Фестивали, фейерверки…
Праздник встречи двух звёзд.
Даже ночь накануне так не похожа
На обычную ночь!
Басё "Накануне праздника Танабата"
Инженерный факультет устроил праздник в честь дня своего основания. Хидэо облачился в шаровары - праздник-то спортивный - и отправился на стадион. Ей он тоже посоветовал присутствовать.
- Я похлопотал, и Вас тоже пригласили участвовать в жюри! - Хидэо весело подмигнул ей.
Cэнсэи одетые непривычно - в спортивные костюмы, собирались заняться делом привычным - заседать: студенты традиционно отмечали годовщину конкурсом красоты, который судили преподаватели. Стол жюри установили на травке возле трибун, секретарши раздавали сэнсэям анкеты, отпечатанные специально для праздника. Студенты, усевшись на синие пластмассовые покрывала, раскрашивали лица дамской косметикой, запихивали под футболки скомканные газеты, изображая женские прелести. К бумажным грудям добавили юбки, шляпки, лифчики, парики. Наверное, такое направление мыслям парней придавала изолированность в японской жизни мужчин от женщин, порождавшая эффект казармы. Девушки с инженерного факультета - Митико да жиденькая кучка секретарш - хихикали в сторонке, не принимая участия в мужских забавах.
Но парни справлялись и без них. На пыльное поле стадиона вышел разбитной ведущий, из динамиков грянула лихая американская песенка, и представление началось. Команда с кафедры роботов раскачивала бумажными грудями с профессиональными ухватками девиц из кабаре. Певец в трусах, вырезанных сзади сердечком, пел, повернувшись к зрителям тылом. Щуплый паренёк, закутанный в большое полотенце, жеманничал, изображая девушку, раздевающуюся на пляже. Отчаявшись справиться с лифчиком, он приблизился к столу жюри и, извиваясь в подобающих случаю ужимках, попросил сэнсэев расстегнуть крючки. Желающих помочь оказалось много, сэнсэи хохотали до слёз. Безусловным фаворитом оказался молодой толстяк - его пышные формы вполне соответствовали напяленному на него женскому купальнику. Но он один не смог вытянуть в лидеры свою кафедру суперкомпьютеров. Вперёд вырвалось отделение искусственного интеллекта, оно вывело на футбольное поле парня с бумажной трубой на голове. Пока парни, наряженные девицами, прикрывши наготу синтетическими мочалками, извивались в завлекательном танце, труба, вполне опознаваемо изображавшая некую часть мужского тела, под звук хлопушки выбросила ленты белого серпантина. Сэнсэи зааплодировали и единодушно поставили искусственному интеллекту высший балл. Японцы не стесняются естественного. А она, не зная, куда девать глаза, уткнулась в анкету и нарисовала жирный минус. Сидевший рядом профессор Сато покосился на минус неодобрительно, попросил подвинуться:
- Я сейчас вернусь, я ненадолго, только схожу по-маленькому.
Она смутилась, не понимая, что ей делать со столь интимной информацией? В конце концов решила, что деликатный Сато хотел избавить её от лишнего беспокойства - не садиться, а дожидаться его скорого возвращения.
- Август у нас - сплошные праздники, - сказал Хидэо. - Скоро Танабата. - Как, Вы не знаете, что такое Танабата? Разве в России не празднуют Танабату? - Хидэо был очень удивлён.
И китаец Чен удивился - в Китае, как и в Японии, праздновали Танабату - седьмой день седьмой луны, праздник встречи двух звёзд. Чен рассказал легенду: двое влюблённых, пастух и ткачиха, бросили работу ради свидания, и Бог наказал их - повелел жить на разных берегах большой реки. И с той поры они живут врозь - две звезды по разные стороны Млечного Пути. Но раз в году, седьмого августа они встречаются, пересекая небесную реку по сомкнутым, как мост, крыльям сорок. Доктор Чен хорошо знал легенду, потому что она пришла из Китая. И японцы знали сказку о пастухе и ткачихе, правда, они называли их принцем и принцессой. Но все относились к сказке серьёзно. И дружно соглашались - устроить праздник в честь этой звёздной встречи стоит.
Позвонила Намико, сказала:
- Фестиваль Танабата продлится всего три дня, с пятого августа по седьмое. Местное телевидение сообщило: около двух миллионов людей приехали в город полюбоваться Танабатой.
Значит, население города утроилось. И никого не испугала жары. Правда, на улице было уже не тридцать три, как в первую неделю лета, а двадцать девять, но передвигаться по городу было трудно. Однако Намико настаивала:
- Вы должны насладиться фестивалем Танабата! Это самый красивый праздник в Японии! - Намико предложила поехать в центр вместе.
Город изменился. По разным сторонам торговой улицы поставили двух больших кукол из папье-маше - белокурую девочку в балетной юбочке и паренька в западном камзоле. Куклы протягивали друг к другу руки, Япония решила поиграть в сказку. В торговом квартале всё пространство под стеклянными сводами заняли бумажные фонарики. Впрочем, название "фонарик" плохо подходило к огромным сооружениям. Высоко, под самыми стеклянными сводами располагался верх фонарика - большой шар или барабан, с которого свисали многочисленные хвосты метров десять длиной. Их набирали из цепей, спиралей, журавликов, корабликов, драконов, сложенных из бумаги по канонам знаменитого японского искусства оригами. Мириады вещичек из бумаги наверняка потребовали бездну труда и времени…
- Фонарики делают магазины, соревнуясь друг с другом. На фестивале проводят конкурс: чьи украшенья лучше, - так говорила Намико.
Уставшая от скромности-экономности Япония гуляла с излишеством, с размахом. Фонарики висели так густо, что не могли даже колыхнуться. Порывы океанского ветра, врываясь в галереи, вязли в плотной стене бумаги. По Ичибанчо трудно было пройти - людям, как и фонарикам, было тесно, потому что весь народ, городской и лишний, устремился в центр на фестиваль.
Плотная толпа ползла через бумажные дебри, бодая лбами хвосты, свисавшие почти до земли. Безвольно подчиняясь течению тысячи людей, она брела, слушая шорох ног, шуршание бумаги… Людская река была стиснута берегами магазинов, и торговцы этим пользовались. Они суетились и вопили, предлагая бесплатно попробовать и задёшево купить. Сквозь бумажные хвосты просунулись чьи-то руки, вручая ей и Намико рыбные котлеты, надетые на зубочистки. Отбившись от торговцев рыбой, они попали в зону активности двух шустрых парней, предлагавших японское мороженое - гранулы льда, политые фруктовым сиропом. Потом изнемогшие в неравной борьбе с продавцами путники попали в лапы торговца веерами. Он цокал ногтем по бамбуковому скелету своих изделий, похожих на древесный лист, поглаживал блестящий шёлк, расписанный жеманными японскими красавицами в высоких причёсках, и, демонстрируя возможности веера, размахивал им у самого носа беззащитных граждан.
У перекрёстка толпа замерла. Ей преградило путь выходящее, вернее, вытанцовывающее с перпендикулярной улицы фестивальное шествие. Девочки в коротких красных кимоно, расписанных иероглифами, приседали, выбрасывая вперёд ногу, разводя руками. Мальчики играли на флейтах, парни изо всех сил лупили в большие барабаны. Тяжёлой работы ради барабанщики разделись по пояс, перехватили лбы жгутами полотенец. От громкой музыки, сотрясавшей внутренности, от криков торговцев, от многолюдья и душного шуршания бумаги у неё затюкало в висках. В глазах мельтешили, слепили пёстрые фонарики, лоб щекотали хвосты, нос першило от бумажной пыли. Она стала озираться в поисках выхода, но со всех сторон, заслоняя белый свет, колыхалась бумага, и ничего вокруг не видно было, кроме бумажных лент, среди которых болталась её бедная голова.
К счастью, дойдя до конца торгового центра, толпа выползла из-под стеклянных сводов на открытую улицу. Здесь без фонариков, на свету ей впервые удалось рассмотреть тех, кто путешествовал вместе с нею по бумажной реке. Толпа оказалась сплошь молодой. Молодые мамы и папы несли на руках, плечах и спинах малышей, вели за руку одного, двух, трёх подросших - любопытных, озирающихся, с изумлённо распахнутыми чёрными глазами. Девчушек нарядили в цветастые кимоно. Намико говорила, что хлопчатобумажные летние кимоно недороги, всем по карману. Намико называла их юката, а фестивальные короткие кимоно с иероглифами, в которые оделись танцовщицы и музыканты, хапи - у кимоно было много разновидностей. Юкаты девочек подпоясали широкими нейлоновыми шарфами, завязав их за спиной большими бантами. Малышки стали красочнее фонариков.
Но самым ослепительным украшением Танабаты были девушки. Ради фестиваля они скинули джинсы и футболки и надели юкаты. На ярком хлопке - красном, зелёном, но чаще старинно-синем, цвели невиданные цветы. Блестели шёлком жёсткие широкие пояса, колыхались за хрупкими спинами огромные банты. Тонкие пальцы девушек церемонно выгибались, придерживая яркие бутоны японских сумочек - узелков, ножки в белых носочках с отделённым большим пальцем изящно семенили, цокая лаковыми сандалиями. Манеру размашисто шагать девчонки оставили дома вместе с тупоносыми модными башмаками. Космополитки стали японками. И это им шло. И кимоно шло девчонкам гораздо больше, чем джинсы. Тысячи красавиц шли по улице. Словно высадился в городе десант из прошлого. Кавалеры в европейских костюмах поблекли рядом с японскими красавицами. Они шли притихшие, восхищённые. И только парни в серых мужских кимоно, низко, под животом подвязанных поясами, смело и гулко стучали по мостовой деревянными сандалиями гэта на двух брусках - подставках. Но их было совсем немного. Японскую старину хранили женщины.
- Ах, как хорошо, что Вам понравилась наша Танабата! - хлопала в ладоши Намико, она торопилась уехать домой, где скучал муж, великодушно пожертвовавший заботами жены ради удовольствия иностранки.
Часам к шести толпа приобрела ясное направление движения - к реке. Люди растекались по набережной, рассаживались на высоком берегу, на мосту. Задерживались у вынесенных на обочины улиц жаровен, запасались печёными ракушками, кукурузой под соевым соусом, усаживались на расстеленных прямо на асфальте синих циновках, выкладывали пиво и закуски, затевали пир. Только девушки в кимоно остались стоять, возвышаясь над простецким людом как охранные башенки. В кимоно невозможно плюхнуться на мостовую с банкой пива в руке. Все чего-то ждали, оборотясь в одну сторону, к реке. Ровно в семь тридцать, когда стало смеркаться, с поляны за рекой взлетели в небо первые ракеты. И грянул фейерверк. Ракетам было тесно в небе, как бумажным фонарикам под крышами торгового центра…
- Это искусство пришло к нам из Китая, - говорил Шимада в понедельник, - но и мы, японцы, на фейерверки большие мастера.
Телевизор три дня напролёт показывал мастерские, где делают фейерверки. Немолодые женщины заворачивали щепотки серого порошка в бумажки, обвязывали нитками, укладывали внутрь полого шара. А мужчины в резиновых сапогах и касках заправляли шары в торчком стоящие на поляне трубы и быстро их поджигал. Вот и вся технология чуда.
Три дня город гудел от толпы, от криков торговцев, от фестивальных шествий. Утром восьмого августа торговый центр походил на помойку. Мостовая была усыпана обрывками цветной бумаги, пустыми банками и остатками праздничной еды. Теперь тяжело было не голове, а ногам, по щиколотку утопавшим в мусоре. Заспанные уборщики ошалело смотрели на разгром, не понимая, с чего начать. Но всё-таки начинали. После шумной Танабаты городу предстояло быстро приготовиться к празднику тихому. В середине августа наступал буддийский день поминовения - Обон. В Обон души умерших возвращались в родные места. Город снял фонарики и взялся за шётки, тряпки, мётлы… Нельзя же принимать души в такой разор!
Обон (Плывущие огоньки)
О, не думай, что ты из тех,
Кто следа не оставил в мире!
Поминовения день…
Басё
В городе стало тихо. Запахло цветами. Ими торговали всюду: в магазинах, на улицах, рынках. В овощных лавках появились странные вещи - маленькие яблочки и какие-то мелкие овощи на большом листе, похожем на лотос или лопух.
- Это угощение для душ умерших предков, его кладут на домашний алтарь, - сказала Намико. Она словно стеснялась, словно сомневалась, стоит ли говорить о таких потаённых вещах с чужим человеком. Обон - не для праздного любопытства. Обон - событие печальное. Супруги Кобаяси собирались на кладбище, на могилу отца Хидэо. - Запаситесь деньгами в банке, - предупредила Намико. - И в магазине купите необходимое. В Обон три дня будет закрыто всё.
Утром пятнадцатого запах цветов сконцентрировался на шоссе, ведущем к предгорьям, к кладбищам. Вся Япония ехала к родным покойникам. И она поехала вместе с Японией. Вышла из автобуса у кладбищенских ворот, постояла немного под навесом, возле длинного жестяного умывальника с множеством кранов, как в пионерлагере. Здесь люди, покинувшие свои машины налегке, брали совки, вёдра, ковшики и шли прибрать могилки, поставить букеты цветов в высоких стаканах из обрезков бамбукового стебля или из его пластмассовых подобий. Сделав свою работу, люди оставляли под навесом общественный инвентарь, чтобы следующие посетители кладбища могли воспользоваться им. Рук не мыли, просто выбрасывали испачканные в земле белые перчатки и выходили к своим машинам чистенькими. В этой стране было хорошо организовано всё, даже скорбь. Может, от этого здесь справлялись со скорбью легче. На кладбище никто не плакал, все работали.
Вечером телеэкран заполнили мужчины в угольно-чёрных костюмах с голубым цветком в петлице, власти Японии отмечали национальный траур: пятнадцатое августа - день капитуляции Японии. Императорская чета низко склонились перед убранной цветами сценой, перед памятью жертв войны. Лёгкий, сухощавый император и элегантная императрица в чёрном платье с жемчугом на шее… Многие женщины здесь надевали жемчуг на чёрное в дни скорби. Императрица, как положено японке, стояла чуть позади мужа, кланялась чуть ниже… Хранить японские традиции - важная обязанность императорской четы.
Шестнадцатого позвонила Намико, она хотела показать иностранке толонагаши - плывущие огоньки.
- Вы просили, - смущаясь, сказала Намико
Она действительно просила показать ей плывущие огоньки, которые видела когда-то в кино. Красивая японка в кимоно пускала на воду горящую свечу в бумажном фонарике в память об умершем муже. Над рекой склонялась ива, старый храм отражался в воде, японка плакала. А по воде плыл колеблющийся огонёк, ограждённый от ветра гармошкой бумаги с большими чёрными иероглифами. Теперь она сможет увидеть это сама.
- Для этого надо ехать в национальный парк на побережье, толонагаши будут выпускать там. Я могу поехать с Вами.
Милая Намико даже в день скорби готова была исполнить желание гостьи.
Японцам стоило бы на время Обона ввести одностороннее движение: пятнадцатого утром в сторону гор, шестнадцатого вечером - в сторону моря. К пяти часам японское единодушие обернулось мёртвой пробкой на шоссе. И на вокзале клубилась толпа. Билеты на электричку, идущую в национальный парк, продавали со скидкой по случаю Обона. Власти чтили народный обычай и не хотели на нём наживаться. В поезд они с Намико едва втиснулись. Кондиционеры задыхались, открытые окна не помогали - на улице было плюс тридцать. Ей захотелось выйти из вагона и навсегда забыть о плывущих огоньках и о японских традициях, имеющих такое количество приверженцев.
- Поезд пойдёт без остановок, - утешила чуткая Намико и непреклонно сжала губы, приготовившись терпеть.
На платформе приморского посёлка было не лучше, чем в вагоне: плотная, почти недвижимая толпа и душное дыханье моря. Полицейские подравнивали расползающуюся людскую массу, подталкивали её легонько к набережной. Всё пространство между отелями и морем, включая тротуары и даже часть дороги, было застелено синими циновками. Крошечные островки между ними заполняли тележки и палатки, торгующие съестным. Душный дым от ракушек и печёной кукурузы стелился над синим пластмассовым полем, на котором люди сидели, ели, пили и даже спали. К морю было не подойти. И нечего было надеяться увидеть ни плывущие огоньки, ни саму воду. Намико, не павши духом при виде людского нашествия, свернула к бетонной набережной. Конечно, в промежутки между циновками поставить ногу было нельзя, но можно было, изрядно постаравшись, не наступать хотя бы на еду, на руки, ноги. Люди на циновках на проходящих внимания не обратили, как на дело обычное. Произнеся в сотый раз "сумимасэн", она, наконец, увидела воду. Они устроились у выхода на мол, почти пустой. Сюда пускали за две тысячи йен желающих полюбоваться зрелищем с комфортом, сидя на стульях, по такому случаю выставленных на мол. Примоститься у самых ног продающего билеты удалось лишь подтянув колени к самому подбородку.
В семь, когда стало смеркаться, к мосту подплыла простая рыбачья лодка. Внутренность её светилась. Два мужика, споро орудуя, принялись выпускать за борт огоньки. Скоро к ним на помощь пришла другая лодка, наполненная светом, и через несколько минут вся бухта была усеяна светящимися точками. Выгрузившись, дядьки завели моторы и уехали. И не поплакали даже над плывущими огоньками, как красивая японка в кино. Потому что вряд ли в домах у дядек было столько покойников. Вряд ли вообще в здешних местах была такая жуткая смертность. Несколько огоньков волна прибила к набережной. Перегнувшись через каменный бордюр, она выловила один. Чего с ним церемониться, с ничейным! Пучок рисовой соломы был перехвачен посередине верёвочкой, расплюснут в два круга размером с блюдце, скреплённых по краям. Посередине стояла свеча, окружённая куском полиэтиленовой плёнки, измятой, наверное, специально, чтобы свет играл. Получился упрощённый вариант поминального фонарика, серийный, индустриальный. Толпа никакого интереса к огонькам не выказала, продолжая есть, пить и спать. Толпа ждала чего-то ещё. И в восемь это что-то грянуло. Над бухтой повис огромный фейерверк. Море огня, повторённое в воде, смешалось со светящимися точками плывущих огоньков… Намико встала, сказала рассудительно:
- Конечно, это красиво, но когда всё кончится, будет давка!
В понедельник в университете было пусто. Обон - это ещё и отпуска, японские отпуска, знаменитые своей краткостью.
- Отпуск в промышленности - две недели, но мы получаем деньги от налогов с производства, и потому наш отпуск должен длиться меньше, - Хидэо говорил, как государственный муж. И сожаления по поводу мизерности отпуска не выражал. Напротив, он считал длинное безделье непозволительным. - Я никогда не отдыхаю долго. Я просто добавляю к двум выходным три дня обона.
И Шимада собирался отдыхать четыре дня. И Кумэда сообщил ей, что нормальный отпуск в университете - неделя, но профессора обычно не используют и это время. Вопрос - как провести свой отпуск? - здесь не возникал. Что можно успеть за три - четыре дня? Отоспаться, поваляться на татами… Поехать к морю? В горы? На курорт? Сэнсэи улыбались.
- Это для богатых!
И недоверчиво слушали её рассказы про бедный русский народ, который отправляется к морю на двадцать четыре дня. Во взглядах японцев читалось недоверие. И осуждение - такие долгие перерывы в работе ведут к потере квалификации! А неразумные траты на поездки - к экономическим проблемам.
Шимада серьёзно выслушал её сетования на толчею на побережье, сказал строго, предупреждая насмешки:
- Многолюдные гуляния свидетельствуют о процветании страны!