Шимада всегда появлялся в студенческой, когда в нём была нужда. То ли студент не справлялся с компьютером, то ли ей срочно требовалось разъяснение. Или поддержка. Он был какой-то другой, этот сэнсэй Шимада, не такой, как все вокруг. Высокий среди низких. Разговорчивый среди молчаливых. Он обладал вещами редкостными в здешних местах: искренностью, лысиной и чувством юмора. А из Америки привёз ещё и неяпонскую манеру выражаться напрямик.
- Сотрудничество вынуждает профессоров впускать посторонних в свои лаборатории. Профессора этого боятся. - Шимада помолчал немного, словно не решаясь говорить. Решился. - Посторонний человек может обнаружить, что профессора преувеличивают свои заслуги. Совместная работа вскрывает правду, а это не всегда желательно.
Да, в науке многие боятся мальчика, который может крикнуть:
- А король-то голый!
В науке много нынче голых королей. Но Хидэо - смелый человек, впустил её в свою лабораторию. Впустить-то впустил…
- Мне надо поехать в Токио, к профессору Сакагути, - сказала она Хидэо.
С Сакагути она познакомилась пять лет назад на конгрессе в Риме. Он заговорил о сотрудничество, которое показалось ей полезным - она пригласила Сакагути в Москву. Они написали план совместной работы, её лаборатория получила первые результаты. Теперь она хотела обсудить их с коллегой.
- Мы договорились с Сакагути ещё в Москве о моей поездке в Токио!
Нет, Хидэо не сказал: "не езди". Но её визит стал обрастать сложностями, проволочками.
- Но мы уже согласовали дату!
Хидэо помрачнел. Сакагути - это серьёзно. Сакагути - влиятельный токийский профессор. И как раз в той области, где работает Хидэо. Опасно перечить Сакагути. Хидэо закрылся в своём кабинете. Через некоторое время он вбежал к ней, улыбаясь, - он нашёл выход.
- Не могли бы Вы дать мне телефон профессора Сакагути? О, конечно, он у меня есть, просто куда-то задевался. Теперь нет времени искать…
Через пару минут из кабинета Хидэо донеслось обильное:
- Йорошику онегай-таши-мас!
Это "йорошику" трудно переводилось. Оно представляло собой нечто очень любезное вроде "располагайте мной" или "я всегда к вашим услугам".
- Я рассказал профессору Сакагути, что Вы временно работаете в моей лаборатории. А поскольку Вы проявляете интерес к работам Сакагути, я помогу Вам посетить его институт в Токио, - Хидэо говорил так, словно мысль о её визите к Сакагути посетила его только что.
Японские обычаи - штука замысловатая. То её представляют Кумэде, с которым она накануне проболтала чуть не полчаса, то объявляют о её визите к Сакагути после того, как они уже согласовали дату. А происходили все эти странные вещи потому, что она действовала неправильно, через голову шефа. Хидэо исправил её оплошность, взял ситуацию под контроль. И Сакагути вовсе не удивился, а включился в игру. Следующее его письмо начиналось словами:
- Ваша поездка, организованная сэнсэем Кобаяси…
Через несколько дней выяснилось, что Хидэо пригласил токийского коллегу посетить свою лабораторию. Она узнала об этом, когда на пороге её кабинета явился величественный Сакагути, а за его спиной - сияющий Кобаяси. Он не только взял события в нужные берега, но и обернул её прыть себе на пользу - заманил в гости знаменитого столичного профессора, что очень полезно для репутации. Теперь Хидэо мог кому угодно говорить:
- Когда меня посещал профессор Сакагути…
За окнами мок сезон дождей. Визит к Сакугути откладывался, измерения у Ямагути не проводились. Она металась в поисках какого-нибудь выхода - звонила Ямагути, писала Сакагути - рыбка билась о стеклянные стенки аквариума.
- А Вы проявляете инициативу! - улыбался Хидэо.
И в его улыбке было что-то недоброе. Он стал считать её беспокойной и опасной. И принял меры. Она почувствовала, что её связи с внешним миром потихоньку перекрываются одна за другой. Створки японской раковины медленно, незаметно сжимались и однажды - клац! - захлопнулись совсем, оставляя её в узеньком пространстве лаборатории. Пытаясь защитить свою свободу, то, что от неё осталось, она бросилась за советом к соотечественникам - они встречались изредка в столовой, в факультетском магазинчике… Соотечественники не удивились, у них творилось то же самое.
- Здесь Вашу прыть тормознут! - хмыкнул Гриша.
- Будете сидеть в лаборатории и носа не высунете! - язвительно заметил Миша.
А новоприбывший Олег - высокий, сильный - сказал:
- Тюрьма здесь! Тюрьма открытого типа.
Как и положено профессору физики, он умел давать чёткие формулировки.
- За такую зарплату можно и в тюрьме посидеть! - зло отрезал Гриша.
А Миша поспешил отойти в сторонку.
Вечером, возвращаясь домой, она, как обычно, любовалась картинками японской жизни: женщиной в кимоно, крошечным деревцем в витрине магазина, сосной с причудливой слоистой кроной. Но теперь она замечала и другое: красивые японские картинки забраны в тесные рамки несвободы. Женщина в туго запахнутом длинном кимоно, в негнущихся сандалиях семенила мелко, сдавленно. Крошечное деревце было творением знаменитого японского искусства бонсай, искусства так замучить дерево, чтобы то, чему природа предназначила стать высокой, вольной сосной, превратилось в жалкого карлика. Большой сосне тоже не позволяли расти свободно, её крону разделяли на горизонтальные пласты, туго прикручивая ветви к деревянной раме. Клетки рамы, похожей на тюремную решётку, неестественно распластывали, выгибали дерево. Однажды супруги Кобаяси специально подвели её к этой сосне, чтобы показать раму.
- Так сосне придают нужную форму, - объяснял Хидэо. - А слишком длинные ветки обрезают. Всё чрезмерное нехорошо!
Ей захотелось защитить длинные ветки, остановить занесённый над ними нож, спасти сосну от клетки:
- Может, лучше дать дереву свободу?
- Слишком много свободы - нехорошо, - заученно произнесла Намико.
Хидэо одобрительно посмотрел на жену и строго на иностранку. Потому, что она смеялась и спрашивала:
- А что такое слишком?
Японский вакуум (Поговорим!)
Плотно закрыла рот
Раковина морская.
Невыносимый зной.
Басё
Осторожность иногда заставляет промолчать.
Японская пословица
Молодой немец, увидев её в коридоре, широко улыбнулся, радостно поздоровался, остановился. Он любил с ней поболтать. А ей нравилось слушать, как синеглазый парнишка с нежностью рассказывает о маме - докторе и о дедушке - известном хирурге, который дал внуку денег на поездку в Японию к профессору Сато. Дед считал - внуку полезно поработать в лаборатории, знаменитой на весь мир миниатюрными приспособлениями, которые можно использовать и в медицине тоже. Вскоре в разговорах, кроме мамы и дедушки, стал появляться и другой предмет - японские девушки, особенно одна из них - юная секретарша сэнсэя Сато Томоко. Парень, кажется, был влюблён.
Возвращавшийся с собрания Хидэо, заметив её рядом с немцем, остановился, посмотрел внимательно, скрылся в своём кабинете. Через несколько минут он приоткрыл дверь, выглянул, явно нервничая. Потом, потеряв терпение, с озабоченным видом вышел в коридор, как бы невзначай приблизился к беседующим, прислушиваясь, и, наконец, не выдержал, окликнул её:
- Зайдите ко мне! - Встретил вопросом: - О чём Вы беседовали с аспирантом сэнсэя Сато?
- О японских девушках, - улыбнулась она.
Хидэо посмотрел подозрительно, пожал плечами.
Вечером позвонила Намико. Она никогда не звонила просто так, а тут заговорила о пустяках и вдруг…
- Вы, кажется, подружились с Клаусом?
Оказывается, молодого немца звали Клаусом. Телефонная трубка замолчала, словно ожидая признаний, и, не дождавшись, спросила напрямик:
- Интересно, о чём вы беседуете?
Намико помогала мужу. И так же, как он, не поверила версии "о девушках". Наутро Хидэо снова позвал её к себе, сказал раздражённо:
- Я отвечаю за Вас!
Она не поняла, какую опасность для неё представляют беседы с немцем? Тем более о девушках. Из пространных наставлений Хидэо выходило, что в разговоре с посторонними людьми она нечаянно может сказать что-то не то. И не так. А что такое то и как это так, она может и не знать. Поскольку иностранка. А сэнсэй всё это знает, но не может её поправить, потому что она ведёт неподконтрольные ему беседы. В результате её неосторожные разговоры могут навредить репутации сэнсэя Кобаяси. Хидэо советовал не увлекаться общением с посторонними, а ещё лучше вовсе не выходить за стены лаборатории. Здесь её окружают только свои люди, и даже если она скажет нечто неправильное, её слова вреда не принесут. Не желая навредить Хидэо, она стала беседовать с Клаусом пореже.
К счастью, мальчишка этого не заметил. Он вообще ничего, кроме Томоко, не замечал. Хидэо успокоился. Но однажды он услыхал её разговор с Митико.
- Физика переживает кризис, - говорила она, а Митико слушала, по-детски приоткрыв рот. - Мы должны уделять больше внимания выбору темы исследования, искать новые пути.
Хидэо насторожился, снова вызвал её в свой кабинет, раздражённо сообщил, что не приемлет слово "кризис", а также "новые пути". Что в физике вообще, и в его лаборатории в частности, всё обстоит прекрасно, а тему исследований студентам задаёт он, так что проблема поиска новых путей их волновать не должна.
- Какой кризис! Я вообще не понимаю, о чём Вы говорите? - Хидэо нервно ходил по комнате.
- Но наука действительно переживает кризис, - она решила пошутить. - Вы заметили, в физику перестали идти красивые ребята.
Хидэо погрозил ей пальцем.
- Я вот расскажу об этих Ваших словах Митико! Разве она нехороша собой?
Но Митико собиралась работать на фирме. И красавец Кубота, и умница Адачи… На фирмах платили лучше, чем в университетах.
- Нет никакого кризиса, - строго выговаривал Хидэо. - Моя идея получает всё новые подтверждения. Вы просто пессимистка! А я - оптимист! Я - оптимист! - повторял он, словно хотел уговорить себя, что теперь, когда он добрался, наконец, до желанного профессорства, никаких кризисов быть не может. И не должно.
Вскоре она почувствовала - Хидэо отгораживает от неё студентов. Завидев её с ребятами, он замедлял свой бег, прислушивался подозрительно. И перебивал, встревая в разговор. Он говорил по-японски, косясь на неё, посмеиваясь. Может, он произносил нечто вроде - не слушайте её! Она того, с причудами! Обиженная, она уходила, и сэнсэй охотно уступал ей дорогу. В хорошие минуты Хидэо качал головой с завистью.
- Как горячо Вы дискутируете! Студенты никогда не дискутируют со мной так!
- Какие же дискуссии могут быть, если Вы требуете от ребят только "хай!" и безусловное подчинение?
На этом хороший разговор заканчивался - её "хай!" Хидэо злило.
- Вы внушаете студентам неправильные мысли! - сердился он.
Он был абсолютно уверен - своих мыслей у студентов быть не может.
Она замолчала совсем. Впрочем, здесь молчали все. Утром студенты бросали, входя, "охайо госаймас!" и утыкались в компьютеры. Каждый в свой. Это в России работали командами: один тянул расчёты, другой - измерения, что кому сподручнее. И все подолгу обсуждали планы и результаты. В коллективистской Японии работали поодиночке, один студент - одна тема. И молчали - в студенческой всегда стояла тишина. И сэнсэи молчали, скользя по коридорам, церемонно кланяясь друг другу. Уста они размыкали только для "йорошику". И невозможно было вообразить, что запечатанные в строжайшие костюмы сэнсэи улыбнулись бы вдруг не по процедуре, а от души и вместо "йорошику" спросили бы друг друга "как дела?", да поговорили бы про жён-детей или футбол-хоккей… Вообразить такое было так же невозможно, как представить себе сэнсэев, вдруг двинувшихся по университету в исподнем. Здесь все помалкивали. В транспорте, на улицах, в магазинах… Даже стайки детей, подростков шли в полной тишине.
Вечерами она бросалась к телефону, чтобы отвести душу в дамской болтовне. Но дамы - Зухра, Намико, отвечали одинаково:
- Извините! Сейчас я не могу разговаривать, муж дома, я должна его обслуживать!
А позвонить подружкам с работы было нельзя, праздные разговоры по служебному телефону здесь не вели. Спасаясь от душившего безмолвия, она стала обильно приглашать гостей. Две пары хорошо знакомых людей - супруги Шимада и Кобаяси - пришли без опоздания, принесли дорогие подарки, сели за стол и… замолчали. Молчание японцев, кажется, не тяготило. Но она не выдержала, заговорила… Её вопрос, их ответ - краткий, лаконичный и опять молчок - нормальный японский разговор. Она пошарила в голове в поисках темы, которая дала бы возможность гостям хоть немного поговорить, а ей накрыть на стол.
- На японском телевидении все передачи так похожи друг на друга и мнение только одно - официальное. У вас есть оппозиция?
Мёртвая тишина, висевшая над столом, ещё больше помертвела. Дамы глядели друг на друга. Вопрос был адресован, конечно, им, у японских мужчин времени смотреть телевизор нет. Дамы молчали. Не знали, что такое оппозиция, или не хотели обсуждать такую опасную тему? Мучительное напряжение свело лица женщин. Испарина на их лбах проступила даже сквозь толстый слой пудры. Это походило на старт велогонки, когда никто из спортсменов не хочет тронуться первым, чтобы рассекать плотный воздух, и все стоят, прокручивая педали, повиливая рулём, соревнуясь, у кого первого дрогнут нервы.
Нервы дрогнули у неё. Она почувствовала себя садисткой, пытающейся вырвать нечто запретное из уст невинных созданий.
- Да Бог с ней, с оппозицией! Хотите, я дам вам рецепт голубцов?
Ветерок облегчения овеял собрание. Дамы защебетали оживлённо, доставая из сумочек блокноты. Мужчины принялись горячо обсуждать, как записать по-японски это странное русское слово "голубцы"? Плотный воздух пришлось рассекать ей, и она, естественно, проиграла, обессилела. Потому что уметь разговаривать в Японии - это уметь молчать. Когда Хидэо и Намико ушли, Шимада решился объясниться:
- Мы, японцы, от разговоров очень устаём, для нас это чрезмерная нагрузка.
А его жена добавила:
- Наша императрица от общения с журналистами даже заболевает, теряет дар речи…
- А знаете, почему японцы молчат? Они проговориться боятся, - говорил американец Дик.
На автобусной остановке она увидела белобрысого парня, поздоровалась по-английски… Этого оказалось достаточно, чтобы незнакомец заговорил. Даже не спросив, кто она и откуда, едва представившись, он заговорил быстро, обильно, словно торопясь высказать накопившееся.
- Японцы боятся сказать лишнее, что может навредить репутации, карьере… Здесь ведь не прощают ничего и придают огромное значение любой мелочи. Поэтому каждое слово японцу приходится тщательно проверять. А это утомительно. Потому здесь и не любят говорить. - Парень излагал свои наблюдения долго, даже пропустил свой автобус. - Конечно, для карьеры лучше помалкивать в любой стране, но здесь особенно. Потому японские начальники и боятся говорливых. Любой японский босс предпочтёт молчаливого сотрудника способному. Здесь высшая похвала - спокойный.
Иногда безмолвие лаборатории становилось особенно невыносимым. Никогда в жизни, нигде не испытывала она такого страшного, такого полного одиночества, как в Японии, знаменитой своим коллективизмом! Она подходила к окну, смотрела на ворон, летевших молча, мечтала - хоть бы каркнули! Всё-таки живой голос! Ища спасения, уходила бродить по университетскому городку в надежде встретить своих. В библиотеке часто попадалась Анна.
- Японский язык, сама его структура не располагает к долгим доверительным беседам, - объясняла Анна. - "Поговорить по душам" на японский не переводится, восточная культура поощряет не открытость, а замкнутость, молчаливость. - Анна говорила со знанием дела, теорию она знала хорошо. А вот с практикой справлялась хуже, жаловалась: - Живу, как в пустоте! Дома сижу одна и молчу, на работе молчу тоже. И все вокруг молчат. Сэнсэи скажут "коничива!" и в сторону. Я уж пыталась и чай им заваривать, и печенье домашнее приносить, чтобы сделать отношения более тёплыми. Никакого эффекта! Cъедят, буркнут "аригато" и разойдутся. Словно избегают меня. Сосед по дому встретится, поздоровается и бегом скатывается по лестнице, спасаясь от страшной перспективы остановиться и поболтать. Я звонила в Москву, в свой институт, жаловалась, что тут японский язык забуду. Коллеги не верят. Специалисты по Востоку, по Японии не верят! А зачем мне мой японский, если я всё время молчу? Я тут вообще разучусь говорить. На любом языке!
Около полудня в столовой можно было встретить Диму.
- Я пробовал учить японский, да бросил, - признавался он. - А зачем? Здесь никто друг с другом не разговаривает. Я и английского почти не знаю, думал, в Японии подтяну, но тут нет времени, да и надобности. Так и живу третий год без языка. И без проблем. Тут меньше проблем возникает, если молчишь. Я и русский скоро забуду. Домой-то я ночью прихожу, жена и дети уже спят.
Олег часто бродил между полок университетского магазинчика.
- Сюда вот убегаю, в лаборатории невмоготу, - говорил он, бесцельно листая проспекты. - Безвоздушное пространство тут, японский вакуум. И фон тяжёлый, низкий. Давит. А пики хорошего настроения очень редки. - Физик Олег использовал физические термины. И она понимала его. И не только потому, что физик тоже. - У меня шея толстая и то… - Олег вздыхал. - И как Вы, женщина, выдерживаете здесь? - И он смотрел на неё с состраданием с высоты своего роста.
Вечерами в студенческой, шаркая пластиковыми шлёпанцами, обычно появлялся Шимада. Заваривал в своей почерневшей кружке крепчайший кофе и мешкал, не уходил. Может, он не только за кипяточком заходил? Может, и ему тяжко было от родного обычая проводить дни молча? Шимада долго размешивал кофе, поглядывая на неё, словно приглашал - поговорим! Но первым разговора не начинал. Начать полагалось ей:
- Какая скверная сегодня погода!
- Да, плохая! - соглашался Шимада.
И замолкал. Вопрос - ответ. Её вопрос, его ответ, как положено японцу.
- Как Вы провели выходной?
Шимада рассказывал о теннисном турнире в школе младшего сына, а она улыбалась благодарно:
- Как хорошо, что Вы вернулись из Америки как раз к моему приезду!
- Да, хорошо, - соглашался Шимада. - Вы помогаете мне не потерять навыков английской речи. Уроки английского языка в Японии стоят дорого.
Значит, он разговаривал с ней потому, что это выгодно? Экономически. А она думала - интересно. Приятно. Впрочем, может, и интересно, и приятно, да Шимада никогда в этом не сознается - японцу не пристало откровенничать.
- Молчание - это наша японская скромность, - объяснял Шимада. - И деликатность. Зачем навязывать свои проблемы другому?
Легонько скрипнувшая дверь пропустила клубящийся вихрь, центром которого был стремительный, невероятно озабоченный Хидэо. Пока тормозящая машинка закрывала дверь, сэнсэй успевал окинуть взором комнату, метнуть подозрительный взгляд на неё и Шимаду, нахмуриться, спросить:
- О чём беседуем?