"Репетирована в 36-м году с режиссером Телешевой "Вассу Железнову" в Театре Красной Армии. Ее позвали к телефону, звонил Константин Сергеевич. Телешева отвечала волнуясь на все его вопросы, заявив, что у актера, играющего в массовой сцене, болят зубы и что актер просит разрешения перевязать щеку, опасаясь простуды. Я взяла соседнюю трубку, чтобы послушать все, что говорит К. С. Он категорически запретил перевязывать щеку. На вопрос Телешевой - как же быть, К. С. сказал: "Заменить спектакль". Затем Телешева пожаловалась на Ливанова, говоря, что он ее не слушает, на что Станиславский ответил грозно: "Пожалуйста, не трогайте Ливанова, он сам дойдет". А ведь Телешева была режиссером спектакля…
Играли мы в ту пору в помещении бывшего театра ЦДКА, в небольшом зале, с одной-единственной артистической уборной, где гримировались мужской и женский состав труппы. Одна комната, разделенная перегородкой, даже не доходившей до потолка, служила нам и гримировальной и местом отдыха. Благодарно вспоминаю моих товарищей, с которыми играла Вассу Железнову в этих трудных условиях. Не помню, чтобы нам приходилось призывать друг друга к тишине, не помню, чтобы кто-нибудь из нас мешал другому сосредоточиться, внутренне собраться. Молча готовились мы к выходу на сцену, тоже небольшую и неприспособленную к условиям профессионального театра. Это не мешало нам вдохновенно трудиться над замечательным творением Горького".
Драматург Константин Тренёв помнил Раневскую по их встречам в 20-х годах в Симферополе и Москве. Прошло несколько лет. Раневская записала:
"…Я играла в Театре Красной Армии, что дало повод Константину Андреевичу звать меня "Красной Героиней"."
Еще он звал ее "Красной примадонной" и в середине 30-х годов писал Павле Вульф:
"Дорогая, но дешево ценящая себя актриса!.. Киплю негодованием: уже не то обидно, что легкомысленно по старушечьей линии понеслась, а - что, и старухой будучи, вероломно мне изменила! Вот оно ныне старуха какая пошла!
Не люблю я, что вы далеко.
А Красная примадонна не кажет прекрасных глаз. Мотивировка, впрочем, основательная, помните: "Пока не заплачу долг - 100 р.!"
Ой, не заплатит!!!
Если будете писать, скажите, что делаю ей рассрочку на 20 визитов. Пусть, анафема, платит по пятерке за визит. Если тяжело - два с полтиной. Крайняя цена!..
Ну, целую Вас…
К. Тренев".
"В моей долгой жизни не помню, чтобы я относилась к кому-либо из драматургов-современников так нежно и благодарно, как к Константину Андреевичу Треневу", - записала в дневник Раневская.
Драматург Иосиф Леонидович Прут, легендарный человек с уникальной памятью, вспоминал:
"Однажды на репетиции Завадский, раздраженный тем, что одному из ведущих актеров не удавалось выполнить его режиссерское задание, вскочил и с криком "Пойду и повешусь!" выбежал из зрительного зала.
Испуганный этим поступком, начальник ЦТКА Владимир Евгеньевич Месхетели схватил меня и Фаину Георгиевну Раневскую за руки, умоляя: "Дорогие! Спасите его! Верните!"
Я не успел еще отреагировать, как эта великая актриса, которая была еще и великим психологом, совершенно спокойно, чуть заикаясь, проговорила:
"Не волнуйтесь! Он вернется… сам. Юрий Александрович в это время всегда посещает… туалет"."
Сохранились письма Месхетели Фаине Раневской этого времени. Вот одно из них, от 12 мая 1935 года:
"Дорогая Фаина Георгиевна!
Мне хочется сказать вам что-то хорошее, теплое, но я при всей своей мягкости не льстив. Скажу вам откровенно - мне весьма тяжело, что я не могу видеть вас сегодня, не могу радоваться вашему успеху, который безусловно в этой пьесе обеспечен. Я верю, что вы скоро встанете на ноги и премьеру в Ленинграде играть будете. Нелегко сложились наши отношения за последнее время, но скажу вам со всей откровенностью, что вы всегда были, будете самым близким мне человеком на театре…"
На фотографии в газете "Правда" от 15 июня 1938 года - Фаина Георгиевна; молодая, кажется, счастливая, улыбается на перроне Ярославского вокзала в Москве - вместе с актерами ЦДКА она только что вернулась из поездки. 516 раз они выходили на сцену - Хабаровск, таежные подмостки, Охотское море, Николаевск-на-Амуре, Комсомольск, Владивосток, укрепрайоны Красной Армии, моряки Тихоокеанского флота - одиннадцать спектаклей, две премьеры.
"Дальний Восток - я в командировке для военношефской работы была целый год, играла там Вассу Железнову. Блюхер приходил за кулисы. Хвалил".
Вскоре после "Вассы Железновой" Раневской было присвоено звание "Заслуженная артистка РСФСР".
Она уже снимается в кино. Где-то рядом - середина ее жизни.
ПОТЫЛИХА
С 1931-ГО И НАВСЕГДА
Кинематограф - страшное дело
Первая работа в кино - Абрамцево - Ромм - Клятва на Воробьевых горах - Театральный антракт - Счастливые дни - Разлука - Война - Плятт - Слово Ромму
Раневская не жаловала кинематограф. О киносъемках она говорила: "Представьте, что вы моетесь в бане, а туда пришла экскурсия".
"Это "несчастье" случилось со мной еще в тридцатых годах, - вспоминала Раневская. - Я была в то время актрисой Камерного театра, и мне посчастливилось работать с таким прекрасным режиссером, как Таиров… Так вот, я собрала все фотографии, на которых была изображена в ролях, сыгранных в периферийных театрах, а их оказалось множество, и отправила на "Мосфильм".
Мне тогда думалось, что эта "Фотогалерея" может поразить режиссеров моей способностью к перевоплощению, и с нетерпением стала ждать приглашений сниматься. И… была наказана за такую свою нескромность. Один мой приятель, артист Камерного театра С. Гартинский, который в то время снимался в кино, чем вызывал во мне чувство черной зависти, вернул однажды мне снимки, сказав: "Это никому не нужно - так просили вам передать".
Я подумала: переживу. Но перестала ходить в кино и буквально возненавидела всех кинодеятелей. Однажды на улице ко мне подошел приветливый молодой человек и сказал, что видел меня в спектакле Камерного театра в "Патетической сонате", после чего загорелся желанием снимать меня во что бы то ни стало. Я кинулась ему на шею… Этот фильм стал первой самостоятельной работой в то время молодого художника кино Михаила Ромма.
Роль была комедийной, но условия работы были для меня драматическими. В то время студия "Мосфильм" не отапливалась, а мне не хватало ни героизма, ни сил, чтобы создать роль в павильоне, напоминавшем гигантский погреб. У меня зуб на зуб не попадал во время съемки…"
Нина Станиславовна Сухоцкая вспоминала:
"Я приехала отдохнуть дней на десять-двенадцать вместе с Раневской в Абрамцево. Это был, по-моему, 1931 год. Ромм готовился к своей первой самостоятельной постановке - картине "Пышка". Было уже холодновато, и по вечерам мы все встречались у камина с дивной врубелевской росписью - Ромм просил нас принять участие в съемках "Пышки". Ну, как известно, это осуществилось: я снималась в роли молодой монахини, а Фаина - в роли госпожи Луазо.
Когда ставилась "Пышка", мы встречались с Роммом почти ежедневно, вернее сказать - еженощно. Дело в том, что он ухитрился пригласить на роли в основном актеров разных театров. Поэтому в одно время всех собрать было просто невозможно. Кончилось тем, что съемки стали ночными.
Происходили они там, где теперь "Мосфильм". Называлось это место Потылиха, может быть, это была деревня с таким названием.
Работа была тяжелая. Даже молодым было тяжело: днем репетиция в театре, потом бежишь домой на полтора-два часа поесть, передохнуть, потом спектакль. И вот после спектакля, являлся драндулет, который мы окрестили "черным вороном", он объезжал все театры и собирал актеров на съемку.
Так же мучалась и Раневская. Правда, ей было легче. Она только что сыграла свою первую роль - роль Зинки в пьесе Кулиша "Патетическая соната" - и днем была свободна от репетиций. Однажды, посмотрев на Галю Сергееву, исполнительницу роли Пышки, которая в ту пору была совершенно прелестна, и оценив ее глубокое декольте, Фаина своим дивным басом сказала, к восторгу Ромма: "Эх, не имей сто рублей, а имей двух грудей".
Для съемки нам выдавали на Потылихе кур. Мы их ели. Но время было тяжелое, и кур было… в обрез. Поэтому мы только откусывали кусочек, а дальше съемка прекращалась. Не выбрасывать же откусанный кусок курицы! Поэтому были изобретены хитрыми бутафорами картоночки, на которых были написаны наши фамилии. Эти картоночки прикреплялись к нашим объедкам. И эти объедки давались нам на следующую съемку, и т. д. Эти куры очень запомнились.
Однажды… настал день, когда все мы оказались на время свободными. Раневская и я, измученные ночными съемками на протяжении восьми месяцев, отправились на Воробьевы горы, где друзья Герцен и Огарев давали историческую клятву.
Мы с Фаиной стали жаловаться друг другу на нашу тяжелую жизнь на Потылихе. Она говорила: "Знаешь, я уже больше не могу, у меня уже нет сил". И я ей поддакивала: "Да, Фаина, кинематограф - это страшное дело. Это не искусство".
И мы, взявшись за руки, поклялись друг другу свято, что никогда в жизни в кинематографе сниматься больше не будем".
Воистину - едва написали о Ги де Мопассане в служебной характеристике "Он хороший чиновник, но плохо пишет", как Мопассан бросил службу и стал знаменитым писателем. Так и Раневская: после исторической клятвы она бросила Театр Красной Армии и четыре года "в хвост и в гриву" снималась в кино.
Раневская вспоминала:
"В те годы работать в кино было трудно. "Мосфильм" плохо отапливался, я не могла привыкнуть к тому, что на съемочной площадке, пока не зажгутся лампы, холодно и сыро, что в ожидании начала съемки необходимо долго томиться, бродить по морозному павильону. К тому же на меня надели вериги в виде платья, сшитого из остатков грубого, жесткого материала, которым была обита карета героев "Пышки". Много еще оставалось вокруг неуютного, нехорошего, а я привыкла к теплому и чистому помещению театра… В общем, я решила сбежать с картины. По неопытности. Помнится, мы с Михаилом Ильичом смертельно обиделись друг на друга… Кончилось же все это работой, съемками.
А во время съемок я в него влюбилась. Все, что он делал, было талантливо, пленительно. Все в нем подкупало: и чудесный вкус, и тонкое понимание мопассановской новеллы, ее атмосферы. Михаил Ильич помогал мне и как режиссер, и как педагог. Чуткий, доброжелательный, он был любим всеми, кто с ним работал…
Что было потом? Снималась большей частью как бы случайно. Однажды позвонил режиссер и попросил у него сниматься. На мой вопрос, какая роль, он отвечал: "Роли, собственно, для вас нет. Но очень хочется видеть вас в моем фильме. В сценарии есть поп, но если вы согласитесь сниматься, могу сделать из него попадью". Я ответила: "Ну, если вам не жаль вашего попа, можете его превратить в даму. Я согласна". Этим режиссером был талантливый и милейший человек Игорь Савченко.
Мне вспоминается, как он поставил передо мной клетку с птичками и сказал: "Ну, говорите с ними, говорите все, что вам придет в голову, импровизируйте". И я стала обращаться к птичкам со словами: "Рыбы мои дорогие, вы все прыгаете, прыгаете, покоя себе не даете". Потом он меня подвел к закутку, где стояли свиньи: "Ну, а теперь побеседуйте со свинками". А я говорю: "Ну, дети вы мои родные, кушайте на здоровье". А что мне оставалось делать? Если режиссеры предлагали мне роли, в которых не было текста…"
Это был фильм "Дума про казака Голоту" режиссера Игоря Савченко, которого Раневская знала еще со времен Баку. Фильм вышел в 1937 году.
В 1939 году Фаина Раневская создала в кино незабываемые образы двух жен - жены инспектора в фильме "Человек в футляре" режиссера Анненского и жены портного Гуревича - Иды в фильме "Ошибка инженера Кочина" режиссера Мачерета по его сценарию, написанному совместно с Олешей.
Фаина Георгиевна работает одна, без совета Павлы Леонтьевны, своего верного педагога, - в 1936 году Павла Вульф, ее дочь Ирина Вульф и Тата уехали из Москвы с театром Завадского в "ссылку" - в Ростов-на-Дону, в огромное здание архитекторов Щуко и Гельфрейха с залом на 2250 мест, только что тогда построенное. Играли много. В спектакле "Горе от ума" Павла Леонтьевна играла возрастную Хлестову, а ее дочь - Софью. Молчалина играл Павел Врабец. Здесь состоялся режиссерский дебют Ирины Вульф: она поставила "Беспокойную старость" Леонида Рахманова. Все складывалось неплохо.
Павел Врабец - второй муж Ирины Вульф - эстонец. Неотразимый красавец. Из Ростова-на-Дону он уехал в Таллин и ждал Ирину к себе. Но - не случилось.
Это был 1937 год. Эстония была заграницей. Одна театральная актриса направила в НКВД письмо, где писала, что Ирина Вульф связана с иностранцем и тому подобное, Ее вызвали на допрос, она видела это письмо и узнала почерк. Ее оставили в покое. Ирина Вульф никогда не упоминала про письмо; лишь недавно рассказала мне об этом ее любимая подруга Норочка Полонская.
В 1937 году театр Завадского оставался в Ростове-на-Дону, а Павла Леонтьевна, Тата и Ирина Вульф возвратились в Москву. Теперь они снова были все вместе с Раневской - вчетвером, как когда-то в Крыму.
В 1938 году мама вышла замуж за Валентина Александровича Щеглова, моего отца. Он был талантливым актером - Раневская его хвалила, его Лаврецкий в "Дворянском гнезде" запомнился многим.
Заканчивался 1939 год.
18 декабря у Ирины Вульф родился сын, я.
Мама больше всего боялась, что может родиться ребенок с каким-то внешним дефектом - роды были трудные - и настойчиво просила показать ей малыша. А когда, измученная, увидела меня - воскликнула облегченно: "Слава богу - четыре ноги, четыре руки!" - и заснула счастливая.
Фаина Георгиевна несла меня в январе 1940 года по Уланскому переулку из роддома домой. Потом она говорила:
"Мне доверили его нести, я прижимаю его к груди, почему-то боюсь бросить вниз, особенно дома, на лестнице ступеньки высокие - я его прижимаю - страшно!"
…Раневская не могла знать, что эти дни случайно совпали с абсолютной серединой ее жизни. Ей было в то время 44 года.
Потом был кинофильм "Подкидыш", сценарий Агнии Барто и Рины Зеленой, ее друзей; но фразу: "Муля, не нервируй меня", обращенную к ее мужу по роли, придумала Раневская, как и еще многое в этом фильме. Эта картина принесла Фаине Георгиевне широкую популярность, хотя известность "Мули" раздражала ее. К "Муле, не нервируй меня" мы еще вернемся.
""Мечта"… Это были счастливые мои дни, - вспоминала Фаина Георгиевна. - За всю долгую жизнь я не испытывала такой радости ни в театре, ни в кино, как в пору нашей второй встречи с Михаилом Ильичом. Такого отношения к актеру - не побоюсь слова "нежного", - такого доброжелательного режиссера-педагога я не знала, не встречала. Его советы, подсказки были точны и необходимы.
Я навсегда сохранила благодарность Михаилу Ильичу за помощь, которую он оказал мне в работе над ролью пани Скороход в "Мечте", и за радость, когда я увидела этот прекрасный фильм на экране.
К сожалению - я бы могла сказать: даже и к несчастью, после "Мечты" наши пути с Михаилом Ильичом в кинематографе разошлись. Но я оставалась верной "Мечте", воспоминаниям о светлых и захватывающих днях нашей работы, я мечтала о ее продолжении. И мне казалось, что мы действительно встречались с Михаилом Ильичом, вновь становились единомышленниками и соратниками в искусстве всякий раз, когда я видела на экранах лучшие его кинокартины".
Лето, наша семья снимает дачу в Загорянке под Москвой; картина "Мечта" закончена 15 июня 1941 года. В главных ролях - Фаина Раневская, Елена Кузьмина, Ада Войцик, Михаил Астангов, Михаил Болдуман, Ростислав Плятт и мой отец Валентин Щеглов. Это был единственный его фильм.
Через неделю на студию пришел первый отпечатанный экземпляр; это был первый день войны - 22 июня.
Недавно нашли пригласительный билет на премьеру "Мечты" в Дом кино с какой-то запредельной, невозможной датой для просмотра "нового художественного фильма", как было сказано в приглашении, - 6 июля 1941 года. Было не до кино. Мама с Валентином Александровичем шли на просмотр "Мечты" пешком. Над Москвой гудели немецкие бомбардировщики. Мои родители шли мимо северных шлюзов и водохранилищ Москвы - их поразило, что не было никакой охраны: делай что хочешь.
Так он и ушел от меня - отец; или мы от него ушли с мамой. Один раз он нарисовал мне напоследок цветными карандашами очень хороший грузовик - и больше мы не виделись. Он умер в 1948 году.
На даче вырыли "щель" - от авиаосколков. Я помню только, что вид веревки вызывал во мне ощущение тревоги - вой сирены был такой же длинный, нескончаемый, как толстая длинная веревка, - наверное, уже в Москве.
Авторы сценария "Мечты" - Ромм и Габрилович.
Евгений Габрилович вспоминал:
"Я не присутствовал на съемках "Мечты". Увидел в первый раз ленту в вечер, когда над Москвой уже гудели немецкие самолеты. Но было это все же в Доме кино, и это был самый странный, дикий и жуткий просмотр в моей жизни.
Странно и то, что в это самое первое время войны картина Ромма имела огромный успех - это с моими фильмами приключалось нечасто.
Я понимаю, что главная причина успеха - Раневская.
Она играла не комедию (как первоначально предполагалось), не драму, а трагикомедию.
Уже в те давние годы я понял, что возникла трагикомическая актриса, которая была всему тогдашнему не с руки. Ибо из всего ненавистного начальство пуще всего ненавидело горькую комедию, а тем более комедию с несчастным концом. А ведь как раз для этого и была создана Раневская.
Конечно, в конце концов мы прилатали нашей "Мечте" подходящий начальству конец. Но это был конец, наскоро сметанный и грубо подшитый. Хотя и старались мы изо всех сил.
В целом же (такова моя убежденность!) Фаина Раневская из-за властей, надзиравших искусство, не сыграла и половины того, что могла бы сыграть".
Елена Драйзер, жена американского писателя Теодора Драйзера, писала:
"Теодор был очень болен. Ему не хотелось писать, не хотелось читать, не хотелось ни с кем разговаривать. И однажды днем нам была прислана машина с приглашением приехать в Белый Дом. Советский посол устроил специальный просмотр фильма "Мечта". В одном из рядов я увидела улыбающегося Чаплина, Мэри Пикфорд, Михаила Чехова, Рокуэлла Кента, Поля Робсона.
Кончилась картина. Я не узнала своего мужа. Он снова стал жизнерадостным, разговорчивым, деятельным. Вечером дома он мне сказал: "Мечта" и знакомство с Розой Скороход для меня величайший праздник".
Как-то один "исследователь" творчества Раневской воскликнул: "Как счастливо сложилась ваша судьба в кино!"
"Что-о?!!" - Раневская сделалась страшной, и больше этого человека на пороге ее дома не было.
И все-таки "Мечту" никто не помнит, почти. Жалко: в первый год войны было не до "художественных" фильмов, а после войны все хотели "про Победу", что-то радостное, устали.
Но все равно эта "Мечта" со мной всю жизнь - она моя семья, там Фаина Георгиевна - Роза Скороход и мой отец - рабочий Томаш Крутицкий.