На следующее утро Фельштинский улетел в Лондон на встречу с Березовским, чтобы дать отчет о разработанном ими плане побега. Оттуда он отправился домой в Бостон, ждать сигнала от Саши, а Борис - в Малагу, в Испанию, чтобы помириться с Гусинским.
САША НАЧАЛ ГОТОВИТЬСЯ к побегу еще до приезда Фельштинского. Его главной заботой была слежка, которую, он был уверен, Контора продолжала за ним вести. Поэтому в течение трех месяцев он методически старался усыпить бдительность наблюдателей. Будучи сам виртуозом этого искусства, Саша находил определенное удовольствие в игре со своим опером. Он догадывался, кто в Управлении собственной безопасности может его курировать, и знал, кто из его друзей на него стучит - это был человек, взявший на себя роль заботливого опекуна. Он постоянно беспокоился о Сашиной безопасности, волновался, если Саша возвращался поздно или не позвонил ему. Марину раздражала эта "жизнь втроем", но Саша сказал, чтобы она терпела. Стукачом был не кто иной, как его старый друг Понькин, верный соратник, выступивший свидетелем в его защиту в первом уголовном деле. Саша не обижался на Понькина; в каком-то смысле он даже был бы рад, если таким способом тот заслужит себе прощение.
И Саша делал все, чтобы облегчить Понькину жизнь. Он предупреждал его о своих планах и старался, чтобы информация, поступающая от Понькина, совпадала с данными технических средств: прослушки телефонов, "жучков", установленных в квартире, в машине и так далее.
Он знал, что за ним нет круглосуточного наблюдения; он легко выявлял "наружку". "Хвосты" возникали, только когда из-за границы приезжал Березовский, но теперь это случалось крайне редко. К концу лета его опер на Лубянке, должно быть, умирал от скуки.
В августе Саша устроил репетицию: попросил у следователя разрешения съездить в отпуск. Он заранее сообщил Понькину и "жучкам" о своих планах, чтобы ему смогли помешать, если опер того захочет. Но его отпустили, и они провели с Мариной неделю на пляже в Сочи. Никакой "наружки" не было. Это все, что ему надо было знать.
Теперь он был готов к побегу, но Марина по-прежнему ничего не подозревала. Утром 30 сентября он неожиданно объявил, что ему надо съездить в Нальчик, чтобы помочь отцу продать дом. Саша нарочно обсуждал по телефону планы отца перебраться поближе к Москве и даже просил Понькина узнать о ценах на жилье в Подмосковье.
- Я же тебе говорил про папин дом, - невинно заявил он Марине в непосредственной близости от "жучка" у них на кухне. - Через несколько дней вернусь.
Она отвезла его в аэропорт. Он исчез на несколько минут, чтобы с кем-то встретиться, потом вернулся.
- Пойдем пройдемся, - сказал он. - Слушай внимательно, это очень важно. Через несколько дней тебе позвонит один мой друг и объяснит, что ты должна сделать. Не задавай никаких вопросов, просто в точности сделай, что он скажет. Вот, возьми, здесь деньги, тебе понадобятся. - Он дал ей толстую пачку в целлофановом пакете.
Марина уставилась на него. Перед ней стоял "другой Саша", тот, которого она не видела с тех пор, как его выгнали из ФСБ, и всего только пару раз до этого. Уверенный в себе, серьезный, опытный. Тот самый, который нагнал страху на гаишника, когда она получала права. Этот человек отдавал ей приказ, будто она боец в его отряде, который не задает вопросов.
- Хорошо, - сказала она. - Куда ты едешь?
- В Нальчик, к отцу. Не волнуйся, это всего несколько дней.
Он уехал с небольшим рюкзачком, в котором действительно вещей было на несколько дней. Но полетел он не в Нальчик, а в Сочи, и прямо из аэровокзала отправился в порт, откуда по нескольку раз в день ходят катера в Гагры, по ту сторону грузинской границы. Российские граждане могли ездить туда с обычным внутренним паспортом.
Проведя ночь в маленькой гостинице, где пришлось приплатить, чтобы не регистрироваться, он с утра отправился на причал. Он подошел к кассе у пирса за двадцать минут до отправления.
- Опоздали, молодой человек, - сказала билетерша. - Видите объявление? Регистрация заканчивается за два часа до отправления, потому что списки пассажиров мы сдаем пограничникам. Следующий рейс в час дня.
Саша прекрасно знал, как работает система. Но он не мог допустить, чтобы пограничники сверяли его фамилию со своими ориентировками.
- Знаю, опоздал, - согласился он. - Но понимаете, мне абсолютно необходимо попасть на этот рейс. Войдите в мое положение! У меня свидание. Девушка не будет ждать. И телефона нет. Что делать? Помогите, пожалуйста.
- Иди, поговори с командой, - сказала женщина.
Помощник капитана строго посмотрел на него.
- Ты что, вчера родился, не знаешь, что здесь граница? Забыл, что СССР уж десять лет как закончился? Ладно, давай десять баксов. Будешь членом экипажа. И еще десятку вложи в паспорт и отдай пограничнику. - Он кивнул стоящему неподалеку пареньку в форме.
Тот забрал банкноту, посмотрел на него ленивым взглядом и, не заглянув в паспорт, махнул рукой: проходи.
- Я шел по пирсу, считал шаги и слышал, как стучит сердце, - вспоминал Саша. - На мне был светлый пиджак, в котором я женился, мой единственный, счастливый пиджак.
Это были самые длинные тридцать пять шагов в его жизни.
ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ Сашин друг привез Марине инструкции. Она видела его впервые, но ей ничего не оставалось, как подчиниться. Он велел купить новый мобильный телефон, не сим-карту, а именно телефон, включить его, позвонить по определенному номеру и, не дожидаясь ответа, нажать на кнопку отбоя. Потом держать телефон включенным, но никому с него не звонить. Когда позвонит Саша, она не должна разговаривать с ним ни дома, ни в машине, где могут быть "жучки" - только на улице, и не произносить никаких фамилий, только имена.
Она сделала все, как он сказал. Наутро позвонил Саша.
- С добрым утром, дорогая. Ты где? За рулем? Одна? Можешь остановить машину и погулять? Я перезвоню ровно через три минуты.
Паркуясь, она думала, что где-то там он, как и она, отсчитывает секунды. Опять зазвонил телефон.
- Ну, как ты там? Как Толик? Меня никто не ищет? Конечно, у папы, продаем дом. Слушай, вот что я хочу, чтобы ты сделала. Возьми деньги, которые я оставил. Пойди в турагентство. Не в то, где мы были в прошлый раз, а в любое другое. Купи себе и Толику двухнедельную путевку в любую европейскую страну, лучше всего в Испанию, ты же всегда туда хотела. А можно во Францию или Италию. Чем быстрее это сделаешь, тем лучше. Это мой подарок к годовщине свадьбы. Нет, ты же знаешь, что я не могу с вами поехать, но я встречу тебя, когда вы вернетесь в Москву.
- Но Саша, что я скажу на работе? И у Толика в школе?
- Лучше не говори ничего. Позвонишь им, когда уедешь, и скажешь, что заболела. Никто не должен знать, что вы уезжаете, дажа мама, это очень важно. Мы им потом все объясним.
Марина, конечно, понимала, что это не обычная поездка в отпуск, но выполнила инструкции беспрекословно, надеясь, что в скором времени все прояснится.
8 октября Саша позвонил Фельштинскому в Бостон.
- Я состыковался с друзьями, о которых мы говорили. - Речь шла о людях Бадри Патаркацишвили, партнере Бориса, имевшего обширные связи в Грузии. Они должны были сделать ему фальшивый паспорт. - Приезжай побыстрее с деньгами. Десять тысяч. Нет, лучше пятнадцать.
14 ОКТЯБРЯ, В день годовщины свадьбы, Марина с Толиком улетали в Испанию. В последние часы перед отлетом Саша звонил каждые полчаса, пока они не вырулили на взлетную полосу и ее не заставили выключить телефон. Когда самолет приземлился в Малаге, она увидела Юрия Фельштинского, который махал ей рукой в толпе встречающих.
- Где Саша? - сразу спросила она. - Он ведь не в Нальчике?
- В Тбилиси, - сказал Юрий. - Он сейчас позвонит и сам тебе все объяснит.
В арендованной Фельштинским машине они поехали вслед за туристским автобусом, держа курс на Марбею, прибрежный курорт в Андалузии, куда у Марины была путевка.
- Конечно, я понимала, что что-то происходит, что Нальчик - это легенда прикрытия. Я думала, что он хочет на некоторое время вывезти нас из Москвы, потому что нам грозит какая-то опасность, - объясняла она потом. - Такие вещи в их профессии случаются. Но когда он позвонил и сказал, что мы, вероятно, не вернемся в Россию, я совершенно не была к этому готова.
- То есть как не вернемся, Саша? - закричала она в трубку. - А как же мама с папой, наши друзья, дом? Где мы будем жить? Здесь, в Испании? Без тебя? У тебя же нет паспорта, чтобы к нам приехать!
- Маруся, успокойся, пожалуйста. Юра тебе сейчас все расскажет. А я перезвоню через несколько минут.
Фельштинский объяснил, что Саша в Тбилиси ждет, пока некие "друзья" сделают ему фальшивые документы. Как только он их получит, он сможет переехать в более безопасную страну, где Марина и Толик смогут к нему присоединиться. Это наиболее благоприятный сценарий. Если же документы выправить не удастся, то дело плохо: тогда Саше придется тем же катером возвращаться в Россию, где его непременно посадят в тюрьму; нет никаких шансов, что его оправдают в третий раз. Грузия - не самое безопасное место, и поэтому телефонные дискуссии следует свести до минимума. Если Саше все же придется вернуться, то лучше, чтобы никто не знал, что он нарушал подписку и выезжал за границу. А пока им не остается ничего другого, только ждать.
Теперь все стало на свои места. Марина решила отложить решение, пока ситуация с паспортом не прояснится. В течение следующих десяти дней она старалась получить хоть какое-то удовольствие от отпуска, и они разговаривали с Сашей только на безобидные темы. "Как на свидании в Лефортово", шутила она потом.
Убедившись, что Марина и Толик в порядке, Фельштинский оставил их в Марбее и улетел к Саше. Позднее он рассказал мне, что связывался в Тбилиси с английским и американским посольствами, пытаясь заинтересовать их Сашиной персоной, но ничего не добился.
23 октября "друзья" наконец выполнили обещание и доставили Саше новенький грузинский паспорт с его фотографией, но с другой фамилией. Они с Фельштинским тут же уехали в Турцию, которая предоставляет безвизовый въезд жителям бывшего СССР.
Утром 25 октября Саша позвонил Марине из Антальи. Он только что переговорил с Борисом и со мной. Наступил момент истины. Теперь у него появилась возможность перебраться в одну из западных стран. Она должна для себя понять, чего она хочет - жить в изгнании или вернуться в Москву? Он согласится со всем и сделает, как она скажет. Только ей придется решать за двоих.
Это было самое трудное решение в ее жизни. Она очень любила Сашу, но никогда не ощущала себя частью его жестокого и опасного мира; она никогда не интересовалась подробностями его работы и не стремилась участвовать в его сражениях. Если сейчас она к нему поедет, то, скорее всего, ей предстоит превратиться в его боевую подругу. Может, лучше вернуться домой, а дальше пусть бежит один? Она будет его ждать, ведь ждала же она, пока он сидел в тюрьме. Пусть сам справляется со своими проблемами - переходами границ и фальшивыми паспортами; ведь у нее на руках шестилетний ребенок и мать с больным сердцем в Москве.
Как она объяснила мне потом, принять окончательное решение ей помог звонок Березовского. Она лежала в гостиничном номере, глядя в потолок. Толик играл на улице с мальчиком из их тура. Где-то далеко звучала андалузская мелодия. Зазвонил телефон.
- Марина, - сказал Борис. - Я только что говорил с Сашей и пообещал ему, что никогда не оставлю тебя и Толика, что бы с ним ни случилось. Это первое, что ты должна знать. Второе: догадываюсь, что тебя мучает. Хочешь верь, хочешь нет, но передо мной сейчас стоит точно такой же выбор. Мир, в который мы вступаем, кажется чужим, холодным и непонятным. А в Москве все тепло и уютно, потому что это наш дом. Но именно в этом ловушка. Эти люди убийцы, Марина. Я понял это совсем недавно, а если точно, ровно месяц назад. Именно поэтому я и отправил Фельштинского в Москву, чтобы помочь Саше убежать. Эти люди отморозки. Если Саша вернется, его убьют. А если ты вернешься, он поедет за тобой. Может, не сразу, может через три недели или три месяца, но точно поедет. Он не может один. Ты дала ему силы взбунтоваться, а теперь силы нужны ему больше всего. Вот и все.
Она полежала еще несколько минут, а потом позвонила Саше и сказала, что приедет к нему в Турцию.
Был поздний вечер, когда такси подъехало к аэропорту Малаги. Таща за собой сонного Толика, она вошла в терминал. Зал был пуст, ее никто не ждал: все рейсы уже улетели. Вдруг появился Фельштинский.
- У нас другой терминал, - сказал он. - Коммерческих рейсов нет, и Борис прислал самолет.
Доставив их в Анталью, Фельштинский улетел в Бостон. Как раз в это время я садился на самолет в Нью-Йорке, чтобы лететь в Турцию.
Пять дней спустя в машине, пробиравшейся сквозь туман по дороге из Анкары в Стамбул, Марина вглядывалась в непроницаемую молочную стену и думала о той неизвестности, которую сулит изгнание и о которой говорил Борис.
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ САША, чтобы я не уснул за рулем, продолжал свой рассказ. Мы вернулись к событиям предыдущего дня и его визиту в американское посольство.
- Так что же цэрэушники от тебя хотели? - не удержался я.
- А-а, у каждого свои проблемы. Им позарез нужно было узнать, откуда у нас взялась ракета, которой убили Дудаева. Вернее, не сама ракета, а система наведения. Ведь это была американская игрушка, понимаешь? Четыре года прошло, а они до сих пор не могут понять, как она к нам попала!
- А ты знаешь?
- Знаю. - И он рассказал о поездке Хохолькова в Германию для закупок электроники у американского фирмача.
- И ты знаешь, как зовут фирмача?
- Я случайно наткнулся на эту информацию в Москве в досье генерала Лебедя. Этот американец с Хохольковым тогда распилили казенный миллион.
- И ты назвал им имя?
- Назвал. ФСБ три года считала меня предателем, и вот теперь я им стал. Сбылось, что сказано!
- Ты не предатель, Саш, - вмешалась Марина. - Ты это сделал в целях самозащиты.
- Давай-ка я тебе кое-что расскажу, - сказал я. - Однажды в Германии был человек, работник МИДа. Он сам пришел к американцам и предложил на них работать. Это был самый успешный американский агент за время войны. Выдал тонну секретов; среди прочего, предупредил о плане немцев убить всех евреев в Италии. Вот и скажи мне: он предатель или герой?
- Для тебя, может, и герой, а для немцев - предатель.
- Хорошо. Тогда он был предатель. А сейчас? Если мы сейчас поедем в Германию и спросим немцев, кем они его считают, что они скажут, как ты думаешь?
- Да они и знать не будут, кто он такой, и вообще им это будет до фонаря, - пожал плечами Саша. - И к тому же Россия - не Германия. Тут нельзя сравнивать.
- Верно, пока нельзя, - сказал я. - Но ты ведь сам говоришь, что Контора взорвала дома с людьми. Разве этого не достаточно, чтобы не терять сон из-за того, что они тебя сочтут предателем?
- Может и так, - сказал он неуверенно, пораженной этой неожиданной для себя логикой. И вздохнул: "Еще нужно доказать, что они их взорвали".
В ОДИН ИЗ дней сентября 2004 года, истратив четыре года на расследование истории со взрывами домов, Саша явился на встречу со мной сияя.
- Ты это видел? - он протянул мне свежий номер газеты "Индепендент".
- Что видел? - не понял я.
- Ну вот же, смотри! - он развернул газету. - Помнишь, в Турции ты мне рассказывал про фашиста из МИДа? Вот его фотография. И статья. Его звали Фриц Кольбе. Немцы объявили его официальным героем; он теперь честь и совесть германской нации! Мемориальную доску повесили. Так что, может, ты и прав. Может, и наше время придет.
Глава 18. Изгнанники
Нью-Йорк, 7 ноября 2000 года
В ходя в кабинет Джорджа Сороса, я не ожидал ничего хорошего. Джордж узнал о моих турецких приключениях из газет. История о русском подполковнике, попросившем убежище в Англии, непостижимым образом попала в вечерний выпуск газеты "Сан", когда мы еще сидели в аэропорту Хитроу. А наутро моя фамилия звучала рядом с Сашиной в новостях: "Руководитель Соросовских программ вывез офицера ФСБ в Лондон". Это, конечно, не могло понравиться Джорджу.
Я проработал с Соросом без малого десять лет, истратив 130 миллионов долларов его денег на благотворительные проекты, призванные помочь реформам в России, облегчить трансформацию коммунистической диктатуры в либеральную демократию, превратить закрытое общество в открытое. Фонд Сороса официально так и назывался: "Институт открытого общества". Пожалуй, я продержался в "Открытом обществе" дольше всех остальных. Как правило, ближайшие сотрудники вылетали с орбиты после трех-четырех лет вращения вокруг Великого Джорджа, в основном из-за придворных интриг и бюрократических войн.
Мое долгожительство в соросовской вселенной, вероятно, было связано с тем, что я меньше других боялся Джорджа. В отличие от штатных сотрудников, я был внешним руководителем его проектов и имел независимое занятие - свою научную лабораторию в Нью-Йорке, куда мог уйти в любой момент, если бы что-то оказалось не по мне. Джордж это чувствовал и ценил, понимая, что я работаю не столько за деньги, сколько за интерес.
Но в последнее время наши отношения заметно охладились из-за разногласий по вопросу: "Кто потерял Россию?"
Было очевидно, что надежды на демократизацию не оправдались, что русский эксперимент не удался, что 130 соросовских миллионов были истрачены по большей части впустую, не говоря уже об обвале русского фондового рынка в августе 1998 года, когда Сорос потерял почти два миллиарда долларов инвестиций. По словам Джорджа, Россия "скатывалась в черную дыру".
Но каждый из нас относил это на счет совершенно разных причин. Джордж утверждал, что в крахе российских надежд виноваты излишества "грабительского капитализма", что реформы захлебнулись потому, что бароны-разбойники коррумпировали слабое государство и помешали младореформаторам построить капитализм "с человеческим лицом". Я же, наоборот, считал, что бедой России всегда был излишек власти, и что корнем зла было возрождение всесильного полицейско-бюрократического государства. Противостоять этому могли только олигархи.
Наш спор сошелся клином на фигуре Бориса Березовского - главного олигарха ельцинской эпохи. Джордж чрезвычайно болезненно относился к тому, что я продолжал общаться с Борисом уже после того, как они рассорились. Прошло три года после их разрыва из-за истории с "Газпромом" и "Связьинвестом", но душевные раны не заживали. Расхождение деловых партнеров по силе страстей может сравниться только с распавшимся браком. Они обвиняли друг друга во всех смертных грехах.
- Твой друг - злой гений, - говорил Джордж про Бориса. - Он единолично развалил Россию.
- Сорос прикрывается высокими мотивами, но на самом деле банально хотел нажиться и лоханулся; вот и бесится, - говорил Борис. - Он не может себе признаться, что Чубайс с Немцовым его одурачили. Вот и рассказывает с досады всем на Западе, что олигархи - исчадия ада, и что нам нельзя доверить укрощение русского чудища.
Я слушал их и отмалчивался - оба были одинаково не правы, но спорить было бесполезно. Джордж счел мои контакты с Борисом проявлением личной нелояльности и перестал приглашать на дачу в Саус-Хэмптон. История с Литвиненко, видимо, станет последней каплей, думал я, входя в его кабинет.