Тень горы Нараяма
Стебли морской капусты.
Песок заскрипел на зубах
И вспомнил я, что старею.
Басё
Визитные карточки Япония потребляла как хлеб. Вернее, как рис. У работающего японца они всегда были в достатке, всегда наготове. Он раздавал их щедро и немедленно бежал в типографию, если запас иссякал или если менялась его должность, адрес, место работы… Без визитки японцу на службе никак нельзя - карточку положено вручать партнёру, клиенту и просто случайному человеку, с которым пришлось знакомиться. Воспитанный японец протягивал карточку немедленно вслед за поклоном, держа её за кончики двумя руками, чтобы удобнее прочесть. А прочесть надо было как можно быстрее - от этого зависело, как низко надо кланяться хозяину визитки и как с ним говорить. И какими словами. Без этого мини-досье на собеседника японец просто нем. Если собеседник незнаком. Но зачем ей протягивал визитку входящий в фойе Кокусаи-центра доктор Такасуги? Ведь они знакомы давно.
- Это - мой новый адрес, домашний, - Такасуги поклонился. - Компания Ниппон Стил уволила меня на пенсию. - Она изумлённо посмотрела на Такасуги, ему не было и пятидесяти. Какая пенсия? Такасуги грустно усмехнулся. - У нас в Японии теперь экономический спад, компании вынуждены сокращать число сотрудников. Стали меньше брать молодых и увольняют стариков. А мне уже сорок пять лет - это первая ступень выхода на пенсию.
У японской пенсии, оказывается, были ступени…
- Когда сотруднику исполняется сорок пять, руководство компании предлагает ему уйти, - Такасуги объяснял абсолютно бесстрастно, словно это его не касалось. - Некоторые соглашаются получить раннюю пенсию - при этом платят хорошее выходное пособие. Но теперь жизнь так дорожает, что никакого пособия не хватит. Многие уходить не хотят. Таких переводят в филиалы, в дочерние компании где-нибудь в провинции, на меньшую зарплату. - Такасуги с новыми условиями не согласился, и его оправили на пенсию. На его место компания взяла выпускника университета. - Выгода тут тройная, - честно рассказывал Такасуги, - во-первых, зарплата молодого мала, ведь наше жалованье зависит от стажа. Во-вторых, фирма экономит на страховке - у вновь нанятых сотрудников она поначалу проще, дешевле, да и болеют молодые меньше. Наконец, молодой будет очень стараться, работать ночами, чтобы пробиться на следующую ступень. Основа богатства наших компаний - упорная работа молодёжи. - Такасуги не сказал "эксплуатация молодёжи". Он вообще говорил так, словно согласен был с мудрой политикой компании, выбросившей на улицу его, нестарого ещё, полного сил. - Пожилой человек не может работать так интенсивно, как молодой, - покорно говорил Такасуги.
- А молодые пенсионеры не пытаются протестовать против ранних увольнений? - спросила она и поймала изумлённый взгляд Такасуги. Он оставил её неприличный вопрос без ответа, сделал вид, то вообще не слышал его.
- Я пытаюсь найти новую работу. Возможно, мне попадётся место в университете или в какой-нибудь фирме в провинции, в маленьком городке. А если такого места не найдётся… - Такасуги невесело улыбнулся. - Ну что же, наймусь уборщиком или шофёром! Там вакансии есть всегда! Когда у меня появится новое место работы, я тотчас извещу Вас, пришлю новую визитку, - пообещал Такасуги и поспешно отошёл, завидев важного начальника из провинции. На совещание Такасуги приехал ради поиска работы.
- О причине раннего увольнения Такасуги нетрудно догадаться, - усмехнулся профессор Нагаи, пряча в карман новую визитку молодого пенсионера, Такасуги одарил карточкой и его. - В последнее время Такасуги-сан очень успешно работал. Выступал на всех международных конгрессах. Ни одного не пропускал! Он даже превзошёл своего шефа!
- Превосходить шефа опасно в любой стране, - согласилась она.
- А тема пенсии актуальна и для меня, - вздохнул Нагаи, - к сожалению, я работаю в Токийском университете. - Слова "к сожалению" совсем не шли к Токийскому университету. Работой в Токийском университете полагалось гордиться. - Когда наступает старость, приходится пожалеть, что живёшь в столице, - покачал головой Нагаи, - наш университет увольняет на пенсию в шестьдесят лет. - Но лаборатория Нагаи была знаменита на весь мир! А сам профессор был полон сил и идей. - Это не имеет значения, - губы Нагаи тронула жалкая улыбка. - Я, как и все, оставлю работу в тот день, когда мне исполнится шестьдесят лет - таков порядок.
Нагаи объяснял процедуру: когда придёт его срок, соберётся профессорский совет и назначит преемника. Обычно с уходом профессора его лаборатория просто прекращала своё существование, но группа Нагаи использовала слишком дорогие приборы, и потому её сохранят, назначив нового начальника.
- Вам следовало бы работать у нас! - подошедший Хидэо поймал конец разговора, засмеялся удовлетворённо. С годами у него появилось преимущество перед знаменитым токийцем - в провинциальных университетах сэнсэи трудились до шестидесяти трёх лет. - Но Вам не стоит горевать, Нагаи-сан! - вежливо заметил Хидэо. - Имя Токийского университета и Ваша репутация обеспечат Вам после выхода на пенсию хорошее место, например, в частном университете…
Это была обычная практика - пенсионеры из государственных университетов перекочёвывали в частные, там пенсия назначалась в семьдесят лет. Подбирая знаменитых пожилых профессоров, частные университеты поднимали свой престиж, считавшийся не таким высоким, как у заведений государственных.
- Но в последнее время стало трудно получить такое место, - вздохнул Нагаи. - Частные университеты стараются не брать людей со стороны, сохраняют вакансии для своих, чтобы привлечь квалифицированных людей помоложе, оставить им перспективу…
- Но у Вас есть и другая возможность…
Хидэо имел в виду место консультанта. Фирмы часто нанимали пенсионеров-профессоров - скорее для престижа, чем для реальной работы.
Она слушала сэнсэев с удивлением: разговор о пенсии вызывал у них не расслабляющие мысли об отдыхе, путешествиях, внуках, а заботы о поисках новой работы. Эта проблема волновала не только молодого Такасуги, но и пожилого Нагаи.
- Теперь на пенсию не прожить, - печально улыбнулся он.
- В вашей стране такие маленькие пенсии? - спросила она.
Сэнсэи переглянулись, смутились, и хором запротестовали:
- Нет, нет, конечно, нет!
Пенсия составляла около сорока процентов последней зарплаты, отнюдь не маленькой у японского профессора - около ста тысяч долларов в год, - это взялся объяснять Хидэо. Нагаи согласно кивал - оба сэнсэя знали эти расчёты досконально. Кроме того, при увольнении они получали единовременное пособие, зависящее от числа проработанных лет, помноженных на зарплату, - в Японии стоило получить профессорское место пораньше. Сумма пособия получалась огромная - около полумиллиона долларов. Япония уважала своих профессоров! Чтила, как национальное достояние! И старость их обещала быть безбедной.
- Полмиллиона - это совсем немного! - притушил её восторги Хидэо, - примерно пять годовых окладов!
Она покорно кивнула - действительно, немного! И подавила тихий вздох зависти.
- Пенсия и теперь невелика, - сокрушался Хидэо, - а дальше будет ещё хуже - рождаемость падает. Теперь одного японского пенсионера поддерживают пятеро работающих, а когда я выйду на пенсию, их будет только четверо! Наша страна и так самая старая в мире - средний возраст японца сорок один год, а в последнее время стареет ещё больше.
- Если я, выйдя на пенсию, не найду места, придётся пойти работать жене, - печально усмехнулся Нагаи. - Да, она никогда не работала. Кем её возьмут? Разве что уборщицей… Ну что же, пойдёт уборщицей! Не голодать же нам! - И Нагаи жёстко усмехнулся.
- На пенсии не бедствуют только те, кто имеет своё дело, - Хидэо указал на маленького, пухленького старичка с белым пушком на голове. - Это - профессор Итоку. Ему восемьдесят, но он продолжает возглавлять собственную фирму.
Итоку раздавал коллегам рекламные проспекты своих новых изделий. В молодые годы он сделал открытие и получил международный патент. Но найти хорошую работу в государственном учреждении это ему не помогло, и он создал свою фирму, частную. Это принесло ему богатство, но в повадке старичка, в его низких поклонах проглядывало что-то робкое, словно он чувствовал себя классом ниже сэнсэев - государственных служащих.
- Нам, японцам, на пенсии особенно сложно, - Нагаи печально потупился, - мы слишком заняты пока работаем и не успеваем завести хобби.
Нагаи стал рассказывать историю о коллеге, которому перед увольнением разрешили забрать домой свой электронный микроскоп - таким образом университет сэкономил деньги, которые пришлось бы платить за вывоз старья на свалку. А старый сэнсэй, поставив прибор у себя дома, смог продолжить привычное занятие. Смешная была история. Но сэнсэи не улыбались.
- Я провёл в своём университете больше сорока лет, с тех пор, как пришёл туда студентом, - печально сказал Хидэо. - Я всё время проводил в университете. Что я буду делать дома?
- Муж-пенсионер в доме - это беда! - говорили женщины в Шимин-центре. - Домашней работы мужчины не знают, толку от них нет, они только мешаются под ногами! Мы, японки, называем их "ненужной кучей сырого мусора"…
Ей стало жалко сэнсэев. Захотелось утешить их:
- Мне кажется, японским пенсионерам живётся совсем неплохо!
В городе ей часто приходилось видеть группы благопристойных пожилых мужчин и дам - они заполняли туристские автобусы, музеи, храмы, спешили в Шимин-центр на уроки танцев и кулинарии, на поля для гольфа…
- Вы живёте в престижном районе! - мрачно усмехнулся Хидэо. - На окраинах Вы ничего подобного не увидите.
Да, в бедных кварталах старики одевались не в спортивные костюмы, а в тёмные ветхие кимоно. И лица у них были иссиня-бледные, пергаментные, с набрякшими подглазицами. И спины у старух были такие скрюченные, что ходить они могли, только повиснув на остовах детских колясок. Должно быть, татами и вечные поклоны согнули этих несчастных женщин?
- Татами так не согнёт! - мрачно усмехнулся Нагаи. - Это - рис, работа согнувшись, по колено в холодной воде, ревматизм…
Она слушала грустные рассуждения пожилых сэнсэев и вспоминала Леночкину книгу. "Сказ о горе Нараяма" - так назвал японский писатель свой жуткий рассказ. В день семидесятилетия отца или матери сын сажал на спину их, живых, ещё здоровых, и нёс на гору умирать. Таков был порядок - старый должен освободить место молодым, урожаи небогатой японской земли не позволяли прокормить лишний рот. И старики покорялись. А если не выдерживали медленного умирания на горе от голода и холода, приползали ослабевшие к дому, униженно просили впустить. Их уносили опять, связывали, бросали в пропасть, чтобы не нарушали порядок. И никто их не жалел. Только маленькие внуки плакали, услыхав стоны старика за порогом, просили пустить дедушку домой, но родители пресекали это неяпонское чувство - жалость.
За окнами Кокусаи-центра белели свежими снежными шапками предзимние горы. Может, среди них была и гора Нараяма? Ведь она где-то здесь, на севере. Почему-то именно воспоминания о жестокости этой горы приводили на память рассказы японцев о пенсии - вроде приличной, но такой неумолимой своим приходом точно в день рождения, равно неизбежной для талантливого учёного и пустого клерка. Японские правила вряд ли позволят назначить Мицугэ профессором, значит, дело Нагаи после его ухода на пенсию погибнет. Япония потеряет знаменитую на весь мир лабораторию. Но никого это не волновало, все покорно следовали японским правилам. И Нагаи покорно готовился к неизбежному, привыкал, повторяя:
- Я старею! - И, подарив ей книгу о японских праздниках с картинками бурлящей фестивальной толпы, пояснил: - Я выбрал именно эту книгу потому, что здесь много энергии, а в моём пожилом возрасте её уже не хватает. - И за русский подарок поблагодарил словами жалкими: - Спасибо, что не забыли старика!
Лёгкий, стройный Нагаи без морщин и седин словно старался соответствовать надвигающейся пенсии, как бабка из сказа про Нараяму, что, отправляясь умирать, выбивала свои крепкие белые зубы камнем, чтобы не выглядеть неприлично молодо, когда сын понесёт её на гору. Идеальная упорядоченность японской жизни оборачивалась горой Нараямой.
Она шла по университетскому коридору, заполненному молодыми, энергичными сэнсэями. Встретить божьего одуванчика здесь было невозможно. И невозможно увидеть лабораторию с устаревшим названием. Вывешенные на дверях таблички блистали новизной: суперкомпьютеры, роботы, машинный интеллект… Консервативная Япония знала эффективный способ постоянного обновления - в день выхода на пенсию старый профессор снимал с дверей старую табличку и уходил, оставляя свободные помещения. И место для новой таблички. Способ был жестокий. Но здесь сначала думали о благе Японии. А уж потом - японцев.
Глава XII. Времена года - зима
Уродливый ворон -
И он прекрасен на первом снегу
В зимнее утро!
Басё
Зимой на солнечной стороне улицы…
С треском лопнул кувшин:
Ночью вода в нём замёрзла.
Я пробудился вдруг.
Басё
Чтобы холодный вихрь
Ароматом напоить, опять раскрылись
Поздней осенью цветы.
Басё
Она проснулась оттого, что у неё замёрз нос. Открыв глаза, увидела прямо перед собой ледяную корку на подушках у балконной двери. Дверь - одинарная, холодная, сверху донизу стеклянная, да ещё раздвижная, оставляла у полозьев широкую щель. Заткнуть её навечно было нельзя - на балконе стояли канистра с керосином и стиральная машина. Только подушки для сидения на полу, принесённые Намико, прикрывали щель. Теперь они примёрзли к двери. А не будь подушек, примёрзла бы её голова.
- Зиму в Японии не живут, переживают! Зимними ночами в доме бабушки замерзала вода в вазе с цветами, - рассказывал уроженец здешних мест Шимада. - Вылезти из футонга стоило большого напряжения воли…
Интересно, почему Шимада говорил в прошедшем времени? В его теперешнем доме по утрам было, наверное, не теплее. Японцы, как и она, отапливали свои жилища керосинками. Днём они кое-как прогревали дом, но на ночь их выключали, чтобы во сне не сгореть или не угореть. И потому утром… Ну что хорошего может быть в квартире с одинарными щелястыми окнами, что простояла без отопления всю зимнюю ночь?
- Вам хорошо! В японских домах теплее, - завидовали ей иностранцы из международного общежития.
Их просторные хоромы с линолеумом вместо тёплых татами даже днём удавалось прогреть не лучше, чем до пятнадцати градусов, сколько керосина ни жги. А за ночь тоненькая бетонная стенка выпускала наружу всё тепло, так что к утру в комнатах устанавливалась такая же температура, как на улице, минус пять. Японская зима несерьёзная: даже здесь, на холодном севере Хонсю. Что такое для русского минус пять? На улице. Но если минус пять дома…
Оттягивая страшную процедуру подъема, она поглубже зарылась в футонг. Усиленный на зиму московским пледом, одеялом Намико и всеми тёплыми тряпками в доме, футонг стал похож на звериную нору. И для того, чтобы по утрам из этой норы выбираться, она разработала целую процедуру. На мгновение высунув руку из футонга, включила маленький электрический обогреватель, с вечера поставленный на татами рядом с постелью. Выждав несколько минут, пока ледяной воздух прогреется хотя бы чуточку, она натянула под одеялом тёплый халат, ночевавший вместе с нею в постели - иначе его утром невозможно было бы надеть. Собрав всю волю в кулак, она вынырнула в морозное облако комнаты, опрометью кинулась в столовую, нажала кнопку большого керосинового обогревателя и побежала обратно в спальню. Завернув по пути к телевизору, нырнула обратно в тёплую берлогу футонга.
Показывали прогноз погоды. На южной части карты Японии покачивались зонтики с каплями дождя, на севере улыбались снежные бабы - там шёл снег. На кривых дневного изменения температур полуденные горбы таяли, как у оголодавшего верблюда. И без слов всё было понятно - зима. Пущенная на полную мощь керосинка быстро разогрела воздух. Окна в столовой заплакали. Но она всё равно накинула на плечи пальто - туалет и ванная располагались рядом с прихожей. Эту часть квартиры отсекала гармошка раздвижной двери. С приходом холодов стала понятна ценность этого сооружения, казавшегося летом ненужным. Если раздвинуть гармошку, спальня, столовая и кухня нагревались быстрее, и керосина шло меньше. Но третья комната, прихожая, ванная и туалет плохо прогревалась даже при сложенной гармошке - Вероника с Николой звали это место в её квартире Сибирью. Сами они зимой даже на ночь не выключали кондиционер, оплачивая огромные счета за электричество.
Выйти утром в Сибирь было нелёгким испытанием. Она шагнула в ванную, как в прорубь, повернула ручку газовой колонки, намереваясь принять душ. Колонка работать отказалась. Кое-как поплескав на лицо ледяной водой, она посмотрела на себя в зеркало - зрелище было жуткое: посиневший нос, на плечах пальто… Придётся просить Намико вызвать мастера, чтобы починить колонку, - тоскливо думала она, натягивая спортивные брюки. В последнее время выгонять себя на пробежку становилось всё труднее - уж больно тоскливо было в парке зимой - голые ветки да вороны. И серый океан заодно с серым небом. Она нехотя открыла дверь на галерею… И замерла. Дальние горы, ближние холмы, городская улица - всё было бело. Ночью выпал снег, первый снег этой зимы.
- Юкки, юкки! - радостно кричала девочка.
Милое это слово по-японски означало снег. Девочка бежала по заснеженной дорожке парка вприпрыжку и, завидев знакомую иностранку, не поклонилась церемонно, как обычно, а помахала издали рукой, улыбаясь заспанным личиком. Её рыжий щенок по имени Пу рвался, натягивая поводок, и возбуждённо скулил, принюхиваясь к незнакомому запаху, это был первый снег в его жизни. Они часто встречались по утрам в парке: она делала зарядку, девочка гуляла со щенком. Девочке было лет четырнадцать, она охотно болтала по-английски, не очень смущаясь. Но сегодня она только смеялась и бегала без удержу, как её щенок. Потому что выпал снег. Оказалось, многие кусты сохранили плотные тёмно-зелёные листья. Они были незаметны среди серых веток, но теперь под снегом горели ярко - листья и… цветы. Наверное, старые, засохшие? Она подошла поближе - занесённые снегом кусты были густо облеплены лопающимися бутонами - бело-розовыми, свежими… Цветы, пришедшие вместе с первым снегом! В середине декабря! Парень, выскочивший в парк побегать, увидел цветущий куст, вернулся домой за фотоаппаратом. И долго прилаживался, чтобы получше снять. Молодая мама наклонила веточку с бутонами пониже, поближе к личику своего малыша, заговорила, улыбаясь. Значит, и для привычных японцев это чудо - зимние цветы.