6
Впрочем, до войны нужно было еще дойти. В воспоминаниях врача баварской кавалерии Генриха Росса о Русском походе показано, как превосходные войска постепенно обращаются в толпу полуинвалидов.
Из-за отсутствия привычной пищи – хлеба, муки, молока, вина и водки; из-за постоянной жажды, в результате которой люди бросались на все, что могло дать им влагу (например, сосали лед из помещичьих погребов), у многих солдат начался понос, который Росс лечил настоями: чай из мяты и ромашки, а если их не было – то из мелиссы и бузины. Однако лучшим лекарством была легкая еда: "многим при подобных приступах оказывались очень полезными простые похлебки с мукой или размазня. (…) будь они у нас все время, многие из наших уцелели бы". Особо страдавшим Росс давал опий или гофманские капли (известное с 1660 года средство, состоящее на 90 процентов из спирта, а на остальную часть – из эфира, использовавшееся как легкое обезболивающее до 1820-х годов). "Пока все эти средства были налицо, люди шли довольно сносно", – пишет Росс. К счастью, к тому времени, когда у Росса кончился запас лекарственных трав, войска вступили в местность, богатую скотом, и "напиток из трав был заменен мясным бульоном".
В тылу армии ситуация была тяжелее: "понос захватил их настолько сильно, что нельзя было проводить ученья, больше того – едва возможно было отправлять обычную службу. Все дома были наполнены больными, многие умирали, а в самом лагере было заметно такое беспрерывное беганье из фронта, как будто всем полкам сразу дали слабительное", – такую картину записал Росс со слов полкового аудитора Крафта.
При этом, по наблюдениям Росса, русских понос не брал: "оставленные человеческие и животные отбросы за фронтом лагерного расположения русских указывали на совершенно удовлетворительное состояние здоровья", – записал он, уже после Инкова увидев брошеный русский лагерь.
Традиционно армию сопровождали вши. В 2001 году в Вильнюсе при строительстве была обнаружена братская могила солдат Великой Армии. Результаты проведенного в Марселе исследования останков были опубликованы в научной газете "Journal of Infections Diseases". В земле нашли вшей, три из пяти которых имели ДНК бартонеллы квинтана – возбудителя окопной лихорадки. Кроме того, ученые обнаружили возбудителя тифа. По заключению исследователей, теми или иными заболеваниями в Русском походе страдали 29 процентов солдат наполеоновской армии.
Неудивительно, что в отчете Дарю о работе администрации Великой Армии в 1806–1807 годах, приведенном в книге Олега Соколова "Армия Наполеона", раненых среди населения госпиталей меньшинство – четверть. Остальные – это горячечные, венерические и чесоточные.
Потери от болезней почти всегда в ту эпоху оказывались больше боевых. Была даже армия, погибшая почти полностью, практически не успев повоевать: такая участь выпала армии Леклерка, высадившейся на острове Сан-Доминго (Гаити) для борьбы с восставшими рабами Туссен-Лувертюра. Основу этого отряда составили поляки, перешедшие на французскую службу по предложению Первого консула Бонапарта. На Гаити поляков начала косить желтая лихорадка, которую солдаты прозвали "тетка". Одни умирали мгновенно: так, подпоручик Бергонзони явился к командиру части, вытянул руки по швам и заявил: "Явился доложить, что умираю". Командир начал было успокаивать своего офицера, но тут Бергонзони упал замертво. Нередко офицеры умирали прямо посреди бала, которые устраивала Полина Бонапарт, жена генерала Леклерка. "Мертвеца зарывали прямо за оградой дворца. Танцы при этом не прерывались. Прекрасным дамам и веселой толпе офицеров говорили, что такой-то вышел отдохнуть под сенью пальм и магнолий", – так описывал участь своих земляков Стефан Жеромский в романе "Пепел". Прекрасные дамы и веселые офицеры делали вид, что верили…
Другим приходилось страшно мучиться: на первый день – озноб, слабость, ломота в суставах. На второй: лицо отекало и желтело. На третий изо рта, носа, ушей, а иногда прямо через кожу начинала идти кровь. Потом была кровавая рвота, гангрена рук и ног и, наконец, смерть, которую больной к тому времени уже сам вымаливал у Господа.
7
Болезни любви были тогда серьезной проблемой. Их знали две – гонорея и сифилис. Армию сопровождали проститутки, да к тому же в захваченных с боем городах солдаты брали женщин силой – это был один из обычаев войны.
Еще в середине XVI века эпидемия сифилиса вынудила людей задуматься о средствах защиты: итальянский врач Габриэль Фаллопий (кстати, это именно в его честь маточные трубы называются фаллопиевыми) изобрел прототип презерватива – чехол из льняной ткани, который он замачивал в специальном химическом растворе и затем высушивал. Фаллопий в своей книге "О французской болезни" писал о том, что проверил свое устройство на 1100 человеках, и, пишет, никто не заболел. По всему выходит, что болен был сам Фаллопий, умерший в 39 лет. Французы деликатно называли изобретение Фаллопия "un petit linge" ("маленький кусочек ткани" – прямо как маленькое черное платье Шанель), и под этим названием упоминали в романах и пьесах.
Впрочем, кроме льна, презервативы делали и из кишок животных. В 1666 году Английский Комитет по Рождаемости впервые назвал этот предмет "кондон", что было уже близко к нынешнему названию "кондом".
Из-за цены презервативы в начале XIX века были предметом некоторой роскоши – пользовались ими средний и высший классы, к каковым солдаты не относились. Неудивительно, что по отчету Дарю "венериков" в Первую Польскую кампанию в госпиталях было почти 16 процентов, а в Русском походе эти болезни будто бы свели в могилу около 15 тысяч французских солдат (по числу убитых – прямо Бородино какое-то).
Лечение любовных болезней в те времена отнимало порой не меньше сил, чем болезнь: тот же сифилис, например, лечили солями ртути, втираниями серой ртутной мази (хорошо всасываемой через кожу), арсенатом или йодидом калия и другими препаратами, способными вместе с болезнью убить и больного. Однако выбора не было – либо рисковать и лечиться, либо не иметь контактов с противоположным полом. Некоторые, и правда, предпочли последнее – например, Жан-Жак Руссо будто бы утешался мастурбацией.
Одним из знаменитых сифилитиков той эпохи был Стендаль: он заразился при первом же сексуальном опыте в 1800 году и с перерывами мучился всю жизнь. (Возможно, именно ослабление организма во время лечения сделало Стендаля таким впечатлительным – когда он попадал в красивые города, у него от этой красоты перехватывало дыхание, кружилась голова и даже начинались галлюцинации – в медицине это получило название "синдром Стендаля").
Гонорея была известна еще с античных времен и тогда же получила свое название, которое в переводе на русский означает "семяистечение". Симптом был известен, а вот причины болезни – нет (возбудителя гонореи – бактерию диплококк – только в 1879 году открыл известный немецкий дерматовенеролог Альберт Людвиг Нейссер). Пишут, что Наполеону было трудно мочиться, в 1815 году для него это превратилось в целый процесс. Между тем один из признаков гонореи – задержка мочи из-за страха болей во время мочеиспускания.
Злопыхатели пишут, будто Наполеона не миновал и сифилис, указывая на чесотку, донимавшую его под Тулоном, как на один из признаков. Маршан приводит слова Наполеона, объяснявшего происхождение своей чесотки иначе: "Рядом со мной упал убитый артиллерист; я схватил его банник, чтобы стрельба из моего орудия не приостанавливалась, но заодно заразился от артиллериста чесоткой". (Это же объяснение дает в своих мемуарах Меневаль).
Другое указание на любовную болезнь есть у Андре Кастелло в биографии "Сын Наполеона": ссылаясь на отчет прусского генерала Вальдбурга-Трушесса, сопровождавшего Наполеона на остров Эльба, Кастелло пишет, что император лечил себя от "любовной болезни" сам, прямо в карете, на глазах у вынужденных попутчиков. (Напомню, что тогдашние препараты надо было втирать в кожу). Врач императора пояснил Вальдбург-Трушессу, что заразился Наполеон еще зимой 1813 года в Париже. Кастелло относится к этому воспоминанию пруссака интересно: будто бы сомневается, но тут же указывает, что наличие "любовной болезни" отлично объясняет, почему Наполеон в первые дни апреля 1814 года не призвал к себе в Фонтенбло Марию-Луизу с сыном – "любовная болезнь означала измену, которую пылкая эрцгерцогиня, безусловно, ему никогда бы не простила".
Многие биографы полагают, что, соединившись с семьей, Наполеон имел неплохие шансы на сохранение французского престола за своей династией: при воцарении Наполеона Второго регентшей становилась Мария-Луиза, что должно было устраивать императора Франца, ее отца. Проект этот тем более вероятен, что император Александр Первый симпатий к Бурбонам не питал: он шел к Парижу через Аустерлиц, Тильзит, Бородино, Москву и Лейпциг, в то время, как они без особых хлопот и лишений просто ждали своего часа. Однако вместо того, чтобы призвать Марию-Луизу к себе, Наполеон постоянно оставлял решение за ней, зная при этом, что его жена "сделана из воска". В конце концов она покорилась силе обстоятельств: для Наполеона Первого это кончилось островом Святой Елены, для Марии-Луизы – герцогством Пармским, а для Наполеона Второго – титулом герцога Рейхштадского и смертью в 21 год. Если Наполеон, и правда, был болен и из-за этого опасался встретиться с Марией-Луизой, то он в полном смысле слова проебал – иначе не скажешь – и империю, и свою жизнь.
Если предположить, что в роду Наполеонов отлично знали об этом, тогда легко объяснить энтузиазм, проявленный Наполеоном Третьим (сын Луи Бонапарта и Гортензии Богарнэ), увидевшим на Всемирной выставке 1855 года в Париже процесс вулканизации резины, и первым делом организовавшим производство дешевых презервативов. Но история опять посмеялась над Наполеонами: первая массовая пропаганда "резинок" началась в немецкой армии, которая в 1870 году разгромила французов под Седаном и взяла в плен Наполеона Третьего.
8
Наполеону приписывают немало мифических болезней. Например, согласно одной из теорий, Наполеон болел эпилепсией.
Эта версия появилась еще в 1838 году, а в конце XIX века ее развил итальянец Чезаре Ломброзо, создавший казавшееся многим солидным учение о том, что внешность человека позволяет определять как физические, так и психические его болезни (он же считал, что по лицу глазам и форме черепа можно разглядеть преступника). Ломброзо считал Наполеона эпилептиком из-за малого роста, глубоких глазных впадин, коротких ног, сутуловатости и по разным другим, не менее убедительным причинам. В России эту версию поддерживал Григорий Сегалин, издававший с 1925 по 1930 годы в Свердловске журнал "Клинический архив гениальности и одаренности". Версия об эпилепсии живет и сейчас, причем в подтверждение приводятся обрывки разных воспоминаний, которые однако при тщательном рассмотрении оказываются не о том.
Примеряют к Наполеону и более диковинные недуги. Так пишут, будто у него было гиппофобия (боязнь лошадей) и лейкофобия (страх белого цвета).
Да, у Наполеона были проблемы с лошадьми – он был неуверенный ездок. "Император садился верхом на лошадь очень неизящно, – пишет Констан, – и я думаю, что он никогда бы не чувствовал себя на ней в полной безопасности, если бы в его распоряжение не доставляли только тех лошадей, которые были уже безупречно натренированы. (…) Их тренировали выдерживать, не шелохнувшись, самые различные мучения, удары хлыстом по голове и ушам, барабанный бой и стрельбу из пистолетов, размахивание флагами перед глазами; к их ногам бросали тяжелые предметы, иногда даже овцу или свинью".
При этом в мемуарах есть множество упоминаний о том, как Наполеон ездил верхом – даже тогда, когда по генеральскому чину, а уж тем более императорскому сану, вполне мог передвигаться в карете. И было это не только на поле боя, где коляска все же выглядела бы нелепо: Меневаль пишет, как в конце января 1802 года Наполеон, осматривая строительство канала на реке Урк, проехал верхом почти 90 километров. Кстати, он потратил на это пять часов, а значит, ехал примерно вдвое быстрее, чем обычно ездили на лошадях. В общем, даже если он когда-то боялся лошадей, то, видимо, имея большую практику, притерпелся к ним как к неизбежному злу.
Боялся ли он белого цвета, установить вряд ли возможно (хотя при этом ему пришлось бы нелегко в парижских гостиных и во дворцах – ведь общепринятый цвет женских платьев был именно белый. Но если, и правда, боялся, мог ведь распорядиться, чтобы при его дворе все ходили, например, только в красном?). Те, кому эта версия нравится, утверждают, что именно из лейкофобии Наполеон предпочитал лошадей какой угодно масти, кроме белой. Однако в Милан после победы при Лоди Бонапарт въезжал на белом коне по кличке Бижу. Правда, потом найти белую лошадь под Наполеоном, и правда, не легко: при Аустерлице Наполеон был на Сириусе – серый в яблоках арабский скакун, при Эйлау – на сером в гречку (в крапину) Визире (он же был с императором на острове Святой Елены, а теперь чучелом стоит в Париже в Музее Великой Армии), на Эльбе – на вороном жеребце по имени Ваграм, которого звал еще "Мой кузен" (за это на него обижались его маршалы из числа герцогов и королей – к ним в письмах Наполеон также обращался "мой кузен"). При Ватерлоо под императором был светло-серый жеребец Маренго.
Однако Наполеон предпочитал лошадей не вороных или рыжих, а арабских – Маренго, Визирь, и еще десятки тех лошадей, которые готовились для императора под седло, были арабскими скакунами. Император выбирал не масть, а породу. Арабские скакуны были на тот момент лучшими лошадьми – жеребец Копенгаген, на котором с 1812 года ездил Артур Уэллсли (будущий герцог Веллингтон), тоже в ближайших предках имел арабов и был серой масти – одной из самых распространенных у этой породы лошадей.
Впрочем, версия о том, что император боялся белых лошадей, меркнет перед предположением о том, что Наполеон к концу жизни стал женщиной! Американский врач-эндокринолог Роберт Гринблат доказывает, что Наполеон погиб от болезни Золлингера-Эллисона, которая вызывается гормональными нарушениями. Однако аргументация Гринблата не слишком убедительна: он пишет, например, что с 1810 года нет ни одного достоверного подтверждения того, что Наполеон имел сексуальные контакты. Между тем уже почти двести лет известен тот факт, что Наполеон на Святой Елене соблазнил жену Монтолона Альбину и от этой связи была рождена девочка, названная с довольно прозрачной конспирацией Жозефиной. Ги Бретон, хотя и беллетризовавший историю, но всегда придерживавшийся фактов, писал в романе "Наполеон и Мария-Луиза": "26 января 1818 года мадам де Монтолон произвела на свет девочку. Тотчас же все стали говорить, что у Орленка появилась сестра. По правде говоря, Альбина ничего не сделала, чтобы остановить пересуды. Напротив, когда ее посещали, чтобы полюбоваться очаровательной малюткой, она никогда не упускала случая с улыбкой произнести: "Она похожа на его величество, не так ли? Посмотрите, абсолютно его подбородок и его рука…".
Стоит ли придумывать Наполеону экзотические заболевания? Не проще ли принять во внимание очевидные факты: с 1798 года и вплоть до отречения в марте 1814 года Наполеон беспощадно испытывал себя на прочность. Ни от кого из великих до него и после жизнь не требовала столько здоровья.
При этом император был далек от того образа, который запечатлен на живописных полотнах. У него была несоразмерно большая голова. Дергалось правое плечо. Он вовсе не был здоровяком. Наоборот, по большому счету, Наполеон был насквозь больным человеком. Чесотка, полученная им еще под Тулоном, видимо, сопровождала Наполеона всю жизнь. По свидетельству Меневаля, именно она стала причиной "чрезвычайной худобы Наполеона и его плохого внешнего вида во время кампаний в Италии и Египте". Только в 1801 году Наполеон по настоянию своего друга Ланна обратился к доктору Корвизару. Тот хотя и был создателем первой во Франции (а может, и в Европе) кафедры внутренних болезней и основателем французской школы терапевтов, но лечил пациента явно наугад: заявив, что причина – "избыток телесной жидкости, которую необходимо удалить из организма", ставил ему нарывные пластыри. Страдания от чесотки облегчились, исчез и донимавший Наполеона кашель, зато он начал набирать вес и уже к 1804 году, по словам Меневаля, стал "сравнительно тучным".
Однако до конца чесотку победить не удалось: Маршан описывает следы расчесов на ногах у Наполеона, называя их "полосатые шрамы". Относящаяся к ссылке на остров Эльба запись рассказывает о том, как Наполеон время от времени начинал "скрести ногтями эти шрамы, и его не смущало, если они начинали кровоточить: он считал, что это хорошо для здоровья как легкая форма кровопускания".
Возможно, из-за этого недолеченного дерматического заболевания у Наполеона была очень чувствительная кожа: Констан пишет, что новые шляпы приходилось не только подбивать мягкой подкладкой, но потом еще и разнашивать несколько дней. Шляпы разнашивал Констан, а другой слуга разнашивал для Наполеона туфли.
Что было причиной приступов зуда и чрезвычайной чувствительности кожи Наполеона, так и не выяснилось. Надо признать, что Наполеон не вылечил болезнь, а просто притерпелся к ней, так и не узнав толком, чем болен. Впрочем, для тогдашнего состояния медицины это вполне объяснимо.
Маршан указывает, например, что многие годы император сильно потел во сне, и причины этого выяснены не были. Между тем обильная потливость – признак проблем с легкими, прежде всего неизвестного тогда туберкулеза. Интересно, что чрезмерная потливость исчезла только на Святой Елене. Это неудивительно: император резко сменил образ жизни – он больше не ночевал в палатке осенью и зимой, не ездил целыми днями на лошади под проливным дождем. Он хорошо питался и жил по режиму. К тому же Святая Елена это (при всей неприязни к ней императора) тропики: температура не опускается ниже плюс 19 градусов, но и не поднимается выше 30, свежий морской воздух. А туберкулез – одна из немногих болезней, лекарством от которой может быть размеренная жизнь и хорошая еда.
К букету его болезней надо прибавить совсем не подобающие императору проблемы с мочеиспусканием. Сходить "по-маленькому" было для него огромной проблемой. Датский доктор Арне Соеренсен в своей книге "Почки Наполеона" утверждает, что "с юного возраста Наполеон страдал хроническим сужением мочеиспускательного канала, хроническими инфекциями, а его нездоровый мочевой пузырь, заболевание почек и обструктивная нефропатия привели к развитию смертельных осложнений". Под заболеванием почек Соеренсен имеет в виду, надо полагать, камни: в воспоминаниях Констана говорится, что в течение всей Бородинской битвы император "ощущал приступы, напоминавшие боли от прохождения камней в мочевом пузыре". Он же добавляет: "его часто донимало это заболевание".