегубовой: "Эти люди действительно запугали Бориса Абрамовича Березовского. На него ведь уже было покушение. И поверить в то, что готовится еще одно покушение, ему было легко и просто. Но лично я считаю, что с помощью этого скандала офицеры просто обеспечивали себе рынок труда на будущее. Я уволил Литвиненко и расформировал его отдел… потому что сотрудники ФСБ не должны выступать на пресс-конференциях - это не их работа. И не должны выносить внутренние скандалы на публику".
Однако четыре месяца спустя, в апреле 99-го Путин уверял Бориса, что не имеет к аресту Саши никакого отношения: это, мол, скуратовская операция. И Борис ему поверил, ведь тогда они находились по одну сторону баррикад.
АПРЕЛЬ ПРОШЕЛ в позиционных боях между "семьей" и прокуратурой, за спиной которых возвышались две главные фигуры - президента и премьер-министра. Но по мере того, как два лагеря наносили друг другу удары, на шахматной доске вырисовалась комбинация, которой вскоре суждено было спасти президентскую партию - тандем олигарха, скрывавшегося в Париже, и шефа ФСБ, ждавшего своего часа в лубянском кабинете.
2 апреля Путин объявил, что ФСБ подтвердила подлинность "порнографической" пленки. Расчет был на то, чтобы подорвать репутацию Скуратова, но результат получился нечетким из-за никуда не годной телегеничности Путина. Это было одно из первых появлений директора ФСБ на телеэкране; я смотрел новости в компании эмвэдешников в туберкулезной зоне в Сибири, и их реакция была такова: "У этого парня вид, будто сам он никогда не был в койке не то что с двумя бабами, но даже с одной".
Тем временем Скуратов подписал ордер на арест Березовского и продолжал медленно затягивать петлю уголовного расследования на шее Татьяны. Мощную поддержку Скуратову оказала швейцарский прокурор Карла дель Понте, которая прилетела в Москву и торжественно передала ему материалы обыска в офисе "Мабетекса" в Лугано, где якобы были найдены улики против президентской дочери. Между тем Совет Федерации второй раз отклонил попытку Кремля добиться отставки Скуратова, правда, уже с менее унизительным результатом - 79–61.
Борис, сидя в Париже, обдумывал московскую ситуацию в терминах шахматной партии. Команда Примуса имела явное позиционное преимущество. Главная кремлевская фигура, президент, был "связан" - он не мог защитить дочь от атаки. Он не мог уволить премьер-министра ибо не было удобной фигуры, чтобы поставить на его место. Генпрокурор был защищен сенаторами. Сам Борис, после предъявления ему обвинений, оказался "заперт" в Париже. Если он там останется, то тем самым легитимизирует действия генпрокурора, и вся кремлевская партия будет проиграна. Если же он вернется и перейдет в контратаку, то Скуратов едва ли осмелится его арестовать так как в действительности дело "Аэрофлот" целиком высосано из пальца. Его возвращение сбавит темп антикремлевской кампании и даст время для передышки. Появится шанс спасти всю партию. Ход был за Борисом, и он решил рискнуть.
21 апреля он прилетел из Парижа в Москву, "чтобы очистить свое доброе имя от ложных обвинений" - адвокаты договорились с прокуратурой, что ордер на арест будет отменен, если он явится для дачи показаний.
Его допрашивали четыре часа, затем предъявили обвинение в "незаконном предпринимательстве" и отпустили. У ворот прокуратуры в ожидании стояла толпа репортеров. Он начал контратаку.
- Дело против меня инспирировано премьер-министром и абсолютно противозаконно, - заявил он перед телекамерами. - Это политический заказ. Примаков в сговоре со Скуратовым, чтобы дискредитировать президента и захватить власть.
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО Борис приехал к Путину в ФСБ. Его встретил неказистый помощник в штатском - копия самого Путина, который проводил его в новенький директорский кабинет на четвертом этаже. Ремонт в кабинете сделали в соответствии с аскетическим вкусом директора: светлая деревянная мебель, в высшей степени функциональная - вероятно, под влиянием лет, проведенных в ГДР. Прежний кабинет главы КГБ, где Берия и Андропов вершили судьбы народов, приказом нового директора был превращен в музей.
Небольшая фигура Путина казалась еще меньше за огромным столом, на котором Борис заметил бронзовый бюст Дзержинского. Путин приложил палец к губам, призывая к молчанию, и жестом пригласил Бориса следовать за ним. Они прошли через личную столовую директора и оказались в квадратном помещении без окон напротив старой шахты лифта.
- Это самое безопасное место для разговора, - сказал Путин.
На повестке дня стояли два вопроса: Примаков и Литвиненко.
У РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ есть особенность: хозяин Кремля, будь то царь, Генеральный секретарь или Президент, наделен мистическим ореолом верховной власти, некоей венценосностью - понятие, исчезнувшее на Западе после Французской революции. Оно вызывает в сердцах россиян трепет, смирение и покорность. Это общее качество кремлевской власти соединяет всех лидеров Российского государства в единую виртуальную династию, от Рюрика и Романовых до Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева и, наконец, Горбачева и Ельцина. С практической точки зрения, как хорошо понимал Березовский, это означало, что любой, кого Ельцин назовет преемником, автоматически получит бонус в виде 20–40 процентов электората. Тот факт, что рейтинг самого Ельцина в то время был ничтожно низок, не имел никакого значения - мистическая вера в престолонаследие работала независимо от качеств личности власть предержащих.
До выборов 2000 года оставалось одиннадцать месяцев. Очевидно было, что Примаков, семидесятилетний реликт советской эпохи, за которым стояла клика коммунистов, бывших аппаратчиков и заслуженных чекистов, был вовсе не тем лидером, в котором нуждалась страна в 21-м веке. Перед выборами он должен был сойти со сцены, как они и договорились в свое время с Ельциным. Но было ясно, что уходить он не собирается. Вопрос теперь был в том, кого "семья" сможет противопоставить Примусу в качестве ельцинского преемника с реальными шансами на победу, и кто же та пешка, которую президент двинет в ферзи?
Даже при наличии безусловного электорального преимущества престолонаследник должен будет выйти на выборы на фоне всеобщего недовольства. Примаков быстро набирал популярность. Стоя на лестничной площадке, переоборудованной в секретную переговорную комнату, Борис и Путин понимали всю ответственность, возложенную на них историей. Их совместное мнение наверняка возобладает в "семье", что, в свою очередь, определит, кого Президент назовет преемником.
Выбор был невелик. Имелись только две фигуры достаточно высокого уровня, которые минимально подходили на эту роль: министр внутренних дел Сергей Степашин и министр путей сообщения Николай Аксененко. Но у каждого из них были свои недостатки, и ни один не был безусловным фаворитом.
- Володя, а как насчет тебя? - вдруг спросил Борис.
- Что насчет меня? - не понял Путин.
- Ты мог бы стать президентом?
- Я? Нет, я не тот человек. Не того ищу в жизни.
- Ну а чего же ты хочешь? Остаться навсегда здесь?
- Я хочу… - замялся Путин. - Я хочу быть Березовским.
- Не может быть, - рассмеялся Борис.
Они сменили тему. Следующий вопрос был о Саше.
- Послушай, - сказал Путин, - скажу тебе честно. Ты знаешь, что я думаю о Литвиненко. Он тебя использовал. Он предатель. Но если ты просишь, я попробую помочь. Проблема в том, что я не контролирую ситуацию. Он числится за военной прокуратурой, то есть он в руках Скуратова. Давай сначала избавимся от Скуратова, а потом посмотрим, как помочь Литвиненко.
Это звучало логично. Но было что-то в выражении лица Путина, что Борису не понравилось.
- И Боря, - продолжал Путин, - что бы ты о нем ни думал, он замазан. Он много чего нехорошего натворил.
- Этого не может быть, - сказал Борис. - Я его знаю.
- Я видел улики.
- Знаем мы, как у вас в Конторе делают улики.
Последовала неловкая пауза. "Как странно, - думал Борис. - Путин и Литвиненко - единственные два человека в ФСБ, которые не берут взяток, и так друг друга ненавидят".
- Он предатель, - повторил Путин. - Но я сделаю, что смогу. - Он взялся за ручку двери. Ручка провернулась, не зацепив механизм замка.
- Вот бляди, - выругался Путин. - Замки не могут наладить, а ты хочешь, чтобы я управлял страной. Мы застряли.
- Эй, кто-нибудь! - закричал он, стуча в стенку, отделявшую площадку от основного коридора. - Это Путин! Нас захлопнуло!
Они стучались минут десять, пока кто-то не услышал и не пришел на помощь…
Глава 13. Узник и избранник
Сидя в одиночной камере Лефортовской тюрьмы, Саша Литвиненко пытался осознать свое положение.
Впоследствии в книге "Лубянская преступная группировка" он написал:
Сначала был шок. Первую ночь я вообще не спал и смотрел в потолок. В день, когда меня посадили, двадцать пятого марта, была мерзкая погода, мелкий снег с дождем, грязь. Я не люблю это время и живу в конце марта ожиданием солнца. А двадцать шестого меня вывели на прогулку. Маленький такой дворик. Можно сделать шагов пять-шесть в одну сторону и столько же в другую. Смотрю, а небо - синее. И солнце. Я ходил как зверь между этих стен. Надо мной - колючая проволока, решетка и синее-синее небо. У меня было дикое состояние: в город пришла весна, а меня там - нет. Я в тюремном дворе, где сыро и холодно. Настроение у меня совсем испортилось, и я попросил меня с прогулки увести раньше времени.
Несколько лет спустя, прогуливаясь с Сашей по Лондону, мы остановились у памятника Оскару Уайльду, что напротив вокзала Чаринг-Кросс. Его поразила надпись на камне: "Все мы сидим в канаве, но некоторые из нас смотрят на звезды".
- Точно так, - сказал он, - именно это я чувствовал, когда сидел в тюрьме: глядел из канавы на звезды.
На третий день после ареста он объявил голодовку и потребовал встречи с правозащитниками. Он был на грани нервного срыва. Пришел тюремный врач и сделал ему успокоительный укол. Затем появился начальник тюрьмы - пожилой человек, который знал Сашу еще опером.
- Послушай, сынок, - сказал он, - не нужно разрушать свой организм. Это ведь еще не вечер. Тебе понадобятся силы. Так что прекрати, пожалуйста.
Отеческий совет и знакомое лицо из прежней жизни его немного успокоили. Он начал есть и - думать.
- Я пытался разобраться, почему я здесь. Мне нужно было для себя решить, виновен я или нет. Если говорить формально, то, конечно, не виновен, потому что меня посадили по сфабрикованному обвинению. Но я на своем веку видел много людей, которые сидели ни за что - по заказу или по ошибке, и я, конечно, к ним не относился. Меня-то посадили за то, что я действительно совершил - за пресс-конференцию. То есть сижу за преднамеренную пресс-конференцию, совершенную по предварительному сговору группой лиц - этого я отрицать не мог. Но ведь это вроде бы не преступление. Хотя я ведь знал, что за пресс-конференцию могут посадить. Я даже с женой это обсуждал: посадят - не посадят? И если провести опрос общественного мнения, то большинство скажет: поделом ему, гаду, правильно посадили, нечего устраивать всякие там пресс-конференции! Стало быть, виноват? И так по кругу мысли вертелись, до бесконечности.
Именно в эти первые недели в Лефортово он сделал для себя открытие, что его бунт каким-то странным образом связан с Мариной. До ее появления в его жизни он был слепо верен Конторе. Быть исключенным из этого братства, отвергнутым товарищами, заслужить презрение командиров было самым страшным, что только могло с ним произойти. Но теперь все было не так. Потерять ее было страшнее.
Потом он мне объяснял: "В Лефортово до меня дошло, что я сменил принадлежность, в том смысле, что все мы ведь кому-то принадлежим. Понимаешь, Марина мою душу вроде как востребовала. До этого, посади меня на полиграф - ну, детектор лжи, где нужно отвечать первое, что приходит в голову, то при слове "любовь" я бы ответил "родина"; если "верность" - то сказал бы "присяга"; если "выполняй", то - "приказ". Мне бы и в голову не пришло подумать о чем-то другом. Потому что я принадлежал им на сто процентов. Как ребенок родителям, которых я, впрочем, мало знал".
Но Марина изменила все. Когда он ее увидел, он понял, что принадлежит ей, а потом и их сыну, а уже потом всему остальному. С первой семьей все было иначе. Марине каким-то образом удалось отомкнуть замок на цепи, которой он был прикован к Конторе, когда-то заменявшей ему отца и мать.
- Если б я попал в УРПО до нее, я бы, наверное, как робот делал все, что прикажут. Но Марина развеяла этот гипноз, и я стал думать. А потом появился Борис и довершил процесс. Потому что он все подробно объяснял. Не то что наши генералы, которые только и умеют, что орать: "Выполняй! Это приказ!"
Лежа в камере, часами разглядывая потолок, он думал о своих двух семьях: как они будут жить? У него не было ни собственности, ни сбережений. Может, Марина сообразит обратиться к Борису за помощью. Но, конечно, в ФСБ тут же представят это в каком-нибудь безобразном виде или начнут на нее давить, как давили на первую жену Наталью еще до его ареста. Ее вызвали на Лубянку, отобрали все квитанции об уплате алиментов и заставили подписать заявление, что Саша ей угрожал.
А потом сам Путин объяснял по ТВ, что Саша - злостный неплательщик алиментов: "Кстати, жена одного из участников пресс-конференции обратилась ко мне с жалобой".
- Зачем ты это сделала? - наорал на нее Саша. - Ты же себя ставишь под удар! Тебя попросту убьют и свалят все на меня - ты этого хочешь?
- Я не знала, - рыдала Наталья. - Я слабая женщина. Они меня напугали.
Такие низкие методы простительны какому-нибудь оперу, думал Саша. Но чтобы директор ФСБ опустился до этого! Ни Ковалев, ни Барсуков такого себе никогда бы не позволили!
ЕСЛИ У САШИ в те дни было вдоволь времени для размышлений, то у Марины не было ни минутки, чтобы даже прийти в себя. О том, что Сашу арестовали, она узнала от Понькина, который приехал в тот вечер к ней на работу. Неожиданно на нее свалилась тысяча забот. С утра позвонили из офиса Березовского. Борис Абрамович за границей, сказал секретарь, но велел найти вам адвоката. Потом позвонил следователь из прокуратуры и пригласил на беседу. Толика пришлось отвезти к родителям на дачу.
Наутро она встретилась с адвокатом. Это был заслуженный военный юрист, который сразу же сказал ей, что у него нет опыта ведения политических дел.
- Но политические вопросы все равно будут решаться не в суде, - усмехнулся он. - Могу вам только обещать сделать все необходимое по существу обвинений, как если бы это было неполитическое дело.
Борис также распорядился, чтобы в офисе Марине выдавали по тысяче долларов в месяц - примерно столько же, сколько зарабатывал Саша.
- Не волнуйтесь, мы его оттуда вытащим, - сказал он ей по телефону из Парижа. А она подумала: "Ну что он может еще сказать? Он сам в бегах".
Затем она поехала в Лефортово.
- Когда я могу его увидеть? - был ее первый вопрос следователю.
Старший следователь по особо важным делам Сергей Барсуков вел себя сдержанно и официально. Он объяснил правила: Саше положено два свидания в месяц по его, Барсукова, усмотрению. Март уже на исходе, так что она может рассчитывать на два свидания в апреле, если, конечно, не появятся причины для отказа. А пока что Барсуков должен произвести обыск у них в квартире. Вот ордер.
Зачем обыск, подумала она, какое он может иметь отношение к предъявленному обвинению? Но это был обыск наудачу. Они перевернули все вверх дном, но ничего интересного не нашли. Марина знала, что все свои записи Саша держал в каком-то другом, укромном месте.
Обвинение было курам на смех: полтора года назад, во время задержания, Саша якобы избил некоего Владимира Харченко, шофера главаря банды. Нанесенное телесное повреждение имело форму ссадины "размером с пятикопеечную монету". Адвокат сказал, что можно не волноваться: такое дело развалится в суде за пять минут.
В начале апреля ей разрешили свидание. Она встала в шесть утра, чтобы занять очередь на запись, которая заканчивалась в восемь. Разговоры женщин в очереди привели ее в ужас: если в передаче превышен разрешенный лимит - например, окажется лишний грамм мыла или пакетик чаю, то всю посылку завернут!
Зарегистрировавшись, она прождала еще три часа, прежде чем ее впустили в зал свиданий, где в маленькой будочке за толстым стеклом сидел Саша. Говорили по телефону. Охранник объяснил, что нельзя обсуждать обстоятельства дела и произносить что-либо, что может походить на тайное сообщение. Можно о семье, о погоде, здоровье и всяких других вещах, важных только для них одних. За семь месяцев, что Саша провел в Лефортово, было четырнадцать таких свиданий.
ЛЕФОРТОВО - ОСОБАЯ ТЮРЬМА. Ее хорошо финансируют и ею эффективно управляют. По сравнению с другими тюрьмами условия там относительно приличные. И тем не менее, депрессия завладевает тобой моментально. Самым ужасным, по словам Саши, была давящая тишина. Такого тяжкого безмолвия, которое окружало его в лефортовской одиночке, он не ощущал никогда.
- Лефортово морально сокрушает. Там стены излучают негативную энергию! Раньше ведь это была пыточная тюрьма. Говорят, над Лефортово птицы не летают. Я два раза на прогулке видел птицу за семь месяцев, - писал он потом в "Лубянской преступной групировке".
Будучи тюрьмой ФСБ, Лефортово служит местом содержания весьма серьезного контингента: шпионов, криминальных авторитетов, особо важных экономических преступников. Саша выделялся смехотворностью обвинения - он сидел за то, что кого-то ударил. Но обращались с ним, как с серьезным преступником, и применили к нему весь арсенал методов психологического давления.