Гомельский
Сразу же я хотел бы расставить точки над "i" по поводу моей "черной неблагодарности" по отношению к Гомельскому. Я знаю, что многим обязан своему многолетнему наставнику, и, безусловно, благодарен ему за это, однако его роль в моем успехе я не стал бы возводить в Абсолют. По крайней мере, формулировка "Белов обязан Гомельскому всем" коробит меня и кажется мне полным бредом.
Действительно, Гомельский привлек меня в сборную, наверное, не без его участия я попал в ЦСКА, он "авансом" взял меня в двенадцать на чемпионат мира в Уругвай, создавал для меня впоследствии материально комфортные условия в клубе и сборной. Но всего этого не было бы, если бы я упорнейшим трудом не взращивал свое мастерство, не старался использовать все предоставляемые мне судьбой шансы, не становился постепенно лидером команды. Кто-кто, а Александр Яковлевич не был альтруистом и не стал бы транжирить столь непросто дававшийся ему тренерский и административный ресурс из одной лишь симпатии к баскетболисту. Да и не было у него ко мне никакой особой симпатии, по крайней мере, на первых порах. На завершающем этапе моих выступлений - и подавно.
На самом деле, жесткая трепка, устроенная мне Гомельским в сборной поначалу, в чем-то пошла мне на пользу, окончательно лишив юношеских иллюзий и дав настоящую мужскую закалку. Но в чем-то она пошла мне и во вред. Вместо того чтобы развивать свои лучшие индивидуальные качества, готовясь к их полноценной реализации на площадке, я боролся за выживание, за место под солнцем, и, прояви я чуть меньше настойчивости и бойцовских качеств, мир мог бы вовсе не узнать баскетболиста Сергея Белова.
С другой стороны, Гомельский не был врагом себе и не мог не использовать по полной те тренерские возможности, которые на определенном этапе стала предоставлять ему моя игра. В любой стране, даже такой громадной, как СССР, обойма элитных спортсменов не так уж велика, и не поддерживать лидеров в своем виде спорта, не давать им выступать на высшем уровне не позволили бы любому самому авторитетному тренеру.
Помощь и поддержку Александра Яковлевича, его роль в моей спортивной судьбе я высоко ценю и не преуменьшаю. Но и переоценивать их не надо. Конструктивное, профессиональное и обоюдно выгодное сотрудничество - вот как правильно все это называть.
Отношение Гомельского к игрокам претерпевало несколько этапов эволюции. Поначалу, на стадии становления спортивного мастерства баскетболиста, могучая личность Александра Яковлевича доминировала над ним подавляюще. В случае выхода игрока на лидирующие позиции в команде отношение "главного" менялось - становилось более уважительным и доверительным. Впрочем, это никогда не мешало ему в любой момент вернуть все на круги своя - при первых признаках утраты игровых кондиций, появления "неправильных" настроений у игрока Гомельский запросто мог "размазать" любого лидера, еще недавно входящего в близкий доверительный круг его общения.
Наконец, на завершающем этапе карьеры игрока отношение к нему Гомельского зависело от уровня амбиций подопечного и от реальности его притязаний на лидерство по окончании выступлений. Если эти притязания имели под собой хоть какое-то основание, у ветерана могли начаться проблемы. Если нет - игрок просто благополучно уходил из большой игры, получая в награду за многолетнюю лояльность "главному" непыльную административную или тренерскую должность в системе армейского спорта.
В общении с Александром Яковлевичем я прошел все эти этапы. Первый начался в конце 1965-го, когда я впервые был приглашен на сбор молодежной команды СССР, фактического резерва основной национальной команды. Главным впечатлением от организации работы было тогда, как я уже рассказывал, непонимание смысла тренировочных объемов. Я и потом всегда со скепсисом относился к безумным нагрузкам, апологетом которых был Гомельский (впрочем, как мы увидим позднее, и Кондрашин тоже). На сборе в Леселидзе, о котором я тоже рассказывал, эти нагрузки, их непонятный для меня смысл удручили меня и испортили первое впечатление от встречи со сборной.
Мое отношение к Александру Яковлевичу на тот момент можно было охарактеризовать одним словосочетанием - безмерное уважение. Я осознавал его величие, особенно явное на фоне моего собственного ничтожества, ощущал разделявшую нас гигантскую дистанцию. В Леселидзе я, кстати, по каким-то причинам оказался посаженным в столовой за один стол с Гомельским, и, честно говоря, на протяжении всего сбора у меня кусок в горло не лез, таким было уважение к мэтру.
Без крайней необходимости ближе, чем на несколько метров, я к Гомельскому тогда старался не приближаться.
Александр Яковлевич, как это могло показаться, не стремился сокращать эту дистанцию. Меня он просто не замечал. В двойку отобранных им для участия в турне национальной команды резервистов я не попал.
Первые признаки потепления в его отношении ко мне наметились после первых игр, проведенных мной за сборную. Вероятно, отметив некоторые удачные действия в моем исполнении, мэтр стал "замечать" меня - заговаривать, общаться, подбадривать. При этом, разумеется, формат взаимоотношений не выходил за рамки диалога "профессор - первокурсник". Иначе тогда и быть не могло.
Что мне еще запомнилось из первого опыта общения с Гомельским, так это его полный контроль над ситуацией, владение всеми аспектами и нюансами существования команды. Гомельский вел себя как хозяин, босс, уверенно проводящий свою линию. Сразу бросился в глаза авторитарный стиль его руководства, не предполагающий возражений и дискуссий. Авторитет Гомельского, его доминирование ощущались во всем, вплоть до мелочей. Этот авторитаризм Александр Яковлевич успешно совмещал с абсолютными лояльностью и дипломатичностью по отношению к спортивному и партийному руководству.
По мере роста моего спортивного мастерства и опыта игрока главный тренер дозированно увеличивал меру своего доверия и расположения ко мне. Появилось место для доверительных бесед, даже обращения тренера за советом. Возможно, расположение ко мне у Александра Яковлевича со временем сложилось большее, чем к кому бы то ни было. Хочу надеяться, что я оправдывал его своей игрой.
Доверие "главного" сложившимся мастерам не становилось для них, как я уже говорил, индульгенцией на всю оставшуюся жизнь. В повседневной жизни команды, особенно на тренировках, от Гомельского доставалось порядочно всем, и "молодым", и ветеранам. Нередко во время игры или тренировки он мог наорать и на меня. При этом знал, что я не сломаюсь, не опущу руки, а докажу свою правоту игрой.
Некоторые игроки, уже имевшие большой стаж выступлений и опыт, продолжали панически бояться главного тренера. Помню анекдотический случай, когда Ваня Едешко, уже Олимпийский чемпион, но с пожизненным для Гомельского клеймом "кондрашинец" на лбу, приехал на игру с двумя кроссовками на одну ногу - перепутал, собирая сумку. Как вы думаете, как вышел из положения этот зрелый мастер баскетбола? Разумеется, отыграл в этих кроссовках!
Возможно, что-то из мнения игроков Гомельский и использовал, но в большей степени, думаю, эти беседы рассматривались им как элемент воспитания подопечных, мотивации их хорошей игры и преданности тренеру. Вообще-то говоря, чужие мнения и рекомендации в качестве объективной реальности для Гомельского не существовали. Разумеется, как умный человек, Александр Яковлевич использовал имеющиеся опыт и примеры других, но в силу выбранной им политики никогда этого не признавал.
Все, что делал Гомельский, было окружено ореолом исключительности и неповторимости, причем окружено им самим. Делать что-либо правильное и полезное для команды в его интерпретации мог только он. Даже своего многолетнего напарника Озерова он регулярно подвергал обструкции. Приезжая из какой-то отлучки на сбор, которым в его отсутствие руководил Озеров, он начинал с деланного возмущения: "Ну и что, что за ерундой вы тут занимаетесь, нельзя и на несколько дней вас одних оставить" Нет нужды говорить, что через пару дней его работы с командой тон оценок резко менялся: "Ну, вот, совсем другое дело"
Порой это приобретало забавные формы - даже когда тренер начинал порой нести откровенную ахинею, он не мог позволить себе изменить выбранной линии поведения и нес ее с такой убежденностью, что, казалось, сам начинал в это верить.
Считать такую политику проявлением самодурства, самовлюбленности, непомерных амбиций главного тренера было бы слишком примитивно и неуважительно по отношению к мэтру. Тем более что позднее, сам став тренером, я проанализировал ситуацию и нашел если не оправдание, то, по крайней мере, логическое обоснование этой линии. Нет сомнений, что она была осознанным выбором Гомельского, считавшего ее благом для команды. В соответствии с его философией ни у кого и никогда не должно было появляться и тени сомнения в его компетентности, эффективности и полном контроле над ситуацией.
Гомельский прошел уникальный путь в баскетболе. Как и позднее у Кондрашина, у него была команда-мечта, созданная его тренерским гением. Это был рижский СКА, трижды становившийся под руководством Гомельского чемпионом СССР и трижды - призером. В 31 год в 1959-м он стал тренером сборной СССР, в 34 в 1962-м - ее главным тренером. Его эпоха в сборной продолжалась в общей сложности 20 лет, под его руководством национальная команда завоевала шесть континентальных и два мировых чемпионских титула: золото, серебро и две бронзы Олимпийских игр.
Но при этом нужно понимать, что сохранять свои позиции в советском баскетболе, завоеванные с таким трудом, Александру Яковлевичу в силу разных причин было очень непросто. Для этого ему нужно было не словами, а делом и результатами постоянно убеждать руководство в своей полной профпригодности и столь же полной лояльности, а в конечном счете - в своей незаменимости. Наверное, в его ситуации обходиться при этом без политики было невозможно.
Что было по-настоящему плохо, так это то, что оборотные стороны этой политики однозначно вредили делу. Например, опасаясь конкуренции, Гомельский практически "выжигал" вокруг себя всю "поляну" потенциальных преемников и соперников. Поэтому третья стадия взаимоотношений Александра Яковлевича с игроками - по мере приближения последних к статусу заслуженных ветеранов - была достаточно специфичной.
Делалось практически все для того, чтобы потенциальный претендент на тренерские или руководящие посты в клубе и сборной оказывался подальше от эпицентра принятия решений, "смазывал" концовку своей карьеры внезапным существенным ухудшением спортивных результатов и в конечном счете уходил куда-то на дальние орбиты административной или тренерской работы в ЦСКА. Такая судьба постигла Травина, Вольнова.
Такую же участь предстояло попробовать и мне. Когда пошли разговоры о моих возможных перспективах в качестве тренера в ЦСКА и сборной, я сначала получил от Александра Яковлевича пару сигналов о его готовности к творческому союзу со мной. Разумеется, на условиях моей полнейшей лояльности и зависимости от его установок. После того, как я ответил, что не готов к такому развитию событий, у меня, стали появляться проблемы. Не думаю, что это было связано с резко изменившимся отношением "главного" к моей персоне. Просто мэтр продолжал следовать своей политике, выработанному годами инстинкту самосохранения.
Гомельский был великолепным тактиком, при этом необходимо отметить, высоко эффективным. Он уделял большое внимание конкретным деталям подготовки, умело моделировал ситуации, стимулирующие, как он считал, игроков к оптимальному использованию их потенциала. Он стремился обеспечивать высокий результат, часто добивался его, действуя по принципам "победа любой ценой" и "цель оправдывает средства". Для достижения результата он готов был выжать из кого угодно - будь то игрок, армейский руководитель или спортивный функционер - все, на что тот был способен.
В то же время сам этот результат постоянно довлел над "главным". Своей невероятной жаждой больших побед Гомельский буквально выжигал игроков. Упущенные возможности навсегда оставались для него незаживающей раной. Претензия, которую в мой адрес наиболее часто озвучивал Гомельский, носила какой-то маниакальный характер: "Для Кондрашина вы со вторым Беловым выиграли Олимпиаду, а для меня - не захотели".
Постановка вопроса была изначально бредовой: покажите мне спортсмена, который, перенося сверхнагрузки на протяжении 4 лет олимпийского цикла, специально упустит олимпийский триумф, чтобы досадить кому бы то ни было. Гомельскому я обычно отвечал: "Александр Яковлевич, вы настолько всегда были одержимы олимпийской победой, что просто сжигали ребят, да и самого себя первого".
Из-за этого давления результата и приоритета тактики над стратегией Гомельский не имел возможности, а возможно, и не стремился копать в своей работе по-настоящему глубоко. Может быть, ему просто не хватало времени. Его профессионализм в достижении конкретного результата был действительно очень высоким. Но системной, глубокой, на перспективу его работу назвать было трудно. Такие элементы профессионализма игрока, как баланс тела при броске, как должны стоять ноги, как должна идти рука, его не особенно интересовали; забивает баскетболист - и хорошо.
Ладно бы, обладай он уверенностью, что все это игроки знают безупречно или отрабатывают самостоятельно. К сожалению, такой уверенности у него быть не могло. Но ведь правильная, на много лет вперед постановка элементов баскетбольного мастерства могла бы раскрыть дополнительный потенциал спортсменов, продлить их век в игре, позволить не ломаться в экстремальных игровых ситуациях!
Гомельский делал ставку на текущий момент, на лидеров, находящихся в его распоряжении здесь и сейчас. И, надо сказать, ему всегда везло с лидерами. В разное время это были разные люди - Круминьш, Вольнов, Паулаускас, Белов, Ткаченко, Сабонис. Безусловно, дать им раскрыться, органично влиться в команды тоже было непростой и важной задачей, с которой Яковлевич справлялся прекрасно. Но решалась она тактически - на кого-то поорать, кого-то "подмазать", кого-то стравить с конкурентом, а в итоге смоделировать мобилизацию игроков. Отлично справлялся "главный" и с выбиванием из советской номенклатурной машины всего, что могло меркантильно заинтересовать игроков, - квартир, машин, поездок, почетных спортивных званий, и это тоже играло свою роль в мотивации.
То, что такая модель недолговечна, что она опустошает спортсменов, сжигая их потенциал и выжимая их, как лимон, что чуть более вдумчивое отношение могло бы заложить основу для более стабильных успехов. в погоне за результатом, в которую включился Гомельский, возможно, не только по своей воле, об этом думать было некогда, да и не полезно.
Все это было очень похоже на традиционный для советской номенклатуры стиль руководства - с воспитанием кадров чередованием давления и похвалы, подчас соседствующей с панибратством, с мотивацией людей эксклюзивными поощрениями, особым доверием руководителя, а в конечном счете - с авралами и сверхнапряжением сил, обеспечением результата любой ценой.
Впрочем, сейчас, по прошествии многих лет, я вижу, что этот метод не является уникальным достоянием "совка". В тех или иных, но более умных и системных вариациях он применялся издавна большей частью на Западе, широко применяется сейчас и нашими соотечественниками - наиболее успешными менеджерами, бизнесменами и политиками. Какую цену мы все, вся человеческая цивилизация, заплатим в конечном счете за эту всеобщую и всепоглощающую погоню за результатом любой ценой, пока не знает никто.
Возвращаясь к Александру Яковлевичу и его роли в моей жизни, - еще раз повторю: очень за многое я ему безмерно благодарен. Как бы ни складывались наши взаимоотношения, как бы ни разжигали наши противоречия те, кто был заинтересован в конфликте, я никогда не забуду игр и турниров, которые мы прошли вместе, больших побед, которых вместе добились. Мы вместе прожили большую жизнь в баскетболе, и нам есть за что поблагодарить друг друга.
Многое в характере Гомельского, в его манере работать меня продолжает восхищать, что-то я даже постарался перенять. Меня всегда впечатляли, во-первых, его фантастическая работоспособность, полнейшая преданность делу, которым он занимался, а во-вторых, его невероятная жизнестойкость, способность выкручиваться из самых сложных ситуаций, буквально возрождаясь из пепла. Еще раз скажу - Александр Яковлевич был личностью и настоящим героем баскетбола.
Но я никогда не смог бы "стать Гомельским", полностью воспринять его методы. При этом я далек от романтизма, понимая, что в тренерской работе бывает необходимо и "поиграть в политику", и не пренебрегать прагматичными тактическими решениями. Тренер обязан принять на себя ответственность за результат и для этого порой принимать жесткие непопулярные меры. Став тренером, я сам в этом убедился, равно как и в том, что игроки тренером никогда не будут полностью довольны. Нужно уметь нести это бремя, и Гомельский умел. Но для меня все равно политика никогда не имела шансов стать доминантой, вытеснив с первого места системный и творческий подход.
Испытания, которые мне суждено было пройти на 30-летнем рубеже, на стадии завершения карьеры игрока и - в особенности - по ее окончании закалили меня и заставили многое переоценить. Я думаю, что и Александр Яковлевич стал относиться ко мне иначе, с большим уважением. Да, после всех трений и недосказанностей мне было трудно пойти на сближение с Гомельским. Но кто знает: может быть, позднее, доказав самим себе и окружающим верность своим собственным убеждениям, пройдя до конца по своему собственному пути, мы и впрямь смогли бы воплотить мечту многих специалистов и поработать на капитанском мостике вместе?