* * *
Любая ерунда может вырасти в проблему. Проблема стульчака: сломалась – довольно-таки ненадежная! – деталь. Запасных – не предусмотрено. Иду в ДЛТ, – таких стульчаков уже нет. Даже отдел, в котором они были, закрыт. Иду в Гостиный. Стульчаки есть. Спрашиваю у продавщицы, пожилой женщины, – как быть? Показываю сломанную деталь. – А что я могу поделать, простая продавщица? – Но ведь товар явно недоброкачественный, а запасные части к нему отсутствуют. – Мы продаем то, что нам поставляют. – Но вы же должны бороться за качество, писать рекламации… Смотрит на меня, как на идиота. Пытаюсь зайти с другого края. – Что же, написать вам сочинение? – Какое сочинение? – Ну, в книгу жалоб… Никакой реакции. Потом – вялое: Поговорите с заведующей. Она в кассе. – Так она сейчас не будет со мной и разговаривать, раз она в кассе, за работой. – Тогда стойте, ждите. Скоро вернется кассирша. Заведующая ее подменяет. – Мне некогда. Давайте, я уж куплю новый стульчак. Только где гарантия, что он опять не сломается через два дня? Принесите комплект. – Подождите!.. Идет, говорит с заведующей. Затем берет коробку и уходит в заднюю дверь. Выглядывает, зовет меня. Раскрывая коробку, вынимает пакетик с деталями, перевязанный веревкой. Веревка очень долго не развязывается. А здесь, на юру, – сквозняк. Холодно. Наконец, все же, развязывает пакетик, достает нужную деталь. – Где Ваша, сломанная? Я даю ей сломанную. Она мне – целую. – Спасибо!.. Я что-нибудь должен? – Нет! – Что же Вы будете делать? – Очень просто – вернем как некомплект. – Преогромное Вам спасибо! И – ухожу поспешно, как будто с чем-то украденным, как будто виноват в чем-то. Это чувство, видно, возникает оттого, что человек проявил – необязательную! – доброту и слабенькой своей добротой словно бы смазал непроворачивающийся механизм. И он шевельнулся…
* * *
Неужели любое деяние двулико? И борьба за правду – тоже самоутверждение. Жест – дабы тебя заметили, Именно тебя, а не кого-нибудь другого. Ведь в любой публичности есть поза. Игра перед аудиторией и перед самим собой. Стремление доказать самому себе, что ты нечто значишь. И это отравляет чистоту помысла, когда он становится деянием… В наших общественных баталиях, в наших словесных ристалищах – странно это ощущение победы, торжества над кем-либо. В нем есть привкус греха. – Грех победы?..
* * *
Нехватка тепла, внимания… И не от ощущения ли непризнанности, ущемленности проистекает стремление "заявить о себе"? Редкий человек способен оставаться правым "в самом себе". Ему необходимо, чтобы люди признали его правоту. Но приобретая активность, выплескиваясь во вне, правота оказывает давление на другого человека. Возникает спор, конфликт. В основе его – жажда душевного родства, подобия, встречающая нередко реакцию отторжения. Ибо контакт проясняет не столько сходство, сколько – различия. И за веселый хмель общения расплачиваемся тяжелым похмельем разобщенности…
И всё же, – ищем отзыва, отзвука.
* * *
А разве не случалось, что ты оказывался плохим именно из-за своего стремления быть лучше, чем ты есть на самом деле? Брал на себя обязательства, которые, как выяснялось, выполнить не мог. И тяготился ими, попав в рабство к ним, а в корне – к собственному обольщению самим собой. Уж больно хотелось быть и хорошим, и добрым. Потом – тебе же и было от этого плохо. Но если бы ты вел себя иначе, было ли бы сейчас тебе лучше?.. Едва ли…
* * *
Попробуй не простить, когда просят прощенья. – Примешь на душу грех и будешь казниться им. Но, прощая, – обретаешь как будто нравственную победу; и это – тоже соблазн! Постарайся не вкусить даваемого тебе превосходства, которое, возвышая тебя, унижает прощаемого! И этого уже он не прощает тебе…
* * *
Опять мысленно обращаюсь к Асе.
Может быть, то, что случилось с тобой, что тебе пришлось претерпеть, учит меня бесстрашию? – Чтобы я шел навстречу судьбе, как ты, читавшая стихи, когда тебя везли на очередную операцию.
* * *
"Не лезь на рожон!" – давняя житейская мудрость. Но правильная – до поры, до известного предела. Смотря – из-за чего. По пустякам – пижонство. Но если нашел для себя главное… Тогда то, что ты вышел вперед, то, что стал мишенью для побиения камнями, дает тебе право на Слово. Твоя незащищенность – золотой запас, обеспечивающий его праведность.
* * *
Лидия Яковлевна Гинзбург как-то дала почитать мне эссе, где проводилась своя классификация человеческих типов. Оно было очень интересным. Однако один момент вызвал мое недоумение: "А куда же, – спросил я, – попадает тип Христа?" Лидия Яковлевна усмехнулась, что-то пробормотала, но так ничего внятного и не ответила. По-видимому, Христос ею просто не принимался во внимание, не брался в расчет. – Очевидно, как явление заведомо аномальное…
А Гена Порховник, мудрейший адвокат, восклицал: "Кто такой Христос? – Шизик! Клиника! Вот эти идейные шизики – и опаснее всего! Предпочитаю прагматиков, циников! Они хоть видят очертания реальности…
* * *
Прощаясь с апостолами, наставляя их, – рассчитывал на Иуду: "Один из вас предаст меня" – и предсказание, и, возможно, предписание. – Христос сжигал мосты за собой. Он понимал, что только эта ставка ценою в жизнь способна подтвердить его учение. Без этого (восхождения на Голгофу и распятия) оно, это учение, осталось бы просто набором словесных высказываний. В восхождении на Голгофу – заветное единство слова и дела. Этим путем шли и Сократ, и Джордано Бруно, и Жанна д, Арк…
* * *
Каждая судьба должна обрести право собственного голоса… Если я принадлежу обществу, если я его частица, то не может быть, чтобы выпавшее на мою долю было напрасным, никому не интересным. И почему я должен скрывать случившееся со мной?
* * *
Нас только обольщает (и изматывает!) иллюзия, что в наших сокровенных делах, на пути обретения внутренней свободы, нам кто-то может помочь. Отец ли, учитель ли, какая-либо женщина… Чушь! Никто помочь не может. И если даже тебя выслушают, и ты на какое-то время почувствуешь облегчение, – оно мнимо. Неминуемо раскаянье – зачем выворачивался наизнанку. Уж не лучше ли прямо обращать свои молитвы к тому, кто все равно тебя не услышит, – к Богу? А значит, (прежде всего!) к самому себе. Помолись! Открой себя бумаге, – она отделяет твою душу от тебя и делает ее приемлемой для других. Только так другой тебя может услышать, – приняв твой голос за свой. И, может быть, поймет…
* * *
Единственная помощь себе – в преодолении. В предоставлении себя всем неизбежным испытаниям, проходя через которые, ты становишься другим. И нередко оказываешься в состоянии решить задачу, прежде казавшуюся неразрешимой. А жаловаться на судьбу – грех. Недаром человеческое общение выработало прекрасные защитные штампы: "Как поживаете?" – "Спасибо, прекрасно!" И – привет!
* * *
Весь смысл поисков внутренней свободы сводится к тому, чтобы в собственной слабости найти силу. И в этом – высшая мудрость. Не бежать от судьбы, но поставить свой парус под точным углом к ветру…
Образ и слово
Рассказ Германа Егошина о проделках молодости: "Ночь пьянствовал. Потом, часов в 5 утра позвонил Крестовскому. Долгие гудки… Наконец, разбуженный, недовольный, Ярослав взял трубку. А я ему – задушевно: Знаешь, не могу уснуть, всё думаю, кто я? – Гений или большой талант?.." – "Тьфу!.. Твою мать!.." – Бросил трубку. После – с Шамановым – они долго думали, как мне насолить. И придумали титул: "И. О. Гения"
Таким анекдотом потешил нас Гера, когда мы встречались у Е. П. Антиповой…
* * *
Очевидно, недостаточно иметь талант. Надо, чтобы в него поверили. Тогда он и сам по-настоящему уверует в себя.
"Похвала нужна артисту, как канифоль для скрипки" – сказано слабо! Похвала нужна артисту – художнику! – как бесконечное повторение слова "люблю" женщине. Ибо художник всё время ждет опровержения собственных сомнений, освобождения, хотя бы минутного, от постоянных терзаний, порождаемых неуверенностью в себе. Ибо неизбежная расплата за то или иное решение – сомнение и неуверенность – немой вопль отвергнутых возможностей…
* * *
"Не уверен – не обгоняй!" – гениальная заповедь! Неуверенность в себе мешает сделать решительный шаг, отказаться от привычного, не идти по накатанному пути. Но что такое уверенность в себе – качество ли таланта или защитная броня молодости? Молодость – уже не догонишь! А талант? – О нем знает один Бог, но молчит. И тем самым провоцирует пробовать. Посягать!
* * *
Изобразительное искусство предполагает словесные комментарии. А словесное истолкование образов – не что иное, как раскрытие их ассоциативно-символических значений. Произведения искусства благодаря искусствоведению обретают дар речи. Искусствоведение – создает смысловую перспективу художественных образов, реализуя в слове их символические потенции.
* * *
Художники инстинктивно недолюбливают искусствоведов. Искусствоведы, якобы, не понимают их искусства, – так им кажется. На самом деле суть в том, что искусствоведы понимают. И это – объективно – "страшнее". Переводя образ на язык слов, – разумеется, перевод этот никогда не может быть полным! – искусствовед истолковывает и формулирует суть произведения. Но "формулирование" – это, так сказать, и "закрытие" (исчерпание) какой-то части замысла художника. Чем глубже истолкование – тем полнее "закрытие", хотя великие произведения искусства абсолютно исчерпать словом невозможно. И все-таки, "разъясняя", "разоблачая" художника, что необходимо для его признания, искусствовед "совершает убийство": "объясненный" художник как бы "приговорен" искусствоведом. Но творя свое "черное дело", требующее все новых жертв, искусствовед действует во имя рождения новых художников, еще не "объясненных". И в этом – жизнь! Не говоря уже о том, что произведение искусства всё равно неизмеримо объемнее любого его истолкования. Образ не сводим к слову, и каждая эпоха извлекает из образа созвучные ей смыслы.
* * *
Истолкование – выдвижение словесных версий, осмысляющих образ, – это интеллектуальная, критическая фильтрация творений художников, превращение факта искусства в факт культуры. Или проще: превращение еще спорного – в уже бесспорное.
* * *
К вопросу о свободе истолкования в нынешних условиях. В прошлое воскресенье была передача по телевидению о Валерии Ватенине. Герман Егошин, Виталий Тюленев и я встретились в его мастерской, где нас принимала Наташа (вдова) с дочерью. Этакое непринужденное чаепитие в мастерской художника с воспоминаниями о нем. Передача была сделана неплохо, уловлен был "местный колорит", бросающий свой отсвет на жизнь героя: сумрачные петербургские дворы, вид из окон на крыши, – мастерская на улице Петра Лаврова, теперь – Фурштадской. Но кто сидит за столом, кто говорит – не прозвучало ни в словах ведущей теледамы (Татьяны Селезневой), ни в титрах. Собрались какие-то друзья, может быть, бомжи. Очень искусно подсократили мои высказывания. Я попытался сопоставить серьезность служения искусству Валеры с сегодняшним – господствующим! – отношением художников к своему делу. В частности, охарактеризовал нынешнюю ситуацию, – когда вместе с цензурой отброшена и редактура (что дает простор дилетантизму), когда вчерашние протестанты в искусстве стали сегодняшними коммерсантами. Всё это было вырезано… А рассказывая о Валере, вспомнил я его "теорию зеленых собак". Чтобы какие-то работы прошли на выставку, надо обязательно подсунуть выставкому "зеленых собак". На них и уйдет весь праведный гнев, их отвергнут. Зато что-то более существенное – пройдет. В общем-то людям хочется показать не только свою власть, но и доброту…
...
21. 05. 93.
* * *
Может быть, активность потока забвения, которому мы подвержены, – условие нашей целеустремленности, одержимости какой-то главной идеей? Но мы теряем множество драгоценных мелочей. А без них, видимо, нет ткани искусства, так как образ – это не что иное, как "мелочь", увиденная с некоей временной дистанции, придающей ей ореол мысли. Философ, гоняющийся за главной идеей, но отбрасывающий мелочи, и художник, привязывающийся к мелочам, постоянно сталкиваются между собой. Иногда – в одном человеке. Вечен спор Образа и Слова…
* * *
А что если в мире есть всё? Но оно безмолвствует, пока мы не способны его воспринять, востребовать. Поэтому то, что мы видим в мире, то, что понимаем в нем – лишь зеркало наших собственных возможностей. Мир отвечает нам согласно нашим вопросам. Он, как отец, говорит с ребенком на его языке. Только так внешнее открывается внутреннему и осваивается им.
* * *
Я уже писал об этой картине: "Маляр (Портрет отца)", 1964, – Виктора Тетерина. Но в моих высказываниях не было того, о чем мне хочется сказать по прошествии лет. Лишь сейчас, когда пришла пора задуматься о той историко-культурной задаче, которая стояла перед участниками группы "Одиннадцати" и решение которой они предложили, картина заговорила со мной другим языком. Художники, сложившиеся в условиях культивирования официозом обезличенной живописи, как бы предлагали оглянуться на живопись 20-начала 30-х годов. Тогда – важнейшие камертоны в искусстве задавал авангард. Во имя цвето-пластической экспрессии его мастера жертвовали изображением предмета. Не отказываясь от предметности, члены Группы напоминали о важности категорий формы, о ее энергетике. Однако при этом демонстрировали, что в самом процессе живописного творчества пропасти между началом предметным и беспредметным нет! В русле этих соображений упомянутая работа Тетерина раскрылась для меня как диптих. Он состоит из картин – реалистической и абстрактной. Абстрактной – в той части, где работающий маляр (тема маляра снижает патетику композиции!) на распахнутой створке двери пробует колера. Там, в этой части, даже прочитывается намек на форму квадрата, вызывающий в памяти знаменитое произведение Малевича, – внизу композиции представлено ведро с черной краской! Следует подчеркнуть, что обе части "диптиха" – благодаря стилистике изобразительного языка – нерасторжимо связаны, спаяны.
В современном искусстве откровенно заявляет о себе изначальная двойственность живописного произведения: живопись не только изображает внешнее, но и выражает внутреннее (состояние автора). Подобия предметов образуют экспрессивную цвето-пластическую структуру. У нее – своя музыка. (З. Аршакуни, Г. Егошин). Картина – уже не "окно в мир", но экран, на который могут быть проецированы образы памяти-воображения, вплоть до сновидческих. (В. Ватенин, В. Тюленев).
Итак, план предметных подобий изобразительно интерпретируется планом живописно-пластических откликов (эквивалентов). Между тем и другим совершается бесконечный немой диалог. Содержание картины и извлекается исследователем из этого диалога. Время создает определенный смысловой контекст, задает свои вопросы. А образ начинает прорастать ранее не осознаваемыми смыслами. В Образе всегда дремлет новое Слово.
...
8. 04. 2012.
* * *
…И – адресуясь к самому себе: во всем было твое отражение, отражение тебя. И в пульсирующей, дышащей за окном вагона зелени леса, с болотистыми прогалинами, среди которых взметнулись вверх, как знаки неосуществленных порывов, голые, почти без ветвей, стволы деревьев; и в том, что с близкого расстояния, под прямым углом зрения, листва сливалась в колеблющуюся и быстро несущуюся мимо ткань из нитей разных оттенков, и лишь при переводе взгляда вдаль, предметы как бы откристаллизовывались и яркими, – обдающими жаром – вспышками озарений-воспоминаний уплывали отдельные березы или осины… И затем – в упорном накате мутно-зеленоватых с испода волн, нагоняемых морем, которые в своем мучительном косноязычии всё еще что-то пытались высказать. И – в очистившемся к ночи небе, где, как навсегда отлетевшие слова, онемев, застыли звезды…
В поисках реальности
Ощущение реальности дается нам через наше самоощущение. И не иначе. Вроде бы, всё те же высыпали на майской зеленой траве желтые, солнечные одуванчики, а "прикосновения" к ним души – нет! Они уже – не твои! И вся весенняя, новорожденная природа будто заслонена от тебя прозрачной воздушной подушкой твоих забот, дел, обид. – Застеклена! И проносится перед тобой – в окнах поезда, как в кино. Да и сойдешь с поезда – удастся ли "осязать" ее всеми – этими самыми – фибрами, как когда-то?.. Только, может быть, вдруг острый тополиный запах уколет тебя на вздохе…
* * *
Каждый живет в своей реальности – реальности своих забот, обязанностей, знакомств, связей, наконец, своего дома, под защитной своей скорлупой… Эта реальность окружает человека особой сферой, пузырем, который может быть несовместим с другой реальностью – сферой другого человека. Каждый замкнут в своей икринке.
* * *
Не просто определение реальности… Разве реальность – это только тот предметный мир, который нас окружает и даже те предметы, на углы которых мы натыкаемся? Для писателя реальность – духовная жизнь, духовные свершения. Но это не значит, что перед ним одни лишь воспоминания и мечты, мир воображаемого, мир прошлого и возможного будущего. Нет, настоящее – тот узел, который связывает прошлое и будущее. Настоящее – вязко, терпко. Но оно тогда становится художественной реальностью, когда стереофонично. Когда в нем есть скорбный и просветленный отзвук прошлого и тревожно влекущий зов будущего.
* * *
Что, собственно, мы можем по-настоящему знать, как не ранившее нас по-настоящему?
* * *
Реальность – не в прикосновении, не в "точке". Реальность – в изгибе, сдвиге, повороте, перемене. В том, чего не стало, но что было. Реальность – в утрате. Или – в предощущении утраты. В сознании обреченности мига, а не самом миге…
* * *
Реальностью оказывается то, что мы утрачиваем. Не эта ли закономерность выражена в народной пословице, мудро уловившей печальный парадокс: "Что имеем, не храним; потерявши – плачем!" Реальность то, что стоит наших слез. И сегодняшний день станет для нас реальностью только завтра. Ибо реальность – это ценность. Всегда осознаваемая с опозданием, она приобретает в памяти свойство непреходящего. То, что прошло, становится вечным…