* * *
С раннего утра казарма гудит, точно улей. Подъем, одевание, чай, уборка. Потом начинаются утренние занятия по многочисленным группам, и в помещении стоит сумбурный гул от десятков голосов, от команд и топота увесистых солдатских сапог.
Потом обед.
Солдатский желудок всегда был предметом особенной заботливости начальников всех степеней и чувствительным барометром солдатских настроений. Недаром в старину все солдатские бунты начинались обычно с опрокидывания ротных котлов. Тухлая говядина или заплесневевшие сухари чаще всего бывали поводом к проявлению недовольства, имевшего несравненно более сложные причины. Черви в мясе были поводом и для бунта на броненосце "Потемкин"…
Основная дача мяса (или рыбы) в день на человека составляла до 1905 г. /2 фунта, позже - /4 фунта. Хлеба - 3 фунта.
Полная мирная дача, применительно к установленной свыше "нормальной раскладке", по числу калорий, а в последние годы и по сравнительному разнообразию пищи, была вообще удовлетворительной. Если возникали нарекания, то, главным образом, на несоответствие в некоторых пунктах приварочных окладов местным ценам, а в северных областях- на недостаток жиров. Во всяком случае, солдатская пища была многим питательнее, чем та, которую большинство солдат имело дома. Хозяйственные заготовки частей, комиссии для выработки раскладки, в которые, противно духу тогдашнего времени, привлекались иногда и представители самих "едоков", обязательные врачебные осмотры продуктов, участие в деле хранения и распределения их должностных нижних чинов - все это создавало и видимые и действительные гарантии. Злоупотребления встречались редко. "Проба" (пищи) - была прочно установившимся обрядом, выполнявшимся самым высоким начальником, не исключая Государя, при посещении казарм в часы обеда или ужина. Военный эпос полон веселых рассказов о состязании начальников, стремившихся "уловить" подчиненных, и довольствующей роты, старавшейся "втереть очки" или сочетать несовместимые требования двух начальников: корпусный, например, требует, чтобы борщ был хорошо проперчен, а дивизионный считает перец вредным для желудка… Ну и подают им, когда появятся одновременно, одну и ту же пробу, только корпусному - с деревянной ложкой, вываренной заранее с кайенским перцем… Оба похвалят, и от обоих достанется по серебряному рублю кашевару.
Но, помимо стороны анекдотической, внимания и забот в этой области проявлено было действительно много. Всеми, начиная с ученых трудов военно-медицинской академии, исследовавших вопросы солдатского питания, и кончая довольствующим фельдфебелем. Ибо, если и попадался такой фельдфебель, что от довольствия имел "безгрешный доход", то огромное большинство относилось к солдатскому питанию честно. И не только из формализма, но и в силу присущей русским людям сердечности, свободно уживавшейся с внешней грубостью военного обихода.
Тем более досадно было читать в революционных листовках и в левых газетах, выраставших, как грибы после дождя, в годы безвременья (после 1905 г.), неправду про отношения начальников к солдату в этой именно области. И не только - в революционных… Отдавая дань модному в то время огульному осуждению, даже правый орган кн. Ухтомского "С.-Петербургские Ведомости" предоставлял свои столбцы для такого обличения (1907): "Возьмем хотя бы, например, солдатское питание - повествовал какой-то псевдоним ("Ом"), - Сплошь и рядом в солдатской каше попадаются дохлые крысы. Щи же варятся в котлах, в которых раньше и позже варки солдатам предлагается мыть свое грязное белье…"
Вообще пресса девятисотых годов интересовалась военным бытом, но не жалела темной краски для его изображения.
…"Очи всех на Тя, Господи, уповают…" - гремит под сводами столовой. Звенят котелки, дымятся баки с такими иногда щами или гороховым супом, какие не всегда найдешь в офицерском собрании… Поедают все - "порции", борщ; каши обыкновенно не хватает; оставляют только малонаварные похлебки и "кашицу", готовящиеся к ужину. Молодые солдаты в первый год службы жадно набрасывались и на хлеб - съедали всю 3-фунтовую дачу; только со второго года оставался "недоед". В прежние годы можно было видеть на базарах и у подъездов домов солдат, продающих за бесценок караваи хлеба; в последнее время за "недоед" выплачивало деньгами интендантство.
Поначалу выходили недоразумения от несоответствия универсального среднерусского стола с особенностями местного пищевого режима областей и народов огромной империи. Так, южане не любили кислых щей, северяне - пшенной каши; татары и евреи брезгали поджаренным салом, которым заправлялись макароны или каша. И почти все терпеть не могли чечевицы. Любопытно, что русская чечевица с 1888 г. перекочевала на германские рынки и считалась весьма ценным продуктом для питания германской армии.
В дни войсковых праздников, на Пасху и на Рождество полагалось улучшенное довольствие - колбасы, бочок, куличи, белый хлеб, пиво. В прежнее время выдавалась еще историческая "чарка" или, на официальном языке - "винная порция".
В армии, как и в стране вообще, взгляд на употребление спиртных напитков менялся, но до 1914 г. серьезных мер против народного пьянства не принималось. Хотя Россия по количеству душевого потребления спирта занимала пятое место (после Австрии, Германии, Франции и Америки), но и ее потребление было не малое. В 1910 г. на душу приходилось 11/4 бутылок водки и 10/2 бутылок пива; рабочий пропивал 12 % своего заработка, а вся страна истратила на спиртные напитки 1 078 млн рублей…
Пил конечно и народ в шинелях, хотя, мне кажется, меньше, чем "вольный". В программе преподавания гигиены в учебных командах, по инструкции, действовавшей с 1875 г., был даже пункт, поучающий "о пользе умеренного употребления водки"… В солдатских лавках, где была разрешена продажа спиртных напитков, доход от нее составлял не менее четверти всей прибыли. В маленьком масштабе полковое хозяйство чинило свои прорехи доходами от лавочки, в том числе и пьяными, подобно тому как в государственном масштабе - выручал "пьяный бюджет".
До 1886 г. выдавалась постоянная казенная "чарка" в некоторых местностях Казанского, Сибирского и Кавказского округов. В прочих - и до того, и позже - лишь в ознаменование табельных дней и войсковых праздников, как награда за удачный смотр или маневр, или просто - как знак расположения тороватого начальника.
Бывало, фельдфебель самолично, словно священнодействуя, разводит в деревянной кадке спирт или польскую "оковиту", и потом солдаты, выстроенные в затылок, подходят прикладываться, без закуски, вытирая рот рукавом. Пьяницы старались обмануть фельдфебельскую бдительность и "вздвоить", а непьющие, в особенности молодые, проглатывали иногда чарку с отвращением, боясь насмешек.
Между тем, в конце девяностых годов в особенности, отчеты и печать стали обращать внимание на пьяную статистику. Отмечали рост острого отравления спиртом в войсках, причем процент заболевших офицеров бывал выше, чем нижних чинов… Указывали, что число преступлений, совершаемых на службе под влиянием алкоголя, составляет более 40 % общей преступности… Пироговский съезд (1899), считая "чарку" одной из причин народного пьянства, поднял также голос за отмену ее. Постепенно и как бы неуверенно шло навстречу этому течению военное ведомство. В 1899 г. частным распоряжением командующих Петербургского и Сибирского округов воспрещена была торговля водкой в солдатских лавках; затем в 1902 г. последовал ряд общих ограничительных мер в порядке Устава внутренней службы. Наконец, после широкой анкеты, в результате которой 81 % начальников высказались против казенной винной порции, Высочайшим приказом 1908 г. историческая "чарка" была отменена; воспрещена была также продажа водки в солдатских лавках.
Все эти мероприятия трезвости не насадили, но, несомненно, очистили казарму от многих соблазнов.
В начале великой войны, как известно, продажа спиртных напитков была воспрещена по всей России. Но в действующей армии эта мера привела лишь к подчеркиванию бытового неравенства: офицерские чины всеми правдами и неправдами, по свидетельствам командиров и комендантов, по требованию лазаретов или по высокой цене доставали спирт, и пили водку - немногим, вероятно, меньше, чем в японскую войну. Военная иерархия смотрела на этот "уклон" чрезвычайно благодушно, и поэтому перечень "технических надобностей", на которые шел спирт в армию, был курьезен и неограничен. Мне, например, попалась на глаза переписка: ходатайство духовного лица о разрешении отпуска ведра спирта "на предмет чистки риз и церковной утвари", с резолюций коменданта: "Полагаю, для сей цели довольно будет и четверти"…
Что касается нижних чинов, то они были лишены почти вовсе такой возможности и крепко завидовали. Одним из источников винного довольствия для них была "военная добыча" в захваченных городах, пока начальство не успевало распорядиться - вылить содержимое складов или поставить к ним караулы; другим - перегонка денатурата через противогазы… После революции в некоторых частях распущенные солдаты гнали и пили самогон.
Вообще, насаждение трезвости в русском народе и армии - мерами правительственного и общественного воздействия - имело в основании цель благую, но в исполнении - лицемерие.
Так было и у других. В германской армии к 1901 г. из солдатских буфетов изъята была водка, но поощрялось пиво - национальный напиток и доходная статья отечественной промышленности - которым напивались не меньше, чем водкой. Французское министерство одной рукой насаждало трезвость (по отделу воспитания), а другой (по отделу хозяйства) - поощряло солдатские буфеты с "умеренной продажей вина" - настолько, что в циркуляре объявлена была даже благодарность одному ротмистру "за широкую постановку дела в кавалерийском полку": ротмистр этот за полгода ухитрился продать 600 пятнадцативедерных бочек вина… (1909).
В германской и австрийской армиях во время войны спиртные напитки входили в довольствие, а перед атакой солдат, по-видимому, не раз спаивали: мы захватывали пленных - пьяными, а во взятых окопах - бочонки с дрянным, но крепким ромом.
* * *
"Красивая, изящная форма поднимает носителя ее как в собственных глазах, так и в глазах народа, заставляет внимательнее относиться к своей внешности и приучает его к порядку и дисциплинированности".
Такими словами объясняло официальное сообщение во второй половине царствования императора Николая II возвращение гвардии и кавалерии эффектных старых исторических форм, а в армейской пехоте и артиллерии - введение двубортных мундиров с металлическими пуговицами.
Действительно, опрощение формы одежды, введенной при императоре Александре III, достигая полного почти однообразия повсюду, удобства массовой пригонки при мобилизации, а главное дешевизны, не удовлетворяло минимальным требованиям эстетики. Армейское офицерство свою форму не любило, а солдаты перед уходом в запас шили себе фантастическое обмундирование, представлявшее обыкновенно смесь форм эпохи Александра II. Военная печать уделяла много места этому вопросу, указывая на психологическое его значение. Помнится остроумный парадокс нововременского фельетониста "А-т" (полк. Петерсон), который, полемизируя с собратьями по перу, вышучивавшими "культ погончиков петличек", предлагал довести упрощение до логического конца: одеть воинство в мешки ("удобство пригонки")… Причем для отличия - обер-офицерам на спине ставить один восклицательный знак ("на страх врагам"), а штаб-офицерам - два ("на страх врагам и… своим").
Начиная с 1907 г. последовал целый ряд перемен в обмундировании войск, в особенности в бытность военным министром Сухомлинова, имевших целью придать более изящный вид военной одежде. Вводились и отменялись мундиры; круглые барашковые шапки, в качестве парадного головного убора, заменены были сначала обыкновенными фуражками с большою неуклюжею бляхою, в виде государственного герба, потом папахою; скромные шашки - вне строя - сменились гремящими саблями; промелькнули и исчезли кивера для генералов и Генерального штаба… Нововведения и отмены чередовались так быстро, что люди благоразумные остерегались заводить новое и, согласно закону, донашивали старое вплоть до великой войны.
В конце концов, для главной массы войск - пехоты и полевой артиллерии - военное ведомство остановилось в 1913 г. на однотипной походной одежде защитного цвета, которая для парадов мирного времени украшалась пристяжными лацканами (на груди) полковых цветов или бархатным. В военный обиход она войти не успела.
Роскошь иметь две формы - мирнопарадную и походную, при условии необходимости освежать громадные запасы, содержимые для мобилизации, была непосильной для страны. Она оказалась непосильной после великой войны и для стран богатых, и ныне повсюду воцарилось более или менее универсальное, более или менее привлекательного вида защитное походное обмундирование, вытеснившее пеструю, яркую, воспетую поэзией всех стран и народов военную форму былых времен.
Вероятно, навсегда.
Но обмундирование старой русской армии обладало и другими крупными недостатками. Во-первых, оно было одинаковым, для всех широт - для Архангельска и для Крыма; при этом до японской войны никаких отпусков на теплые вещи не полагалось, и тонкая шинелишка покрывала солдата и летом и в морозы во время маневров и ночлегов в поле. Части заводили "без расходов для казны", за счет своей экономии - в пехотных войсках суконные куртки из выслуживших сроки изношенных шинелей; в конных- полушубки. Во время японской войны, в суровые маньчжурские зимы войска поддевали ватные китайские кофты и халаты, а сапоги обматывали воловьими шкурами, вследствие чего пожилые "сражатели" теряли не только воинский вид, но и всякую подвижность.
Не отличалась солдатская одежда и доброкачественностью, в особенности белье и сапоги. Про белье само интендантство говорило (1904): "Образцы выработаны в 60-х годах… Рубашечный холст весьма грубый, а подкладочный (для подштанников) - настолько грубый и костричный, что в частном быту находит себе применение лишь как портновский поднаряд… Сапожный товар не имеет приглядного вида и надлежащей мягкости…"
Войска ругали интендантство, интендантство жаловалось на недостаточный отпуск денег от казны, солдаты распродавали за бесценок вещи, военное министерство "обращало внимание интендантства на широкое явление продажи солдатского белья и сапожного товара", интендантство… и т. д. Такой кругооборот по приказной литературе и военной печати можно наблюдать четверть века, если не больше.
Особенно многострадальною была участь солдатского сапога, хотя из школьных прописей известно было, что "победа пехоты - в ногах"… Этапы, пройденные казенным сапогом, обыкновенно бывали следующие: заводчик, интендантство, полк, солдат; солдат, скупщик, заводчик, интендантство, полк, солдат. И т. д. - до трех, четырех раз.
Интендантство уверяло, что такой кругооборот невозможен, так как товар - клейменый, но большой процесс варшавских поставщиков подтвердил (1910), что так именно и было. При этом выяснились и цифры тайной бухгалтерии: скупщик платил солдатам за пару сапог 1 р. 50 к. - 2 р., продавал поставщиками интендантства за 2 р. 50 - 2 р. 60 к., а последние получали контрактную цену 6 р. 90 к, - 7 р. 15 к. за пару…
Солдатская одежда разделялась на три "срока". Первый - неприкосновенный, одевавшийся только при мобилизации, второй - в парадных случаях, третий - в постоянной носке. Но "мундирная одежда" упорно отказывалась выдерживать уставные сроки, в особенности штаны, и изнашивалась до времени. Чтобы выйти из положения, войсковые части экономили, как умели: хитрили с фактическим перечислением из срока в срок, заставляли молодых солдат донашивать первые недели свою обувь и штаны, а где полковая экономия была незначительна, одевали их просто в рвань. Были командиры, которых не необходимость, а скопидомство или карьеризм побуждали накапливать добро в цейхгаузах для услады начальнического ока. Ибо находились наверху ценители и такой бережливости… О ней Драгомиров в приказе своем говорил: "Начальников частей, у которых окажется одежда четвертого срока, буду отрешать от должности".
Этот хронический дефект уживался как-то с постоянными приказами о чистоте, щеголеватости, опрятности и людей, и помещений. И не только их… Что зоркое око начальства следило, например, с величайшим вниманием за "туалетом" лошадей, это понятно всякому коннику, хозяину и спортсмену. Но некоторые любители порядка шли дальше. В качестве бытового курьеза М. И. Драгомиров приводил однажды приказ высокой инстанции:
"Для присмотра и ухода за порционным (убойным) скотом{На маневрах и на войне за войсками гнали гурты скота.} поставить нижних чинов из числа бывших землепашцев. Завести металлические гребенки и вычесывать ту шерсть, которая линяет. Клочья шерсти придают животным неряшливый вид".
Плохо ли, хорошо ли одетый солдат должен был принимать вид бодрый и молодцеватый, ибо внешняя выправка обыкновенно соответствовала внутренней подтянутости. Должен был и в своем сознании, и в глазах других поддерживать престиж своего высокого звания.