После смерти Пушкина: Неизвестные письма - Ирина Ободовская 21 стр.

"...Дурные отношения между моей сестрой и ее мужем достигли кульминационного пункта; они окончательно ра­зошлись и, заручившись его согласием на развод, она с дву­мя старшими детьми приехала приютиться к матери. Рели­гиозные понятия последней страдали от этого решения, но, считая себя виноватой перед дочерью, она не пыталась да­же отговорить ее. Летние месяцы прошли в постоянных пе­редрягах и нескончаемых волнениях. Дубельт, подавший первый эту мысль жене, вскоре передумал, отказался от данного слова, сам приехал в Венгрию, сперва с повинной, а когда она оказалась безуспешной, то он дал полную волю своему необузданному, бешеному характеру. Тяжело даже вспомнить о происшедших сценах, пока, по твердому насто­янию барона Фризенгофа, он не уехал из его имения, предо­ставив жене временный покой. Положение ее являлось бе­зысходным, будущность беспросветная. Сестра не унывала; ее поддерживала необычайная твердость духа и сила воли, но зато мать мучилась за двоих. Целыми часами бродила она по комнате, словно пыталась заглушить гнетущее горе фи­зической усталостью... Под напором неотвязчивых мыслей она снова стала таять, как свеча, и отец, вернувшийся к нам осенью, с понятной тревогой должен был признать проис­шедшую перемену; забрав с собой сестру и ее детей, мы на­правились в Ниццу".

Но, по словам Араповой, зима в Ницце снова принесла улучшение, и Наталья Николаевна решительно стала наста­ивать на возвращении домой. Ланскому надо было возвра­щаться на службу, дочери Александре предстояло выезжать в свет, ей минуло восемнадцать лет. "Я всем существом стре­милась к этой минуте, - читаем мы в воспоминаниях Арапо­вой, - да и остальным это двухлетнее скитание прискучи­ло". И несмотря на предупреждение врачей, что ей еще не­льзя так резко менять климат, что нужно закрепить начав­шееся улучшение, Наталья Николаевна, как всегда, пожерт­вовала собою ради дочери и мужа. Семья вернулась в Рос­сию.

Лето 1863 года прошло благополучно. Все три сестры Ланские провели его у брата Александра Александровича в Ивановском, Бронницкого уезда. Родители были в это вре­мя в Петербурге, они устраивались на новой квартире, но Наталья Николаевна иногда навещала дочерей. Вскоре ро­дился у Александра Александровича, жившего тогда в Моск­ве, долгожданный сын, которого в честь деда и отца решили назвать Александром. Александр Александрович очень хо­тел, чтобы мать приехала крестить внука. Несмотря на то что муж отговаривал ее, она настояла на своем. В Москве, накануне возвращения, Наталья Николаевна простудилась, а поездка в холодном вагоне усугубила простуду. Болезнь во­зобновилась.

До нас дошло ее письмо к Ивану Николаевичу (Дмитрия Николаевича уже не было в живых) от 30 октября. Возможно, что это было ее последнее письмо. Написано оно не на почтовой бумаге, а на листочке в клетку, очевидно, вырван­ном из ученической тетради, и почерк уже необычный: пи­сала она лежа. В этом письме, верная себе, прежде всего она сообщает брату о выполнении его поручений и только в конце вскользь пишет, что после возвращения из Москвы она плохо себя чувствует, лежит и только сегодня вот нашла силы ему написать... Приведем это письмо.

"30 октября 1863. Санкт-Петербург

Дорогой и добрейший Ваня. Если я не написала тебе до сих пор, то это не значит, что я не хлопотала по твоему по­ручению, но только вчера я выяснила окончательно, сколь­ко это будет стоить. В готовом виде это будет 250 рублей, и так как это превышает на 100 рублей сумму, что ты мне на­значил, я не решилась сделать заказ. Если ты согласишься на 250, напиши мне поскорее, чтобы сделать его вовремя. Но прими во внимание вот еще что: соболь в Москве дешев­ле; Натали (по-видимому, дочь С. Н. Гончарова) могла бы узнать цену. Тот, что мне показывали, правда, очень хорош, он стоит 20 руб. серебром шкурка. Ес­ли в Москве дешевле, я могла бы прислать выкройку, и вы заказали бы там. Во всяком случае дай мне быстро ответ. И еще о выкупных свидетельствах, их здесь прода­ют по 84 и даже по 82, но курс постоянно меняется.

Спешу послать тебе это письмо, чтобы оно не опоздало на почту. Пишу тебе лежа в постели. Со времени моего воз­вращения из Москвы я очень плохо себя чувствовала и толь­ко два дня как мне немного получше.

Прощай, дорогой, добрейший брат, тысячу поцелуев самых нежных моим двум дорогим невесткам и детям.

Н.Л."

Но болезнь приняла роковой оборот, у Натальи Никола­евны развилось тяжелое воспаление легких. Все дети, кро­ме Натальи, бывшей за границей, собрались у постели уми­рающей матери. Маша успела приехать только накануне ее смерти. Но и теперь Наталья Николаевна думала только о детях. Арапова свидетельствует, что их "всех поражало, что она об отце заботилась меньше, чем о других близких". Бо­льше всего ее тревожила судьба младшей дочери Пушкина, Натальи, разошедшейся с мужем и оставшейся без всяких средств, с тремя детьми на руках. Вероятно, она просила Петра Петровича не оставлять их, что, как мы говорили, он и сделал.

Почти целый месяц боролась Наталья Николаевна с бо­лезнью, но слабый организм не выдержал, и 26 ноября 1863 года она скончалась.

Похоронена жена Пушкина в Александро-Невской лав­ре. Еще совсем недавно такая заброшенная и в этой своей заброшенности такая печальная, могила Натальи Николаев­ны теперь приведена в порядок, кругом посажены цветы. И идут люди... несут цветы. На черном мраморном саркофаге в течение всего лета можно видеть тюльпаны, розы, гладио­лусы - дань памяти жены великого русского поэта.

ЧАСТЬ II. А.Н.ГОНЧАРОВА-ФРИЗЕНГОФ

ОПРОВЕРЖЕНИЕ КЛЕВЕТЫ

Младшая свояченица Пушкина, Александра Николаевна Гончарова, в литературоведческих работах, касающихся ис­тории гибели Пушкина, оказалась в числе людей, роль кото­рых до сих пор дискутируется среди исследователей жизни поэта. Нет единодушия и в оценке ее как личности. Это, не­сомненно, вызвано тем, что до последнего времени пушки­новедение располагало очень незначительным количест­вом подлинных материалов, характеризующих сестру Ната­льи Николаевны, а также ее отношение к Пушкину и траги­ческим событиям конца 1836 года - начала 1837 года.

Теперь, когда найдены новые, неизвестные письма А. Н. Гончаровой-Фризенгоф, ее родных, мужа и некоторых современников, написанные как при жизни поэта, так и по­сле его смерти, читатель получает возможность составить о ней иное представление, свободное от наслоений "расска­зов" современников и неправильных выводов некоторых исследователей, базировавшихся на недостоверных матери­алах прошлого.

Мы не будем повторять сказанного в предыдущей нашей работе о детстве и юности сестер Гончаровых. Напомним только, что в юные годы Александра пережила какую-то драму, и это надолго оставило след в ее душе. По-видимому, это было связано со сватовством А. Ю. Поливанова, соседа Гон­чаровых по Полотняному Заводу, с несбывшимися надежда­ми на этот брак, который расстроила ее мать, Наталья Ива­новна, возможно, из-за причастности брата Поливанова к декабристскому движению.

Осенью 1834 года Александра и Екатерина Гончаровы переехали в Петербург и поселились в квартире Пушкиных. Наталья Николаевна надеялась устроить судьбу сестер, вы­дать их замуж, и вскоре после их приезда начала вывозить их в свет. В семье Пушкиных они нашли заботу и родствен­ное отношение, которых так не хватало им дома. Наталья Николаевна горячо любила сестер, тепло относился к ним и Пушкин.

8 декабря 1834 года Екатерина Николаевна пишет брату Дмитрию: "...Признаюсь тебе, что Петербург начинает мне ужасно нравиться, я так счастлива, так спокойна, никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас, один Бог может их вознаградить за хорошее отношение к нам".

А в письме Александры Николаевны от 28 ноября того же года мы читаем: "...Я простудилась на другой день после отправки этого злополучного письма и схватила лихорадку, которая заставила меня пережить очень неприятные мину­ты, так как я была уверена, что все это кончится горячкой. Но, слава Богу, все обошлось, мне только пришлось проле­жать 4 или 5 дней в постели и пропустить один бал и два спектакля, а это тоже не безделица. У меня были такие хоро­шие сиделки, что мне просто было невозможно умереть. В самом деле, как вспомнишь о том, как за нами ходили дома, постоянные нравоучительные наставления, которые нам читали, когда нам случалось захворать, и как сама болезнь считалась Божьим наказанием, я не могу не быть благодар­ной за то, как за мной ухаживали сестры, и за заботы Пушки­на. Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне; я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома".

Найденные нами письма свидетельствуют о том, что и Александра Николаевна так же тепло, по-родственному от­носилась к зятю. Так, например, неоднократно по поруче­нию Пушкина передает она брату различные его просьбы.

"Пушкин просит тебя прислать ему писчей бумаги раз­ных сортов (у Гончаровых была большая бумажная фабрика): почтовой с золотым обрезом и разные и потом голландской белой, синей и всякой, так как его запасы со­всем кончились. Он просит поскорее прислать. Не задержи с отправкой, потому что, мне кажется, он скоро уедет в де­ревню" (конец июля 1836 г.)

"Что касается денег за бумагу, то Пушкин просит пере­дать, что у него их совершенно нет и что даже когда они у него будут, он ничего не может тебе уплатить вперед в на­стоящее время" (октябрь 1835 г.).

"Посылаю вам условия, заключенные вашим превосхо­дительством, чтобы напомнить об обещании нам данном на­счет лошадей... Надеемся на твое честное слово. Еще два мужских седла, одно для Пушкина, а другое похуже - для Трофима... Пушкин Христа ради просит, нет ли для него какой-нибудь клячи, он не претендует на что-либо хорошее, лишь бы пристойная была; как приятель он надеется на те­бя" (июнь 1835 г.).

"А теперь у меня есть поручение от Пушкина напом­нить тебе прислать ему то, что ты ему обещал, а что - я не знаю. Я выполнила только его поручение" (конец декабря 1836 г.).

"Пушкин просит передать, что если ты сможешь достать для него денег, ты окажешь ему большую услугу" (22-24 ян­варя 1837 г.).

В пушкиноведческой литературе неоднократно говори­лось о том, что Александра Николаевна якобы мало выезжа­ла в свет, не интересовалась балами и театрами и в семье Пушкиных занималась хозяйством и воспитанием детей. Мы не находим тому подтверждения в опубликованных за последние годы ее письмах.

Александра Николаевна с детства была очень дружна с младшей сестрой, поэтому она была ближе к ней, чем Ека­терина, и в период совместной их жизни в Петербурге. Вполне естественно поэтому, что она принимала более близкое участие в семейных делах Пушкиных, однако не на­столько, чтобы приписывать ей роль хозяйки и воспитате­льницы детей, вела хозяйство и воспитывала детей Наталья Николаевна. Александра Николаевна вовсе не избегала светского общества, наоборот, сестры Гончаровы стреми­лись бывать там и нередко заставляли Наталью Николаевну чаще, чем она хотела бы, ездить с ними на вечера и в театр. "Не слушайся сестер, - писал Пушкин жене в 1834 году, - не таскайся по гуляньям с утра до ночи, не пляши на бале до заутрени".

В первое время после переезда Александры Николаевны в Петербург в ней вновь воскресли надежды выйти замуж - мы будем далее говорить об этом, - но вскоре, видимо, они угасли, и письма ее часто полны печали и разочарования. Это была натура неуравновешенная: приступы черной ме­ланхолии сменялись у нее веселым настроением, тогда она смеялась и шутила, иногда остроумно и зло. Письма рисуют нам ее как девушку культурную, очень интересующуюся му­зыкой, которая играет большую роль в ее жизни. Живя в Полотняном Заводе, она много читала, надо полагать, что и в Петербурге, где к тому были несравненно большие воз­можности, она знакомилась, как и ее сестры, с новинками литературы.

В пушкиноведении нет единого взгляда на отношение Александры Николаевны к Пушкину и Дантесу. Наиболее устойчивым на протяжении ряда лет было утверждение, что она была влюблена в поэта и, более того, была в связи с ним. С совершенно непонятной легкостью Пушкину инкримини­ровалась эта связь, причем не были приняты во внимание ни благородство натуры поэта, ни его безграничная любовь к жене, ни, наконец, нежная, искренняя привязанность друг к другу обеих сестер, продолжавшаяся всю их жизнь.

Откуда же появилась эта клевета? Щеголев в своих ис­следованиях о дуэли и смерти Пушкина приводил материа­лы по этому вопросу, но все они основаны не на докумен­тах, а на рассказах современников, переданных через вто­рых или даже третьих лиц, а именно: 1) рассказ кн. А. В. Тру­бецкого в передаче В. А. Бильбасова; 2) рассказ В. Ф. Вязем­ской в передаче П. И. Бартенева и, наконец, 3) "воспомина­ния" А. П. Араповой. Но все эти лица, "свидетельствующие" о связи Пушкина со свояченицей, рассказывают об этом также со слов других лиц: Вяземская и Трубецкой со слов Идалии Полетики, Арапова (несомненно, прекрасно осве­домленная о рассказах Трубецкого и Вяземской) - со слов... няньки. А Полетика, откуда она взяла эти сведения, на кого ссылается? Ни больше ни меньше как на саму... Александру Николаевну, якобы она ей все рассказала. То есть Александ­ра Николаевна - вот тот первоисточник, от которого будто бы все и пошло!..

Большинство исследователей жизни и деятельности Пушкина и его окружения считают А. Н. Гончарову взбал­мошной, неуравновешенной, но все единодушно признают ее умной женщиной. Она, несомненно, знала о враждебном отношении Полетики к Пушкину. У нас совершенно нет свидетельств о том, что Александра Николаевна была друж­на с Полетикой. Как же эта умная женщина могла делать по­добные "признания" Полетике? Зачем? Зачем ей сознавать­ся в связи с Пушкиным, позорить прежде всего себя, а также и сестру с зятем? Абсурд. Нелепость.

В письме Софьи Карамзиной от 27 января 1837 года впервые затрагивается вопрос об отношении Пушкина к свояченице. "Предсмертная драма Пушкина, - пишет док­тор филологических наук Н. В. Измайлов в предисловии к письмам Карамзиных, - является в письмах Карамзиных как драма личная прежде всего, и даже - по крайней мере сначала - не драма, а весьма обычная в свете история меж­ду мужем и женой и влюбленным в жену молодым челове­ком. Именно с этой стороны внимательно интересуется всем происходящим такая любительница светских сплетен и "отношений"... как Софья Николаевна". Приведем это письмо.

"В воскресенье (24 января 1837 года) у Катрин (Е. Н. Мещерской) было большое собрание без танцев: Пушкины и Геккерны (которые продолжают разыг­рывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает свое все­гдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и красне­ет под жарким и долгим взглядом своего зятя - это начина­ет становиться чем-то большим обыкновенной безнравст­венности. Катрин (Е.Н.Дантес) направляет на них обоих свой ревни­вый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокет­ничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует жену из принципа, то свояченицу - по чувству. В общем, все это очень странно и дядюшка Вяземский утверж­дает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных".

Это письмо - единственный документ, автор которого говорит от себя лично, а не через вторых и третьих лиц. По­явление этого документа только еще раз подтвердило, что версия об интимных отношениях поэта со свояченицей - явная клевета. Первой из современных нам исследовате­лей, кто так характеризовал его, была Анна Ахматова. "От всего этого за версту пахнет клеветой, - говорит она. - Ес­ли Пушкин и Александрина в связи и живут в одном доме, зачем им демонстрировать свои преступные отношения? Как можно кокетничать с человеком, который от ярости скрежещет зубами и т. д. и т. д.?"

Этот вывод совершенно справедлив.

Но письмо Карамзиной носит и явно тенденциозный ха­рактер, мимо чего пройти никак нельзя. Софья Николаевна говорит, что "Пушкины и Геккерны продолжают разыгры­вать свою комедию", но осуждает только одних Пушкиных: Пушкин скрежещет зубами и принимает выражение тигра, Александрина кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен. Натали кокетничает с Дантесом. В чем заключа­ется кокетство? В том, что она опускает глаза под "жарким и долгим" взглядом Дантеса (который Карамзина должна бы­ла бы назвать наглым, но она этого не делает). Но мало того, это вполне естественное смущение квалифицируется Ка­рамзиной как нечто большее, чем обыкновенная безнравст­венность (обратим внимание - обыкновенная, очевидно, допустима!). И ни одного слова осуждения в адрес Дантеса! И "дядюшка Вяземский... закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных", Пушкиных, но не Геккернов...

Эта явная тенденциозность в письме С. Карамзиной доказывает, что она была на стороне Дантеса и Геккерна, под их влиянием, и что клеветнические слухи о связи Пушкина со свояченицей шли и из этого источника. Ярким доказательством того, что эта сплетня исходила от Дантеса, являет­ся рассказ кн. Трубецкого.

В 1887 году была издана брошюрка В. А. Бильбасова под названием "Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу. За­писан со слов князя А. В. Трубецкого". Бильбасов в предисловии пишет:

"Князь Трубецкой не был "приятельски" знаком с Пушкиным, но хорошо знал его по частым встречам в высшем петербургском обществеи еще более по своим близким отношениям к Дантесу. В 1836 году летом, когда кавалергардский полк стоял в крестьянских избах Новой деревни, князь Трубецкой жил в одной хате с Дантесом, который сообщал ему о своих любовных похождениях, вернее о своих победах над женскими сердцами. Это обстоятельство и дало возможность кн. Трубецкому узнать об истинных, быть может, причинах роковой дуэли 27 января 1837 года".

Что же Дантес рассказал Трубецкому, а Трубецкой Бильбасову?