* * *
Военнослужащие на незаконные действия начальника имели право приносить жалобы - устно на инспекторских опросах, а вне их, и на высших начальников, - письменно. Но правом этим пользовались чрезвычайно редко. Потому ли, что крупные в восприятии солдатском правонарушения встречались не так уже часто, потому ли, что наш солдат до 1917 г. отличался покорностью и терпением, а продолжать службу под начальством того, на кого жаловался, казалось опасным… Впрочем, в случаях особо важных жалобщика, во избежание преследования, переводили в другую часть.
Присутствуя на инспекторских опросах за время своей службы в разных ролях - и опрашиваемого, и опрашивающего - наверно, более сотни раз, я помню только единичные случаи принесения солдатами жалоб; касались они обыкновенно неправильного приема на службу, дурного обращения и денежных расчетов. Как редкое исключение, при возникновении дел уголовного характера, случались массовые заявления; речь о них впереди. Во всяком случае, заявление жалобы считалось в жизни части событием, и конечно неприятным.
Можно себе поэтому представить, какую сенсацию в военном мире вызвал эпизод, имевший место в Москве в 1912 г.: на Высочайшем смотру, на Ходынском поле рядовой Софийского полка Бакурин самовольно выбежал из строя для подачи жалобы Государю…
Собственно говоря, центр тяжести этого дела заключался не в факте незаконной подачи Бакуриным жалобы и не в самой сущности ее, а в небывалом нарушении "святости строя", да еще в присутствии Государя. Строй является в глазах людей военных местом исключительной важности - наивысшим символом отрешения от личной воли и повиновения единой направляющей воле и команде начальника. Преступления, совершенные во время нахождения в строю, и в сознании военных, и в законе расценивались иначе, чем в обстановке обыкновенной. В них видели не простое проявление злой воли, а скрытые элементы бунта, посягательство на самую идею дисциплины - души армии - опасное психологическим воздействием на соседей, грозящее обратить воинскую часть в толпу. Уважение к строю внедрялось поэтому во всех армиях всех народов. Оно против воли захватывало и элементы чуждые, враждебные - не духовными побуждениями, конечно, а "автоматизмом мыслей, слов и действий". Так именно объясняла революционная печать показательный случай во время подавления войсками народных беспорядков в дни первой русской революции{"Красное Знамя".}. Команда, состоящая из "совершенно сознательных солдат", стреляла в бунтовщиков и потом оправдывалась перед своими подпольными руководителями: "Сами себя не понимаем. Каждый сам по себе - думаем и хотим хорошо. А в строю - словно воли решаешься - одурь находит… Крикнет тебе офицер команду - глядь, сам не заметил, как уже выпалил"…
Случай с Бакуриным взволновал армию. В приказе по военному ведомству объявлены были кары: "Е. И. В., во избежание повторения подобных прискорбных случаев, Высочайше повелел: сделать замечание командующему войсками Московского военного округа, поставить на вид командиру 13 арм. корпуса, объявить выговор начальнику 1 пех. дивизии, строгий выговор командиру полка; командира 1 батальона отрешить от командования, а ротного и взводного командиров уволить от службы". Рядовой Бакурин "за выход из строя с винтовкой для подачи прошения Государю Императору" предан был военно-окружному суду по законам военного времени, по статье 106 Воинского Устава о наказаниях{Ст. 106 гласила: "За сопротивление исполнению приказаний или распоряжений начальника, однако, без употребления оружия, виновный подвергается: в военное время - лишению всех прав состояния и смертной казни, или ссылке в каторжные работы без срока, или на время от 12 до 20 лет".}…
Военный писатель, ген. Скугаревский, анализируя этот случай, выискал в истории аналогичный пример: в царствование императора Николая I, во время развода вышел из строя барабанщик и, подойдя к Государю, сказал:
- Ваше Величество, жить невозможно - забивают!
Барабанщика предали военному суду, который приговорил его к нескольким тысячам ударов шпицрутенами… Времена и нравы меняются: царственный правнук Николая I, осудив само преступление, простил затем и Бакурина, и его начальников.
Во время японской войны, помню, на почве хозяйственных злоупотреблений был случай массового заявления жалоб казаками Донской дивизии - случай редкий, ибо казаки привыкли разбирать свои внутренние недоразумения между собой, "не вынося сора из избы"… Мне лично пришлось быть свидетелем подобного же эпизода в одном из уральских казачьих полков при обстановке совершенно исключительной.
Нужно сказать, что казачий быт отличался вообще от армейского некоторыми особенностями, а Уральцев - тем более. У последних нет вовсе сословных подразделений; из одной семьи выходил один сын офицером, другой - простым казаком - это дело случая. Бывало, младший брат - командует сотней, а старший - у него вестовым. Родственная и бытовая близость между офицером и казаком составляли особенно характерную черту уральских полков.
Кончалась японская война. Шли слухи о перемирии. Наш Западный конный отряд переименовали в корпус, командиром которого был назначен начальник отряда ген. Мищенко. Его дивизию - Урало-Забайкальскую - получил ген. Бернов. Приехал и приступил к приему дивизии; я сопровождал его в качестве начальника штаба.
Осмотрели Забайкальцев - все благополучно. Прибыли мы в N уральский полк. Построился полк, как водится, для опроса жалоб - отдельно офицеры и казаки. Офицеры жалоб не заявили. Обратился начальник дивизии к строю казаков с обычным вопросом:
- Нет ли, станичники, жалоб и претензий?
Вместо обычного ответа - "никак нет, ваше пр-ство!" - гробовое молчание… Генерал опешил от неожиданности. Повторил вопрос другой и третий раз… Хмурые лица, молчание. Отвел меня в сторону, спрашивает:
- Что это, бунт?
Я также в полном недоумении: прекраснейший боевой полк, исполнительный, дисциплинированный…
- Попробуйте, ваше пр-ство, начать опрос поодиночке, с правого фланга.
Генерал подошел к правофланговому:
- Нет ли у тебя жалоб?
- Так точно, ваше пр-ство.
И начал - без запинки, скороговоркой, словно выучил назубок, бесконечный ряд дат и цифр…
- С 30 декабря прошлого года и по февраль пятый сотня была в отделе, на летучих постах, и довольствия я не получал от сотенного шесть дён… 18 февраля под Мукденом наш взвод спосылали для связи со штабом армии - кормились с лошадью на собственные…
И пошел, и пошел.
Другой, третий, десятый - то же самое. Я попробовал, было, вначале записывать претензии, но вскоре бросил - пришлось бы писать до утра. Ген. Бернов, выслушав добросовестно десяток казаков, прекратил опрос и отошел в сторону.
- Первый раз в жизни такой случай. Сам черт их не разберет. Надо кончить.
И обратился к строю:
- Я вижу у вас тут беспорядок или недоразумение. От такого доблестного полка не ожидал. Сегодня смотреть полк не буду - приду через три дня. Чтоб все было в порядке.
Бернов доложил о случившемся Мищенке, тот вызвал командовавшего полком - командир был в отсутствии и побеседовал с ним так энергично, что стены китайской фанзы пришли в содрогание…
В течение последовавших двух дней в районе полка заметно было большое оживление. На выгоне, возле деревни, где располагался полк, с кургана, прилегавшего к штабу дивизии, можно было видеть отдельные группы людей, собиравшихся в круг и ожесточенно жестикулировавших. Я поинтересовался, что там происходит; приятель - уралец конвойной сотни объяснил:
- Сотни судятся с сотенными командирами. Это у нас в обычае - после похода. А тут раньше времени смотр все перепутал. Казаки не хотели заявлять на смотру, да побоялись - как бы не лишиться из-за этого права на недоданное…
К вечеру перед смотром я спросил уральца опять:
- Ну как?
- Кончили. Завтра сами услышите. В одних сотнях - ничего, скоро поладили; в других- горячее было дело. Особенно командиру N-й сотни досталось. Он и шапку оземь кидал, и на колени становился. "Помилосердствуйте, - говорит, - много требуете, жену с детьми по миру пустите". А сотня стоит на своем: "знаем, грамотные, не проведешь". Под конец согласились. "Ладно, - говорит сотенный, - жрите мою кровь, так вас и так…"
На другой день, когда начальник дивизии вторично опрашивал претензии в полку, все казаки, как один, громко и весело ответили:
- Никак нет, ваше пр-ство!
А еще через день посланы были в полк чиновники контроля для поверки полкового хозяйства.
II
Месяцы октябрь - ноябрь. Почти не было такого города, где бы не стояла воинская часть, в которую прибывают новобранцы. С вокзалов или от застав, в предшествии оркестра военной музыки и в сопровождении бравых старослуживых, плетутся нагруженные котомками, узлами вереницы молодых парней, имеющих весьма унылый вид.
Военная служба, какою была в николаевское время, когда солдат оставался на ней 25 лет и уходил в "бессрочный отпуск" бездомным, деклассированным или просто калекой, такою и осталась в глазах народа - после реформы и сокращения сроков до 3–4 лет - только тяжелой повинностью. Само слово "повинность" (не долг, не обязанность…) вызывает всегда представление о чем-то тягостном, неприятном, выбивающем жизнь из колеи - будто дорожная, подводная или, в большевицкие времена, "трудовая повинность". От того старого времени, когда оплакивали рекрута, как покойника, а он куражился и пил мертвую неделями, проклиная свою горькую судьбину, и до последних дней остался обычай гулянья-прошанья, конечно с сокращением масштаба слез и водки.
"Еще есть ли, братцы, ребятушки, такова мать -
Отдала сына в солдаты, да не заплакала…" -
говорит старая рекрутская песня. А буйство новобранцев в дни призыва, иногда с разбитием закрывавшихся в ту пору казенных винных лавок, отмечалось в отчетах повсеместно и ежегодно.
Как в старые времена в понятие "повинность" не вкладывалось представление о долге, а в отбывании ее народ не видел "почетного служения", так и в последние годы. И редко в сознание молодого солдата проникала затверженная со слов "дядьки" военная сентенция:
- Солдат есть имя общее, знаменитое…
Редко он разделял мнение своего учителя о преимуществах своего нового положения:
- Был ты в деревне дурак дураком. А теперь образование получишь, может, и до унтера дослужишься…
Прохождением через законодательные учреждения цифры ежегодного контингента новобранцев и разверсткой ее по губерниям и областями начиналась сложная и длительная процедура комплектования русской вооруженной силы. В последние годы перед войной страна выставляла около 1 % всего населения, держа под ружьем 1350 тыс. и требуя ежегодно 450 тыс. пополнения.
От начала и до конца шли отсеивание и отбор. Более 8 % населения было освобождено от военной службы вообще; затем Устав о воинской повинности давал чрезвычайно широкие льготы лицам призывного возраста - по семейному положению и по ряду профессий - такие льготы, каких не знали уставы ни одной из первоклассных европейских армий{Новый Устав, введенный в 1912 г., несколько сократил льготы и упорядочил призыв; но по краткости времени влияния оказал мало.}. Повышенные требования физической годности и хилость городского, главным образом, населения отбрасывали около трети призывных (29–32 %), забракованных по болезням, неспособности и невозмужалости. Эта категория увеличивалась еще на 6–7% теми новобранцами, которых армия возвращала в "первобытное состояние" по болезни и непригодности.
В результате из числа лиц призывного возраста, по Уставу 1874 г., брали на службу в первый год его действия 21 %, а последние - 34–36 %.
В дальнейшем шло распределение по родам оружия. Лучшие во всех отношениях новобранцы посылались в гвардию; более грамотные и знающие мастерства - в "специальные" войска; "крепкие, мускулистые и некоротконогие" шли в кавалерию. А что засим оставалось, поступало на укомплектование "царицы современных полей сражения" - пехоты…
* * *
По прибытии в гарнизон новобранцы направлялись прямо в полк или подвергались предварительно многостепенной разбивке. Командиры, фельдфебели, приемщики чрезвычайно ревниво следят за равномерностью разбивки. Распределяют отдельно неграмотных, малограмотных, грамотных, знающих мастерство и, наконец, немых, т. е. не говорящих по-русски, - этот бич рот, эскадронов, батарей! Во всех категориях распределяют по ранжиру.
Массовая безграмотность призывных до крайности затрудняла положение армии, заставляя командный состав ее тратить много сил и времени на ту работу, которую у соседей производил школьный учитель. В то время как в Германии в годы, предшествовавшие великой войне, поступало неграмотных новобранцев менее 1 %, во Франции - 2–3% - у нас их было около 45 %; причем прогресс выражался такими цифрами: в 1865 г. призыв дал 95 % неграмотных, а через сорок лет, к 1905 г. - 59 %… Почти поголовно грамотных призывных давал Прибалтийский край, за ним шли Ярославская и столичные губернии, в хвосте плелись польские и малороссийские, и совершенно ничтожный % грамотных поступал из Уфимской.
Естественно, что при таких условиях каждый грамотный новобранец был на счету, в особенности в пехоте.
Точно так же желанными были знающие мастерство. Штабы заинтересованы были в типографах, литографах, музыкантах; батареи, обросшие таким же многосторонним хозяйством, как и любой полк, - в кузнецах, слесарях, столярах; все мелкие части - в сапожниках и портных - хотя и знали, что мало-мальски искусного мастерового, после 6-4-месячного обязательного строевого обучения, отберут непременно в высшую инстанцию…
На этой почве с первых же шагов опытные приемщики-солдаты состязались в ловкости и хитрости - в интересах своей части. То окажется маленький подлог в ранжире, то новобранец, очевидно подговоренный, откажется от своей специальности, или вдруг заявит просьбу о назначении в определенную часть, где будто бы служит его родственник… Потом уже, к концу строевого обучения идет борьба между полковыми и высшими штабами из-за писарей, литографов и, главным образом, поваров. Снизу - всяческое укрывательство, сверху - настойчивое давление. Трудно сохранить хорошего писаря для полковой канцелярии или повара для офицерского собрания. С каким поэтому злорадством пошлет, бывало, полк в высшую инстанцию потребованного туда "писаря", оказавшегося полуграмотным, или повара, который на самом деле был только "вторым супником" в третьеразрядном трактире. А настоящего повара "от Тестова" пошлют "по собственному его желанию" в учебную команду, откуда уже ничья сильная рука не может извлечь его на роль прислуги.
Впрочем, такого рода пассивное сопротивление оказывали только части или, вернее, командиры "строптивые". Немногим была охота ссориться с начальством…
Гораздо менее или даже вовсе не интересовались в частях специалистами по другим отраслям, стоявшим вне узкохозяйственных их интересов. Эти лица не подвергались и по Уставу особому учету, а с мобилизацией призывались в общей массе запасных. И когда в первый же год великой войны обнаружилось расстройство целого ряда военных производств - металлургических, химических, аэропланных и т. д., и в действующую армию посыпались телеграммы о возвращении квалифицированных работников, во многих случаях было уже поздно. С фронта получался стереотипный ответ:
"Убит в бою таком-то".