XXI
Пусть же гнутся со стоном столы под ярмом
Разных яств, как под игом печали народ!
Пусть трон старого пьяницы залит вином,
Пусть вино, как Ирландии кровь, потечет!
1 апреля 1823 года без имени автора появилась поэма "Бронзовый век". Байрон писал Ли Генту: "Я послал госпоже Шелли для переписки стихотворение - строк семьсот пятьдесят. Оно предназначено для той части многомиллионного населения земли, которая умеет читать. Оно все состоит из политики и обзора наших Дней".
Редко политическая сатира достигала такой необычайной поэтической силы, еще реже характеристика эпохи выражалась в столь блестящих, отточенных и страстных формулировках, образная сила которых свидетельствует о том, что Байрон глубоко сознательно относился к действительности и умел дать гармоническое сочетание "ума холодных наблюдений и сердца горестных замет".
Если итальянское движение было сравнительно легко ликвидировано австрийскими войсками, to испанская революция продолжалась и превратилась в настоящую гражданскую войну. Мало того, это Движение носило такой характер, что самое его наличие беспокоило европейских монархов, как очаг, далеко разбрасывающий искры. После конгресса в Вене, после конгрессов в Троппау и в Лайбахе монархи собрались 22 октября 1822 года на территории Италии в городе Вероне. Основной темой третьего конгресса был вопрос о ликвидации революционного движения в Испании.
Еще задолго до с'езда в Вероне секретная дипломатия трех стран (России, Австрии и Пруссии) решила оказать давление на Францию и принудить ее послать свои войска для подавления испанской революции. Шатобриан страстно желал французского вторжения в испанские дела. Министр Людовика XVIII Виллен предписал французским уполномоченным на конгрессе держаться выжидательной тактики и во всяком случае не ввязываться в дорого стоящее военное предприятие. Несмотря на это, представитель Франции, известный писатель реакционного лагеря Шатобриан, ловко разыграл из себя человека, вынужденного обстоятельствами итти навстречу русскому царю и австрийскому канцлеру. Позиция Англии была чрезвычайно красноречива: Веллингтон умыл руки и не сказал ни да, ни нет, но дальнейшее поведение Англии обнаружило полное ее сочувствие планам интервентов, когда в марте 1823 года, после ультимативных требований о восстановлении монархии в Испании, за Пиренеи двинулись французские войска.
Вот этому-то периоду европейской истории и посвящена поэма Байрона "Бронзовый век", или "Юбилейная песнь".
Самое понятие века берется Байроном условно. Когда-то беотийский крестьянин Гесиод в полулегендарные времена древней Греции создал поэму "Труды и дни". В этой поэме он впервые дал литературное отражение старинного представления о возрастах мира. Для Гесиода, измученного непосильными трудами на скудной и каменистой почве Беотии, как и для всей массы греческого населения, золотой век был в далеком прошлом; в будущем, по его мнению, человека ожидают все худшие и худшие времена. Был век золотой, его сменил серебряный век, за веком серебряным пришел бронзовый и, наконец, настанет век железный. Эта своеобразная пессимистическая философия истории говорила о том, что эпоха счастья земли - "золотой век" - миновала, и чем дальше, тем сильнее будут сгущаться сумерки мира, пока не наступит наконец ночь для умирающей вселенной. Вот откуда название "Бронзовый век".
Но Байрон не был пессимистом. Констатируя в своей поэме падение революционной волны, он всем существом отстаивает прочность революционных идеалов. Именно эта уверенность и позволяет ему произнести суровый приговор тому периоду европейской истории, который "бронзировал" золотые надежды революции. В мае 1821 года в глубокой лощине острова св. Елены был похоронен Наполеон. Отсюда эпиграф к "Бронзовому веку" - "Impar congressus Achilli". Эта латинская фраза означает: "Стадное сборище все-таки не равняется даже одному Ахиллу". Байрон спрашивает:
Кто ныне призван в судьи дел чужих?
Святой Союз, замкнувший все - в троих!
Но этой тройке нужд небесный лик,
Так гений с обезьяной не двойник.
Святой Союз, в котором здесь сложен
Из трех ослов один Наполеон.
В Египте боги лучше! Там быки,
Там псы и смирны и кротки,
На псарнях, в стойлах знают угол свой,
Там ждет их пойло или корм дневной.
Скотам в коронах мало корм жевать,
Они хотят кусаться и бодать.
Политическая сатира Байрона бьет по всем главным участникам веронской дипломатической буффонады. Надо обладать высшей степенью интеллектуального развития, чтобы так тонко и умно понимать смысл каждого мелкого явления и превратить публицистическое содержание памфлета в гениальное поэтическое произведение. Но дело здесь, конечно, не только в силе байроновского интеллекта, а в горячей страстности его темперамента, в эмоциональном могуществе борца, умеющего до конца любить и ненави деть.
Английский парламент 1823 года состоял главным образом из аграриев. Крупнейшие земельные собственники Англии считали себя опорой государства, а хлебные пошлины - единственным средством поддержать эту опору. Строки, посвященные в "Бронзовом веке" Англии, распевались на тысячу ладов на родине Байрона.
Родимый край! Оплачет ли мой стих
Твоих лэндлордов, пасынков твоих,
Благословлявших грозный гул войны,
Клянущих бремя мирной тишины?
Зачем они рождаются на свет?
Чтоб выбирать в палату иль совет?
Охотиться? Иль ждать под'ема цен
На хлеб?.. Но хлеб, как все, что - прах и тлен,
Цари, вожди, иная ль мощь и власть,
В своей цене не может не упасть.
…
Где прежний труд, посев из года в год?
Десятки миль возделанных болот?
Где спрос на землю? Прежний дружный пир?
Доход сугубый? Что за чортов мир!
Теперь бесцельно премии сулить;
Бесцельно билль в палате проводить
К народной пользе - (лучше, мнится мне
Народ совсем оставить в стороне) -
Она не там, где слышен скорбный крик.
Как бы достаток к бедным не проник.
Повысьте курс! Утройте же доход!
Иль министерство тотчас же падет, -
Патриотизм, столь чутко-подвижной.
Сейчас убавит в весе хлебец свой!
Заканчивая свое обращение к лордам, Байрон пишет:
Их счастье, свет, их вера, цель забот,
Их жизнь и смерть - доход, доход, доход!
Понимание отрицательных сторон политической действительности не делало, однако, Байрона определенным сторонником какой-либо политической программы. Скорее мы можем наблюдать на общем скептическом фоне его отношения к политике первой четверти XIX века смешанные стремления протеста, причем его протест против жесткого поступательного движения капиталистического века зачастую принимает у Байрона бессознательную реакционную, форму, когда он выражает сожаление о ликвидации прежних мнимо благополучных общественных форм. Байрона интересовало проявление крупного характера в человеке в процессе борьбы больше, чем конечная цель революционно-политического движения. Но эти недочеты нисколько не умаляют степени политического развития Байрона. В иные моменты он прекрасно ' разбирался в явлениях общественной жизни, и если он не мог предугадать огромного значения машины, раскрепощающей человеческий труд в бесклассовом коммунистическом обществе, то зато он один из первых сурово осудил карбонарское движение за отсутствие живой и органической связи с интересами всей трудящейся Италии. 24 января 1821 года Байрон пишет в своем дневнике: "Недостаточно заинтересована народная масса, а только высший и средний класс. А я хотел бы вовлечь в движение крестьянство - эту чудесную первобытную силу двуногих леопардов. Но велики противоречия. В то время как жители Романьи не мыслят восстания без крестьян, болонцы не хотят иметь с ними дела".
Образцом политической чуткости кажутся нам те строфы Байрона, которые касаются положения дел в Греции. Постепенное падение политического значения Оттоманской империи (Турции) поставило непосредственно после Венского конгресса перед глазами европейских монархов заманчивую перспективу добить Турцию и переделить Балканы. Эта хищническая дипломатия, главным образом, была дипломатией царизма. Александр I изыскивал способ, каким можно было бы добыть новые барыши для дворянской и купеческой торговли хлебом. Пожива на берегах Черного моря, свободное пользование проливами для русских судов без конкуренции европейских предпринимателей - все это было настолько заманчиво для Александра I, что он не боялся циничного противоречия своей политики, когда, с одной стороны, высказывался за подавление национального движения итальянцев против Австрии, с другой, - склонен был использовать и провокационно подогреть слабое греческое национальное движение против турецкого владычества. Французское правительство рассматривало греческое движение как бунт против законного государя. Но как бы то ни было, в тот момент, когда европейским правительствам почудился запах мертвечины на Балканах, они облекли дипломатическую кон'юнктуру своих кабинетов наименованием "восточный вопрос".
И вот Байрон посвящает Александру I замечательные строки:
Царь Александр! вот щеголь, властелин,
Войны и вальсов верный Паладин.
Его влекут толпы подкупной крик,
Военный кивер и любовниц лик.
Умом казак, с калмыцкой красотой,
Великодушный, только не зимой, -
В тепле он мягок - полу либерал.
Он жесток, если в зимний вихрь попал!
Да, он не прочь свободу уважать
Там, где нужно мир освобождать.
Как он красно о мире говорит,
Как он "по царски" Греции сулит
Свободу, если греческий народ
Готов принять его державный гнет.
И Греция в свой трудный час поймет,
Что лучше враг, чем друг, который лжет.
Пусть так: лишь греки - Греции своей
Должны вернуть свободу прежних дней,
Но варвар в маске мира - царь рабов -
Не может снять с народов гнет оков!
"Дон Жуан"
Сам Байрон не знал, во что может вылиться поэма, начатая им в Венеции в 1818 году. Он то называет свое произведение "бессвязными стихами импровизатора", то "эпической сатирой". Гете считал "Дон Жуана" Байрона величайшим произведением века. Прерываемая другими темами, останавливаемая зачастую житейскими вторжениями, недописанная поэма имеет по существу все признаки внутренне законченного произведения. Октавы семнадцатой песни не входили в первоначальные издания и впервые стали известны только в 1903 году, равно как и посвящение Бобу Соути в виде начальной строфы стало известно только с 1833 года. Байрон решил пожертвовать им вовсе не по мотивам политической боязни, а потому, что требовал анонимного печатания поэмы и потому не желал, как он выразился, "нападать на эту собаку в темноте". "Так как поэма выходит без моего имени, - пишет он Меррею, - то посвящение надо выбросить, анонимно нападать могут только негодяи и ренегаты вроде Соути".
Сюжетную канву "Дон Жуана" Байрон намеренно не выдумывал. Он просто решил втиснуть в пределы старинных повестей об испанском обольстителе Дон Жуане все черты своего века. Имеются сведения, что Байрон до конца хотел быть последовательным в соблюдении старинной фабулы. Повидимому, Дон Жуан после всех своих скитаний должен был попасть в Англию, а затем закончить дни свои на родине, в Испании. Байрон успел лишь привести своего героя на берега Соединенного королевства, и здесь закончился его путь, ибо закончился жизненный путь и самого Байрона.
Расцвет легенд и повестей о Дон Жуане относится к XVII веку в Испании. В это же время и в других странах появляются повести и пьесы о легкомысленном, ненасытном, но пленительном кавалере, который проводит жизнь в скитаниях по свету, ища всюду наслаждений, попирая законы божеские и человеческие. Старинная испанская литература заканчивала "эти повести о "Севильском обольстителе"" отправкой Дон Жуана в католический ад, а уже в середине XIX века мы видим, что этот ад превращается в страшную внутреннюю опустошенность человека новой Европы, иссушившего все живые и творческие истоки жизни на огне себялюбивых страстей: так заканчивается история испанского дворянина Дон Жуана в повести Проспера Мериме "Души чистилища", вышедшей в 1834 году.
Было бы совершенно напрасной задачей искать литературные заимствования Байрона, ибо "Дон Жуан" совершенно не является ни подражанием, ни историко-литературной сводкой популярного материала, касающегося приключений пленительного испанца. Сбрасывая покров ложной скромности, Байрон писал своему издателю: "О проклятых цензурных урезках и сокращениях я не хочу и слышать. Единственную "урезку" я допускаю - это урезку имени автора. Издавайте поэму анонимно: это для вас будет лучшим исходом. Вы требуете современной эпопеи, - так вот вам "Дон Жуан". Это такая же дивная эпопея для нашего времени, как "Илиада" для времени Гомера".
Байрон, повидимому, во всей полноте сознавал свою политическую и общественную задачу, когда начал "Дон Жуана", потому что продолжать поэму при той силе сопротивления, какая была ей оказана, можно было только при исключительной приверженности к своему замыслу. Первые две песни вызвали ожесточенные нападки на Байрона, а последующая работа чрезвычайно осложнялась вмешательством молодой женщины, слишком молодой и возрастом, и умом, и сердцем, чтобы понять значение этой поэмы. Терезу Гвиччиоли работа над "Дон Жуаном" пугала, как нечто такое, что может повредить любимому человеку. Вполне понятно, что горячие и сухие искры байроновской сатиры не только зажигали человеческую мысль, но и пугали ее. И если, несмотря на это очень сильное сопротивление, Байрон неустанно работал над поэмой, то, очевидно, он считал это произведение основным делом своей жизни. Недаром вокруг этого произведения возникло сразу столько волнений.
Именно "Дон Жуан" показал Байрона во весь рост и друзьям и врагам поэта, именно эта вещь была вменена ему как преступление всей реакционной Европой. Там, где австрийский шпион и плохой историк литературы видели "сумасшедшие чудачества распущенного лорда", там, где наложные содержательницы европейских салонов, старые пиэтистки и охранители буржуазной морали искали признаков сатанизма, вдруг во весь рост встал человек, вооруженный оружием сатирического смеха. Вполне понятно, что враги шарахнулись в сторону, когда под плащом романтика они увидели реалистического писателя, который на все их сентиментальные и клеветнические выкрики ответил улыбкой сардонического гения. Сам Дон Жуан, условный герой, в котором пытались найти черты Байрона, оказался не только не похожим на Байрона, но даже вообще не похожим на романтического героя, лирическая фигура которого вызывает к себе симпатии и заинтересовывает своей личной судьбой. Дон Жуан - это в высшей степени обыкновенный человек. Автор проводит его через жизнь, нагружая встречами, приключениями, успехами только для того, чтобы показать жизнь, как она есть, чтобы дать оценку стремлениям и достижениям заурядного удачливого человека XIX столетия.
Анализировать характер самого Дон Жуана в условиях байроновской поэмы невозможно, так как это лишь условная формула, масштаб для измерения сложнейших отношений действительности.
Пылкая любовная связь с Юлией, кораблекрушение, блестящие строфы, посвященные острову, где происходит встреча с дочерью пирата Гайде. Возвращение к любимому колориту Востока, совершенно по-новому звучащие перепевы из "Путешествия Чайльд Гарольда", рабство Дон Жуана, проданного в султанский гарем, наконец миролюбивое и проникнутое симпатией описание Турции, совсем не предвещающее необходимости для автора "Дон Жуана" выступить во главе полка сулиотов против турок. Седая комическая фигура Суворова, по приказанию которого Дон Жуан мчится в Петербург, блестящие строчки, посвященные варварской деспотии Восточной Европы, и наконец пребывание Дон Жуана в Англии, в обетованной стране колониального грабежа, узаконенного пиратства, в стране богатых олигархов, фальшивых браков, лицемерной добродетели, бесконечного ханжества, в стране, где одновременно существуют и богатейшие дворцы и разваленные хижины рабочих, - вот главнейшие этапы Дон Жуана.
То обстоятельство, что Байрон без всякой пощады снимал покровы с настоящих побуждений европейского реакционного "человечества", было главным поводом для обвинения Байрона в безнравственности, а собственная большая и выстраданная мораль Байрона, столь непохожая на мораль христианской награды за хорошее поведение и столь напоминающая гимны Руссо естественному человеческому характеру, была просто игнорирована современной Байрону европейской критикой.
Все дело в том, что Байрон нисколько не морализирует, он не обличает. Ему были отвратительны нудные и скучные литературные формы каких бы то ни было современных "гениев", случайно попавших в роль учителей человечества. Виктор Кузен во Франции и школа "назидательных романистов" с Шатобрианом во главе, литература панегирика и сервилизма в Англии с коронным поэтом Соути во главе и наш российский "Соути" - Василий Андреевич Жуковский - все они, не зная друг друга, соединились в едином чувстве ужаса перед Байроном. Царский цензор указывал на вредное влияние произведений Байрона, проникающих в Россию. Он писал: "Безбожное влияние байроновского разума, изуродованного свободомыслием, оставляющее неизгладимый след в умах молодежи, не может быть терпимо правительством". Это было написано при появлении первых сведений о "Дои Жуане" в благонамеренных российских журналах. Тот же цензор писал о Байроне, вычеркивая эти информации: "Никакой нет пользы от того сообщения, что в Англии либо в Австралии появился писатель, поощряющий революционные выступления Зандов и Лувелей"{Занд убил русского шпиона Коцебу. Лувель убил наследного принца французского короля, герцога Беррийского.}. И в тон этому цензору Жуковский пишет Пушкину по поводу его увлечения Байроном: "Наши отроки познакомились с твоими буйными, одетыми прелестью поэзии, мыслями. Ты уже многим нанес вред неисцелимый, - это должно заставить тебя трепетать. Талант ничто, главное величие нравственное".
Вот на это величие "нравственное" обрушился Байрон как на маскировку лжи и насилия человека над человеком. Впервые в поэтической форме в лице автора "Дон Жуана" высказался человек против сентиментального идеализма в защиту естественных, простых и сильных чувств, не впадая при этом в меланхолическую чувствительность Руссо и ядовито осмеивая тех, кто фальшивой расстановкой слов и понятий заслоняет реальные мотивы человеческих действий.