Милая коллега-сабра, ставшая доброй проводницей в её новой жизни, пригласила Лею на ужин. За столом собралось человек пятнадцать. Напротив оказался мужчина лет тридцати, или чуть меньше. Что это было? Лея не могла объяснить. Просто оказалось, что любовь не абстрактное понятие. Пусть нет у неё ни вкуса, ни запаха, ни цвета. Оказывается, почувствовать её можно мгновенно. Лея понятия не имела об этом человеке, но впервые в жизни ощутила, что это именно тот мужчина, за которым она, ни о чём не размышляя, ничему не сопротивляясь, может пойти на край света. Несколько секунд, или минут они смотрели друг на друга. Он встал и, слегка прихрамывая, подошёл к её соседу, улыбаясь, поднял его и сел рядом с ней. Представился: Гиора, студент второго курса медицинского факультета, инвалид Армии Обороны Израиля, бывший военный лётчик. На своём бедном иврите она ответила, что около полугода назад репатриировалась из Польши и работает врачом. Ни он ни она не спросили друг друга о семейном положении. Он встал, взял её руку. Она немедленно поднялась. Они ушли, даже не попрощавшись с хозяйкой. У подъезда он усадил её в автомобиль и повёз к себе.
Она отлично помнит его квартиру в новом районе Иерусалима, её первое постоянное жилище в новой стране. Свет, войдя, он не зажёг. Большой салон скудно освещался уличными фонарями. На полголовы выше Леи, он нежно обнимал и целовал её. Нет, не в щёчку. Она неумело, но страстно впилась в его губы. Она не представляла себе, что это может доставить такую радость, такое удовольствие. Он ещё не знал, что она девственница. Но каким-то необъяснимым образом понимал, что должен относиться к этой женщине, к этому чуду, как ювелир относится к невероятно драгоценному камню. А дальше его удивлению не было предела. Ей двадцать пять лет! Красавица! Такая страстная! И девственница! Непонятно. А дальше это был фантастический сплав нежности и просто неистовой страсти. Кажется, в течение ночи они не уснули ни разу. В какой-то момент совершено обессиленная, выжатая, как лимон, она лежала, положив голову на его широкую волосатую грудь, и подумала: как мудр Любавичский раби, Только для этого ни с чем не сравнимого удовольствия, для этой неописуемой радости она должна была приехать в Израиль. А потом весь день субботы не отличался от ночи. А потом была ночь на воскресенье, и утро, когда следовало с небес спуститься на землю и пойти на работу. Нет, этот спуск был невозможен.
Гиора позвонил хозяйке дома, в котором увидел Лею, дорогую Лею, драгоценную Лею, и сказал, что Лея слегка нездорова и не может поехать в больницу. Попечительница-коллега Леи рассмеялась:
– Всё в порядке. Наслаждайтесь друг другом.
И они наслаждались. Лея не помнит, что они ели в течение двух дней, и ели ли вообще. И нужно ли было есть и терять на это драгоценное время.
Свадьбу сыграли ровно через месяц. Это было нечто грандиозное. Казалось, на свадьбе присутствовала вся военная авиация Израиля, и вся больница, и весь медицинский факультет Иерусалимского университета, и половина университета Бар-Илана, в котором отец Гиоры, профессор в чёрной кипе, преподавал биологию. Кстати, Гиора тоже носил кипу, но вязанную. Надо ли упоминать, что Лея стала хозяйкой кошерного еврейского дома? Ровно через год родился сын. Сейчас Авраам лётчик, капитан Армии Обороны Израиля. А ещё через три года, как раз в тот день, когда Гиора получил диплом врача, родилась Рахель. Господи! Какой это был красивый младенец! Авраам был обычным новорожденным, нормальным, а такого красивого младенца педиатр ещё не видела. Лея подумала, не так ли выглядела я, когда меня нашла мама? Не это ли имела в виду Зося, рассказывая о том, как мама купала её? В тот же день она надела на девочку ту самую цепочку. Два года Рахель отслужила в армии. А сегодня у студентки первого курса медицинского факультета Иерусалимского университета очередной экзамен.
Это был обычный рабочий день. Больница уже давно размещалась в новом огромном здании. Лея осматривала очередного ребёнка, когда в палату ворвалась сестра и сказала, что только что террорист-самоубийца взорвал автобус. Много убитых. Кареты скорой помощи доставляют в больницу раненых. А через несколько минут её вызвали в приёмный покой. У входа творилось нечто невероятное. Ещё привозили раненых. Начали появляться родственники. Обычная картина дня террора, к ужасу которой нельзя привыкнуть.
У входа Лея наткнулась на старика в чёрной шляпе и в чёрной одежде хасида. В такую жару! К этому она уже привыкла. Старик преградил Лее дорогу:
– Доктор, как моя внученька, моя родная внученька, как она?
– Сейчас посмотрю. – Раздвинулись двери, и она скрылась в приёмном покое. Появилась она минут через десять. На ней не было лица. Старик понял это по-своему и тоже чуть не потерял сознание.
– Жива?
Лея, на лице которой не было кровинки, выдавила из себя:
– Жива, жива. Ничего опасного. Даже не контузия, а травматический шок. Думаю, вечером сможете забрать её домой.
– Доктор, так в чём же дело? Что с вами?
– Цепочка…
– Что цепочка?
– Откуда у неё такая цепочка?
– Как откуда? Я сделал две такие цепочки. Абсолютно одинаковые. Хоть мне ещё не было тридцати лет, я уже был в Варшаве знаменитым ювелиром. И не только в Варшаве. Может быть, потому, что я был таким ювелиром и немцы нуждались во мне, мы и просуществовали, когда в гетто проводились сплошные акции, просуществовали почти три с половиной года. Мы с моей дорогой Двойрой любили друг друга ещё будучи малыми детьми. А поженились мы уже в гетто. Доктор, вам плохо? Давайте сядем. Я вам принесу воды.
– Спасибо. Не нужно воды. Сядем.
– В декабре 1941 года у нас родилась Сареле. И я сделал для неё цепочку, которую вы увидели. А первого марта 1943 года у нас родилась Блюмеле. И я сделал ещё одну точно такую цепочку. А потом началось восстание. Я не знаю, что вы знаете об этом восстании. Но сейчас о нём говорят очень много неправды. Основная военная сила евреев была у нас, у ревизионистов. Именно мы наносили нацистам самые большие потери. А коммунисты были против социалистов, а бундовцы были против коммунистов, а все они были против ортодоксов. И вообще все были против всех, вместо того, чтобы всем вместе быть против немцев. Шестнадцатого мая несколько евреев по канализации мы выбирались из гетто. У меня на руках была Сареле, а у Двойры – Блюмеле. Вы представляете себе, май месяц, канализация, а на Двойреле её дорогая каракулевая шуба. Она ни за что не хотела её оставить. В кармане шубы были некоторые драгоценности. Но большинство было у меня вместе с инструментами. Эта канализация! Что вам говорить? Только это, только поход в дерьме по самый пояс, а иногда и выше, когда нечем дышать, может искупить все самые страшные грехи, в течение жизни совершённые самым плохим человеком. Как мы дошли до выхода? Это просто невероятно. А Двойреле в своей шубе.
Лея заплакала. Старик посмотрел на неё:
– Доктор, может быть хватит слушать глупого старика?
– Продолжай, отец, продолжай.
Старик с непониманием посмотрел на врача. Может быть, расчувствовавшись, она так назвала старого человека? Бывает.
– На выходе нас ждали поляки. Они должны были проводить нас до Кабацкого леса. На опушке нас обстреляли. Когда мы уже были в лесу… – Старик заплакал. – Ни Двойреле, ни Блюмеле. Потом поляки, когда я служил у них в Армии Крайовой, сказали, что Двойреле убили. А о Блюмеле ничего не сказали. Я был нужен полякам. Ведь я не только хороший ювелир, но ещё отличный гравер. Поэтому они берегли такого еврея. Как раньше немцы в гетто. Я приехал с Сареле в Палестину в 1946 году. Как мы страдали! Хуже, чем гетто. Англичане нас выбросили на Кипр в концентрационный лагерь. Когда возникло государство Израиль, мы приехали в Иерушалаим. Я так и остался один. Я очень любил Двойреле. Для меня не могло быть другой жены, хотя я религиозный еврей и должен был выполнить завет, должен был жениться. Сареле выросла, вышла замуж за очень хорошего человека. Сейчас он полковник в запасе. Бригадного генерала ему не дали. Может быть потому, что он носит чёрную кипу. Не знаю. У них четверо замечательных сыновей, моих дорогих внуков. А они так мечтали о дочке. И Господь услышал их просьбу. В сорок один год она родила мне внучку, которую вы видели. А о Блюмеле так ничего и не известно.
Лея обняла совершенно обалдевшего старика. Целовала его, натыкаясь на седую бороду. Плакала.
– Отец, дорогой мой отец, я расскажу тебе о Блюмеле. Я Блюмеле. Только до смерти моей дорогой польской мамы я не знала, что я Блюмеле. Я знала, что я Кристина. А когда репатриировалась в Израиль, стала Леей. Сегодня, когда твоя внучка, моя дочка Рахель придёт из университета, ты увидишь вторую цепочку.
28 апреля 2011 г.
Поехала крыша?
Приложение. "Чистые руки"
- Знаешь, - сказал он, задумавшись, - нельзя осуждать даже самые странные поступки человека. Нельзя, даже если ты считаешь, что обстоятельства ясны до самого предела. – Он снова пригубил бокал со своим любимым "Martell Noblige". – Разумеется, я не имею в виду, что ты, можно сказать, брезгливо отказался от чудесного напитка и пьешь свой "Remy Martin", хоть и XO. Я же по этому поводу не говорю, что у тебя поехала крыша. – Он улыбнулся, отхлебнул немного конька, помолчал, возможно, ожидая возражения. Это был предмет нашего традиционного несерьёзного спора по поводу качества предпочитаемых нами коньяков. Я понимал, что не это он имел в виду, начав разговор об осуждении странностей. Поэтому молча ожидал продолжения его рассказа.
- С Дэном я познакомился на профессиональной почве. – Помолчал, задумавшись: - Это была очень важная и ответственная встреча. Мы обсудили все интересовавшие нас вопросы и разошлись. Бес его знает, как это бывает. Несколько лет я не видел его, не вспоминал и, может быть, даже не узнал бы, случайно встретив на улице. Но состоялась ещё одна профессиональная встреча. Возможно, я вообще сейчас вспомнил эту историю в связи с тем, что именно во время второй встречи Дэн угостил меня "Мартелем". Это был не Noblige, но вполне приличный коньяк. Не забудь, что и спустя несколько лет после эмиграции я всё ещё был в немалой степени зелёненьким американцем. Потом, уже став близкими друзьями, мы часто вспоминали эту встречу и пытались объяснить себе, что же тогда произошло, что сблизило нас. У вас это называют химией. Возможно, это действительно напоминает химию. Внезапная реакция синтеза при соответствующих валентностях. Бес его знает. Да, забыл тебе сказать, что Дэн на десять лет старше меня.
Примерно недели через две или три мы с жёнами пошли на ленч в китайский ресторан. В тот самый, в котором ты познакомил меня с твоим коллегой. Должен тебе сказать, что Эллен, жена Дэна оказалась очаровательной женщиной. Ты же знаешь отношение моей Ани к женскому полу. Так вот, даже она полюбила эту деликатную, интеллигентную и очень миловидную женщину. Несколько лет длилась изумительная дружба наших семейств. И вдруг, Дэн и Эллен развелись. Без всякой видимой, как нам казалось, причины. Понятия не имели, кто инициатор развода. С Аней мы были в шоке.
Разумеется, я ни о чём не расспрашивал Дэна. Какое право имел, если мой самый близкий друг не заговаривал со мной на эту тему?
Спустя примерно полгода Дэн женился на красотке, на шикарной девице на двадцать лет моложе его. Всё понятно. Седина в бороду – бес в ребро. Тут надо отдать должное моей Ане. Ради меня она сделала всё возможное, просто превозмогла себя, чтобы дружба с новой семёй Дэна оказалась подобной той, что была при Эллен. Поверь мне, это было совсем непросто.
Знаешь, я обратил внимание на один забавный феномен. Когда в обществе появлялся стареющий хрен с молодой красавицей, он обычно, как павлин распускал хвост. Дэн не изменился ни на йоту. Появляясь в общества со своей красоткой, он оставался таким же выдержанным, таким же лишённым избыточных эмоций, каким был с Эллен.
Шли годы. Ничто не омрачало нашей дружбы. Мы уже даже перестали вспоминать то второе производственное свидание, сопровождавшееся моим любимым "Мартелем". Давно уже, оставаясь наедине с Дэном, мы не вспоминали Эллен. С годами обстоятельный Дэн становился ещё обстоятельней и солидней. И вдруг! Да-да, снова и вдруг!
В тот вечер, когда он пришёл к нам один и сообщил, что развёлся со своей Барбарой, так как собирается жениться (ты представляешь, в третий раз!) я твёрдо решил, что у бедного Дэна поехала крыша.
Пойми меня. Дэн уже перевалил за семьдесят. Барбара в свои пятьдесят всё ещё оставалась очень эффектной женщиной, притягивающей взгляды мужчин. С Аней нам трудно было представить себе Дэна, влюбившегося в какую-нибудь восемнадцатилетнюю фифу. Как я уже сказал, обстоятельный, солидный. Определённо, поехала крыша.
Дня через два Дэн позвонил мне на работу и пригласил на ленч в тот самый китайский ресторан. "Я хочу познакомить тебя с моей новой женой" – сказал он. Первым импульсом у меня, услышавшего эту фразу, было послать его не по-английски, а именно по-русски. Ну, согласись. Старый хрыч. Два развода. Меня, через несколько дней собирающегося на пенсию, этот тип с поехавшей крышей приглашает на встречу с какой-то писухой. Войди в моё положение. Но, с другой стороны, Дэн ведь мой дружбан. Как я могу отказать другу. И я пошёл.
Не успел я сесть за столик, знаешь, это тот столик рядом с аквариумом, как появился Дэн с какой-то старой дамой. Я решил, что, несмотря на свой весьма интеллигентный вид, это сводня, которая должна доставить Дэну новую жену.
Разумеется, я встал. Всё таки дама. Дэн был явно рад тому, что я уже в ресторане. И вообще он сиял. Должен тебе сказать, что никогда не видел его таким возбуждённым и радостным. "Знакомься, - буквально выкрикнул он, - Леурен, моя жена". Ты не поверишь. Прозвучало это так, как могло бы прозвучать в твоём исполнении сообщение об открытии тобой панацеи.
Не знаю, как я не упал. Предо мной стояла старая дама с остатками былой красоты. Лицо очень приятное. И фигура совсем не дряхлая. Но я ведь мысленно был подготовлен к совсем другому. Пойми меня. Сменить относительно молодую красавицу Барбару на эту бабушку?
Не помню, что мы заказали. Не помню даже, выпили ли что-нибудь. Я был в шоке, пока Дэн не начал разговора.
- Алекс, - сказал он, - ты знал двух моих жён. Мы никогда не говорили с тобой на эту тему. Но у меня нет сомнения в том, что ты удивился, возможно, даже осудил меня, когда я развёлся с Эллен. Она ведь была совсем неплохой женщиной. Представляю себе твои чувства, когда я объявил тебе о разводе с Барбарой. Красавица. На двадцать лет моложе меня и всё такое прочее. Но пойми, дружище. Что я мог поделать с собой, как я мог посвящать себя своим жёнам, если почти семьдесят лет любил другую женщину, мою Леурен, которая сейчас рядом с тобой? Мы были в одном детском садике. Там я полюбил её на всю жизнь. В восемнадцать лет я объяснился ей в любви и попросил стать моей женой. Но напоролся на отказ. Она уже несколько лет была замужем, когда накануне женитьбы на Эллен я снова попросил Леурен стать моей женой. В позапрошлом году умер её муж, благословенна память благородного человека. Только Господь знает, как я прожил этих два года, пока, наконец, моя Леурен ответила мне согласием. Алекс, мы с тобой друзья не один день. Никогда ещё ты не видел меня таким счастливым, как видишь сейчас.
Знаешь, это правда. Никогда за все годы я не видел Дэна таким счастливым. Вот тебе и поехала крыша. Бес его знает, как я не покрутил указательным пальцем у виска, когда он сказал нам о втором разводе.
Ты не считаешь, что за такую любовь всё же следует выпить?
Приложение
ЧИСТЫЕ РУКИ
Надо мной много лет колуном-топором
Груз висит. И не сдвинуть руками.
Эта тема бикфордовым длинным шнуром
Подбиралась взорваться стихами.
От неё, непосильной, увиливал так,
Что порой было горько и стыдно.
Но попробуй сложи гимн о чистых руках,
Если рук этих чистых не видно.
Я на фронте о чистых руках тосковал.
Лоб в тавоте, в газойле колени.
В сон валился бессильный, как в смерть, наповал,
Не мечтая о мыле и пене.
Чистота!
Только даже во время еды
Мы о ней размышляли едва ли.
Временами дрожали над каплей воды,
А порой над секундой дрожали.
И шутили солдаты, мол, грязь – не беда,
Вымыть руки не худо оно бы,
Но важнее, что есть у солдата еда,
А от грязи – подохнут микробы.
Невзначай я копнул неприятный завал,
И немедля возникла дилемма.
Сам голодный, еду иногда воровал…
С чистотой согласуется тема?
Не в запас воровал боевой лейтенант –
Чтобы только не сдохнуть до боя.
А в тылу прибирал всё к рукам интендант,
Смелый на руку, знал, как присвоить.
Он с быка получать умудрялся отёл,
Он ворочал едой и вещами.
А какими руками влезал он в котёл
С водянисто-солдатскими щами!
В штабе закусь и водка – широкой рекой.
И "герою" с расплывшейся мордой
Полупьяный начальник нечистой рукой
Императорски жаловал орден.
Приписали ему моё место в бою,
Подчинённых моих достиженья…
И опять своровали награду мою,
Соблюдая закон сохраненья.
Не страшились большого начальства пинка
Под прикрытьем взаимной поруки.
Хоть рука руку моет, но наверняка
Оставались нечистыми руки.
Грязь нетрудно заметить на чистом полу.
Но останешься в схватке с фашистом
Чист в окопной грязи. Ну а тех, кто в тылу
Как разделим на чистых-нечистых?
Я не знаю, как выжил в смертельном бою.
Помню лишь госпитальные муки.
Перебитые руки в крови и в гною,
Разве это не чистые руки?