Мы проснулись оттого, что приехали Мовсуд с Овлуром, в грязной одежде, с измученными лицами. Мой сон сбылся самым невероятным образом. Мовсуд и Овлур отправились утром за архивом в наш дом на Катаяме, там встретились с Максудом, гвардейцем из личной охраны Джохара, Хусейном Атуевым и Абубакаром Сардаловым. Они как раз собирались на наш пост на Соленой балке за Катаямой и предложили составить им компанию. "Девятка" шла первой, Лурик с Мовсудом ехали на своих черных "Жигулях". За Катаямой на холмах сразу увидели танки. Овлур посигналил, замигал фарами первой машине, сам съехал с холма. Вместе с Мовсудом они подошли к "девятке" на холме, посмотрели в бинокль на танки. Хусейн и Максуд были уверены, что танки наши. Поехали дальше, но как только они оказались внизу, во впадине, "наши" танки открыли по ним огонь. Ребята выскочили из машины, Абубакар сказал: "Они нас перепутали!" Максуд вышел вперед, замахал рукой танкам и закричал: "Не стреляйте по своим!" Огонь не прекращался. Пришлось ползком по земле пробираться к нефтекачалке, находившейся в 150 метрах от дороги, за ее бетонным фундаментом можно было укрыться.
Овлур решил вернуться к машине и взять два автомата. "Если взорвется машина, мы останемся совсем безоружными". "Жигули" были уже в пробоинах, стекла разбиты. Свистели пули. Пробираясь ползком мимо Максуда, он подумал, что тот просто лежит, закрывая голову руками. Но Максуд был убит сразу. Продолжался шквальный обстрел из автоматов и пулеметов, очереди вспарывали снег. Хусейну не хватило двух метров доползти, чтобы спрятаться. Совсем рядом раздался сильный взрыв. Они затащили Хусейна за укрытие, рука была раздроблена, от бедра свисали куски мяса, пуля попала в тазовую кость. Куртка на спине была изрешечена. Снег быстро краснел под ним, а когда ему перетягивали ногу шарфом, Хусейн даже не застонал. Машины взорвались и горели на шоссе, выбраться было невозможно, оставалось только лежать и ждать, пока стемнеет. Снег таял, солнце слепило глаза, лежать приходилось наполовину в ледяной воде.
Колонна танков начала медленно обходить нефтекачалку по холмам справа. Их распростертые тела сверху были видны, как на ладони. Видимо, танкисты подумали, что с ними все кончено, и прекратили обстрел. Совсем близко раздался лай собак. "Что, если нас решили проверить собаками?" - Хусейн осторожно вытащил нож. Но прошло время, собаки так и не приблизились. Солнце, казалось, заснуло на одном месте, руки и ноги онемели. Лурик снял с себя одну перчатку, вторую передал Мовсуду. На другую руку он натянул рукав. Потихоньку начал растирать ноги Мовсуду, тот совсем перестал их чувствовать. День тянулся бесконечно долго. Наконец, начало смеркаться. Ночью "они" включат приборы ночного видения, нужно отходить, пока не поздно!
Мальчики поползли, волоча за собой раненого. Кровавая дорога тянулась за ними. Сто метров, двести… Дальше ползти сил не было, шатаясь, встали и, согнувшись, потащили Хусейна под автоматными очередями. Мовсуд несколько раз упал. Кое-как добрели до первого поста, раненого сразу погрузили в машину и отвезли в больницу. За все время Хусейн не издал ни одного стона, еще и помогал, отталкиваясь от земли целой ногой. Когда лежали за платформой, он тихо сказал: "Так бывает, когда все слушают дурака, понимая, что делают что-то не так, но каждый боится показаться перед другими трусом". Через несколько часов Хусейн умер в больнице от большой потери крови. Но когда его вытащили из машины и положили на снег, произошло нечто удивительное. Снег засветился розоватым светом вокруг его головы, рук, даже вокруг его дубленки и сапог. Овлур не поверил своим глазам и нагнулся, чтобы еще раз убедиться в том, что, Хусейн действительно светится.
Красавца Максуда ночью с большим трудом оторвал от промерзшей, заледеневшей земли Магомет Хачукаев и трое ребят из нашей охраны. Перед отъездом он, покормив в последний раз любимую золотую рыбку с красным вуалевым хвостом, учил Овлура, как это делать, "если его не будет". А перед дорогой все ждали, пока Максуд доделает намаз… Магомет Хачукаев потом вспомнил, что еще утром удивился необычной бледности всегда розового лица Максуда.
Исполнился мой вещий сон: "Двоих мы отнесли на погост". У Лурика и Мовсуда живого места на теле не было, все иссечены осколками бетона от платформы, за которой лежали, и обморожены. Про Овлура пошли слухи, российские СМИ объявили его погибшим, потом раненым. Когда Джохара журналисты спросили, о судьбе сына, он рассердился: "Почему вы меня о нем спрашиваете? У меня таких, как он, тысячи…"
Половину моих картин мы отвезли в дом к Товсари - Зиночке, племяннице Джохара, другую половину я оставила дома, не зная, где теперь можно их надежно спрятать. Бомбили везде одинаково! Глядя на одну из последних картин - "Потерянный мир", опять вспомнила Максуда. Я как раз ее дописывала, когда он, приоткрыв дверь, заглянул в зал. Картина изображала дискотеку. Сиреневые, желтые потоки светомузыки переплетались в бешеной какофонии с ярко освещенными лицами и руками плящущих людей. Только на переднем плане - отрешенное, изможденное лицо старого, задумавшегося об этой ускользающей, искусственно-веселой жизни наркомана. Само собой вдруг вышло просвечивающее в потоке света, потустороннее, полулицо-полуморда с дьявольским оскалом черепа. Я его совсем не рисовала, увидела только через несколько дней, когда закончила эту картину. Максуд спросил тогда: "Что ты там рисуешь, Алла?" Вспомнив, каким большим любителем "тяжелого", "металлического" рока со светомузыкой был Максуд, я пошутила: "То, что ты любишь больше всего на свете…" "Неужели жареную колбасу?" - поразился Максуд. Он доставлял радость всем нам, и так мало ему было надо самому, чтобы стать счастливым… Все они были, в сущности, еще детьми.
Через несколько дней после гибели Максуда увидел во сне один из наших гвардейцев. "Сияющий и красивый", он появился в Президентском дворце, зашел в приемную Джохара, сел за освещенный лучами солнца стол и, взглянув на охрану, улыбнулся: "Все будет хорошо, мы победим…"
Глава 25
31 декабря. Целый день я писала стихотворение, в которое вложила всю боль своей души вместе с надеждой остановить, наконец, эту ужасную войну. Оно было посвящено Новому году, всем, кто погиб, и заканчивалось обращением к российским матерям.
Утром я достала свой праздничный бежевый костюм и повесила его на вешалку. В Грозный приехала новая группа депутатов из Москвы, бомбить сегодня, наверно, не будут. Я надеялась, что уж 31-го, наконец-то, меня отвезут в Грозный, я увижу Джохара и передам новогоднее стихотворение кому-нибудь из российских журналистов. Включила телевизор, шла прямая передача из Грозного. С тревогой я стала вглядываться в знакомые улицы, нередко не узнавая их: чередовались развалины домов, сожженные машины, на улицах лежали трупы, поднимался огромный столб дыма с нефтехранилища. В грузовую машину складывали тела погибших после бомбежки. Молодого парня без головы начали грузить в машину первым. Пожилая русская заплаканная женщина, видимо, его мать, растерянно держала в руках его шапку, то укладывая ее рядом с ним, то трогая его ноги, совершенно не понимая, что ей теперь делать. А машину все нагружали и нагружали мертвыми телами.
Грозный бомбили уже несколько дней подряд, особенно после последнего заявления Ельцина 27 декабря: "Авиационных налетов больше не будет!" Вот показалась и приблизилась толпа возмущенных русских женщин. На фоне пожарищ они что-то говорили, вытирая слезы, в камеру журналистам. Почему они не захотели уехать вместе с чеченскими семьями? Для них были подготовлены автобусы и в селах их ждали. Вероятно, не ожидали, что российские летчики с такой жестокостью будут уничтожать жилые дома в центре Грозного, где преимущественно находились русские семьи, и потому пострадали самыми первыми. Звука не было, слышались только взрывы и одиночные выстрелы.
А вот Президентский дворец. Джохар, отвечая на вопросы журналистов, что-то объяснял, показывая российские документы на гербовой бумаге с печатью и подписью премьер-министра Черномырдина. Звука все еще не было. Вдруг раздался сильный мужской голос за кадром: "Обращаюсь ко всем, кто в силах держать оружие, Президентский дворец окружен. Помогите!" Эта фраза с небольшим интервалом прозвучала несколько раз. В кадре появилось окно, с которого телеоператор сдирал защитную пленку и в которое засовывал автомат. За окном мелькали бегущие силуэты людей, горел бронетранспортер…
Быстро темнело. Установленная в окне камера снимала все тот же бронетранспортер и загоревшееся рядом с ним дерево. Темноту то и дело разрывали трассирующие автоматные очереди, озаряли взрывы и вспышки снарядов. Камера снимала еще два часа, постепенно сползая вниз. Окно как будто опрокидывалось на нас, показывая красный, как уголь, раскаленный, светящийся ствол дерева, осыпающиеся летящими искрами ветки, горящую верхушку, звездное небо. Вот остались видны только ветки, потом только верхушка. Наконец, осталась одна луна. Погас электрический свет. Наступила полная темнота. Мы как будто навсегда простились с теми, кто сражался сейчас в Президентском дворце и на площади Свободы и были в полном отчаянии.
Вдруг без двадцати минут двенадцать распахнулась дверь, и вошел Джохар, а за ним наши ребята из личной охраны. Мы сразу кинулись их обнимать, дети полезли на наших защитников, как на деревья. Вместе с детьми они сели за пустой стол, который совершено не походил на новогодний. Мы проплакали весь день и ничего не приготовили. Поставили печенье, налили в чашки чай. Большие красные яблоки были единственным украшением скромного стола. Но все это было не важно, главное - мы вместе и все живы! Ведь мы не видели их с 15 декабря, с тех пор, как Мовсуд привез нас в это отдаленное чеченское село Орехово. Джохар внимательно посмотрел на нас и сказал, что Зухра и Дануся сильно похудели: "Вас что, не кормят? - шутил он, поправляя Дане волосы и заглаживая их наверх. - Такой лоб жалко скрывать". А Деги, как всегда, сидел рядом с Магометом Хачукаевым и рассказывал ему, как долго он за него молился. Джохар рассказывал о том, что творится в городе: "Так много ополченцев из сел, что приходится буквально сдерживать их, чтобы не гибли под пулями напрасно. Нам опять помогает сам Всевышний, происходят настоящие чудеса: огромные снаряды ложатся на наши позиции, не взрываясь! Когда патроны уже на исходе, кто-то их приносит или находит ящик с боеприпасами". Восстал весь народ, воюют даже женщины и дети! Тринадцатилетний пацан взорвал бутылками с зажигательной смесью три танка. Девушка - ингушка, мстя за своих убитых еще в Пригородном братьев, гранатометом уничтожила семь танков. Российские колонны ни с того ни с сего начинают обстреливать друг друга…
Без одной минуты двенадцать я вспомнила про бенгальские огни, и мы с Деги начали быстро их зажигать. "Победа и Свобода", - успела я пожелать, пока били часы.
Ребята рассказывали, что когда уезжали из дворца, увидели растерянного чеченского старика, стоящего посередине дороги. Все машины с огромной скоростью проскакивали мимо него, рядом проносились снаряды. Джохар крикнул: "Назад! Немедленно вернуться!" Уазик подал назад, старика посадили рядом. Джохар похлопал его по спине: "Кирам ца велхо борз? (не испугался, волк?)". Старик молчал, подняв ладони, читал "Бисмиллах" (молитву), от страха не видя ничего вокруг, не узнал и Джохара. Высадили его они уже в селе. Еще про одного старика, только русского, рассказали они нам в этот вечер. После заявления Ельцина, что штурма города не будет, русские, преимущественно старики и пожилые люди, попрятались по подвалам. Большая часть из них спряталась во дворе бывшего горкома партии, в бомбоубежище. К ним подошел молодой парнишка, радиолюбитель, и предупредил, что, случайно поймав "армейскую" волну, слышал, как танкисты по рации сказали: "Сейчас войдем в город, погреемся". Они не поверили его словам, но по окнам домов начали бить снаряды танков. Дома начали гореть. Одним из таких ударов со второго этажа выкинуло обгоревшего старика. Его, как и многих других, отнесли в подвал Президенсткого дворца. Рядом на полу лежал пленный раненый капитан - танкист. Замотанный бинтами старик заплакал: "Бабку убили, "освободители"! Я б тебя своими руками", - посмотрел на капитана, потом на свои забинтованные руки…
Джохар встал. Мужчины начали собираться обратно в Грозный. Мы упрашивали их остаться хотя бы на ночь, но Джохар опасался, что село будут бомбить, если кто-нибудь его узнает. Перед уходом я показала свое новогоднее стихотворение. Джохар бережно положил его в свою папку. На прощание я взяла со стола последнее красное яблоко и попросила взять его с собой. Джохар засунул яблоко в карман куртки: "Отдам первому герою".
Через несколько дней, выступая по телевидению, начальник штаба Аслан Масхадов рассказывал о своей встрече с Грачевым. Генерал убеждал его, что возьмет столицу Ичкерии за 2 часа, а Новый год будет встречать в Президентском дворце: "Если это не произойдет - подам в отставку". Что ж, чеченский народ предоставил ему такую возможность. Но свое слово Грачев не сдержал, после разгрома танковых колонн в отставку не подал!
Российская разведка доложила, что улицы Грозного безлюдны, и 31 декабря в город было введено 250 единиц тяжелой техники. Она наступала тремя колоннами: через Первомайку, поселок Кирова и Ханкалу. Наступление через Ханкалу сразу было отбито. Две другие колонны пропустили в центр и окружили. Большая группировка танков прорвалась на железнодорожный вокзал. Там разыгралось настоящее побоище, в конце которого танкисты выкинули белый флаг. Но на них наткнулась новая группа ополченцев с гранатометами, не знавших, что они уже сдались в плен, и опять началось сражение.
Огромная армада российских танков горела в центре Грозного в кромешном аду. Грачевская армия попала в Дудаевский капкан. Как стаи черных воронов, кружились над городом российские самолеты и вертолеты, нанося ракетные и бомбовые удары. Беспрерывно грохотала канонада дальнобойных орудий и минометных установок залпового огня "Град". На площадях Свободы и Шейха Мансура в смертельной схватке сражались и умирали президентская гвардия и ополченцы, вчерашние простые труженики: учителя, врачи, строители. Они постигали первые военные уроки, отдавая самое ценное - свою жизнь. И горели, "как спичечные коробки", танки, плавился металл. Раздавались страшные крики и жалобные стоны раненых и умирающих, сгорающих заживо танкистов. Война - жестокая наука и лучше ее не изучать. Зрелище было настолько ужасное, что с трудом верилось в реальность происходящего. Это был земной ад. Ошалевшие от неожиданности, растерявшиеся федералы несколько часов били по своим собственным подразделениям и еще просили помочь авиацией!!!
Народ проявлял массовый героизм и неистребимую силу духа. Один из танков спрятался среди зданий и стрелял без остановки по окнам Президентского дворца, его прикрывали засевшие на крышах снайперы. Невозможно было высунуться. Нурди Бажиев сделал чучело и высовывал его из окна сначала прямо, потом, когда снайперы попадали в него, наклонял вниз. Когда они разгадали его трюк и перестали обращать на него внимание, Нурди высунулся сам с гранатометом, попросил, чтобы его держали за ноги и подбил спрятавшийся танк. Он был маленького роста, но сражался, как лев, умудряясь подбивать наступающие танки из любого положения. "Где эти "таркалы" (жерди), которые ходили до войны в модных длинных плащах? Одни маленькие воюют!" - шутил он, пролезая в очередную "дырку", недоступную для остальных ополченцев, и снова, уже в который раз, подстерегая и подбивая очередной танк.
У Нурди Бажиева вторым номером, подносящим снаряды, был ополченец по имени Дока. Когда Нурди около Президентского дворца подбил танк, оттуда полезли российские солдаты и чеченские оппозиционеры. Один из оппозиционеров взмолился: "Оставь меня, ради "Доки" (святого устаза)". Нурди с недоумением взглянул на свой "второй номер".
- Ты его знаешь?
- Нет, - ошарашенно отвечал Дока.
- Тогда - "огонь!" - приказал Нурди.
Был еще один храбрейший ингуш. "Малыш" - ласково называли его друзья. Он подбил последний танк в колонне, когда тот стрелял. От внезапного толчка у танка сместился ориентир, и он подбил стоящий перед ним танк, оба мгновенно взорвались. Пошел миф: "От одного снаряда "Малыша" все танки взрываются". В последствии, в 1995 году, "Малыш" подбил во время штурма Бамута несколько единиц техники и, приказав ребятам отойти, остался их прикрывать. С тяжелейшим ранением попал в плен, где был зверски замучен.
Площадь перед Президентским дворцом была завалена горящей, искореженной бронетехникой. Стреляли снайперы. Их пули уничтожали каждого, кто высовывался из окна. Ахмет Дудаев, племянник Джохара, нашел выход из положения. Поставил зеркальное трюмо напротив окна, сам, прячась за стеной, глядел в зеркало, засекая точки снайперов. Потом неожиданно высовывался и попадал одним выстрелом прямо в цель. Он научил других, зеркала поставили на всех этажах. Снайперы не скоро разгадали этот "зеркальный" трюк, но когда узнали в чем его секрет, расстреляли все зеркала.
Ахмет придумал новую уловку, пробил два отверстия в стене и опять начал стрелять в снайперов. Потом повел раненого родственника Увайса в укрытие. Лицо Увайса заливала кровь, текущая из двух ран на голове, его тошнило, видимо, от сотрясения мозга. Раненого только что вывели из боя, в который он шел с одним автоматом против танков, не обращая внимания на залпы. Но Увайс все никак не мог успокоится. Вырвавшись из рук поддерживающего его Ахмета, он заскочил в подвал, где укрывались от артобстрела боевики, и закричал: "Ху дэш дэх шу кутумаш? (что вы здесь расселись, словно куры)". За оскорбление он в очередной раз чуть не поплатился головой. Возмущенные ребята хотели даже расстрелять его на месте, если бы Ахмет не закричал: "Вы что, он же раненый в голову, видите две дырки?" И Ахмет повел Увайса через улицу под обстрелом. Услышав рядом знакомый свист пуль, Увайс вдруг остановился и громко закричал: "АЛЛАХУ АКБАР!" Улица насквозь простреливалась, градом сыпались осколки. Только дошли до середины дороги, самого опасного места, как Увайс опять вдруг ни с того ни с сего остановился и завопил: "АЛЛАХУ АКБАР!" "Саборди! (подожди) Давай хоть дорогу перейдем, успеем еще в атаку пойти", - успокаивал его Ахмет. Мимо них проскочил полный Умар Хаджи, Ахмет раньше и представить себе не мог, что тот способен так быстро бегать. Под перекрестным огнем Умар пронесся с реактивной скоростью мимо Ахмета через площадь, взвалил на себя раненого боевика и, в мгновение ока, заскочил в Президентский дворец.