* * *
На этом можно было бы поставить точку, если не упомянуть об одном, если хотите, чрезвычайно "трудном" утре.
Еще в 1944 году мне разрешили пользоваться радиоприемником: он был нужен для ориентации и проверки прохождения в эфире материалов. Корреспонденты газет могли прочесть посланное ими с фронта; переданное в эфир живет несколько минут. Не имея приемника, приходилось месяцами бывать в неведении о результатах своей работы. Приемник был со мной и в Прибалтике, и в Германии. Тем, кто разрешил мне это отступление от тогдашних строгих правил, я дал слово, что не подведу их. Геббельсовскую брехню я ни разу не слушал, но за "Последними известиями" на французском языке, передаваемыми из Лондона, я следил, если улучал свободное и удобное время. Некоторые из моих товарищей не без насмешки относились к моей пунктуальности в держании языка за зубами; они не видели греха в том, если корреспонденты в своем кругу послушают и то, что тогда слушать не полагалось. Но я терпеливо переносил уколы, оставаясь при убеждении, что у войны законы строгие и непреложные.
Берлин был взят. Завершение войны представлялось вопросом нескольких дней.
И вот настало это очень "трудное" утро. Я перехватил первое в мировом эфире сообщение из Фленсбурга о капитуляции Деница. Сказать об этом нельзя было никому: сообщение могло не подтвердиться; малейшее размагничивание способно было принести вред. И действительно, на нашем фронте группа фельдмаршала Шернера, уклоняясь от капитуляции, прорывалась с боями на запад.
Но как трудно было хранить в себе самом радостное сообщение! И кому - корреспонденту, призванному не только первому схватывать новость, но и делиться ею с теми, от контакта с которыми во многом зависит его осведомленность. А тут пришлось быть хранителем тайны, пока она перестала ею быть, до того, когда о событии, которого наш народ ждал 1418 дней, торжественно возвестил ликующий голос Москвы.
Павел ТРОЯНОВСКИЙ. СОЛДАТСКИМИ ДОРОГАМИ
1
Телеграмма из редакции:
"Вам выезжает Константин Симонов тчк Помогите ему выполнить важное задание редакции тчк Очень надеюсь на вас тчк Вадимов".
Бывало вот такое с главным редактором газеты "Красная звезда" Давидом Иосифовичем Ортенбергом (Вадимовым) во время войны. Он иногда перебарщивал в желании сделать хорошее еще лучше. Как будто бы без директивы из Москвы мы, фронтовые корреспонденты в Туле, не встретили бы как следует Симонова, не помогли ему.
Симонов есть Симонов. Его любили и уважали не одни читатели "Красной звезды", "Правды", слушатели Всесоюзного радио, ценители поэзии. И уж конечно же тепло и сердечно относились к нему в дружном коллективе фронтовых корреспондентов. А меня плюс ко всему этому связывало с Константином Михайловичем боевое товарищество по Халхин-Голу.
Шел декабрь 1941 года. К этому времени Симонов был именитым военным корреспондентом, большим публицистом и поэтом - его военные стихи читались взахлеб.
Но только, наверное, мы, работники "Красной звезды", хорошо ведали о том, как познавал Симонов войну, как вырабатывал и оттачивал мужественный стиль своих рассказов, очерков, стихов. В июле под Могилевом он вывез трех советских летчиков из-под огня фашистских автоматчиков. В дни обороны Одессы Симонов преимущественно находился на переднем крае - то в боевых порядках стрелковых рот, то в ударных батальонах моряков. Писатель участвовал в боевом походе на подводной лодке к берегам Румынии. В начале боев за Крым Симонов попадал в такие рискованные ситуации, что потом сам изумлялся тому, что остался невредим.
Он пережил все самое тяжелое и отчаянное, что пережили в первые месяцы войны миллионы советских солдат и командиров, вместе с ними шел нелегкими солдатскими дорогами.
Приехав в Тулу и выйдя из машины, он сразу спросил:
- Как с Калугой, я не опаздываю?
Я должен был разочаровать его, показав на своей карте приблизительное очертание фронта.
В работе Симонов был всегда нетерпелив и неугомонен. Усталости не признавал. Вот и сейчас тут же отправились в штаб 50-й армии. Эта армия остановила у стен Тулы танковые дивизии гитлеровского генерала Гудериана, преградила им путь к Москве.
Командующий армией генерал-лейтенант Иван Васильевич Болдин в разговорах с корреспондентами как-то заметил, что из фронтовых писателей и корреспондентов ему больше всего по душе Константин Симонов. Командарму нравилась его поэзия - энергичная, глубокая, патриотическая, его правдивые, яркие корреспонденции и очерки.
И не удивительно, что, услышав о прибытии Симонова в Тулу, командующий быстро принял его. Генерал вышел из комнаты навстречу нам. Это был крупный человек. Он чуть прихрамывал и опирался на палку. С первых же минут И. В. Болдин не скрывал своей симпатии к писателю. Они говорили о войне вообще, о знаменитом рейде генерала в тылах немецких войск, о поражении врага под Москвой, о героической обороне Тулы, о сегодняшних операциях армии.
- Калуга входит в наши планы, - сказал И. В. Болдин, отвечая на вопрос Симонова, - Но пока соединения армии встречают сильное противодействие врага.
Худой и какой-то угловатый от этой худобы, Симонов дотрагивался время от времени до крохотных усов и был весь - внимание. У него была отличная память, и он часто не делал записей, откладывая это на время после разговора. Сейчас он, по-моему, даже опасался вынуть блокнот, чтобы не смутить этим командарма.
Я смотрел на Симонова и вспоминал нашу первую встречу. Она произошла в августе 1939 года за рекой Халхин-Гол у сопки Ремизова, где наши войска, выполняя интернациональный долг, помогали армии Монгольской Народной Республики изгонять с ее территории дивизии японских самураев.
Накануне Симонов прилетел из Москвы с направлением в газету "Героическая красноармейская". Редактор поручил писателю Владимиру Ставскому вывезти его на передовую. На командный пункт полка они пришли часов в одиннадцать утра. Один - пожилой, громадный, с крупными чертами лица, ромбами в петлицах, другой - совсем юноша, в защитной форме без знаков различия и в больших кирзовых сапогах.
В небе появились японские бомбардировщики. Все поспешили в щель. Один Симонов остался наверху. Он растерянно смотрел на приближающиеся самолеты и, видимо, затруднялся принять решение. Раздался громкий голос Ставского:
- Константин, немедленно прыгай к нам!
И Ставский протянул к нему свои сильные руки.
Еще там, на Халхин-Голе, начались солдатские дороги Симонова.
Сейчас он возмужал, хотя ему было всего двадцать шесть лет.
"Как я понял из слов генерала… - пишет К. Симонов в первом томе своих писательских дневников "Разные дни войны", - ситуация под Калугой складывалась довольно трудная. Немцы с двух сторон оставались еще очень близко от Тулы. Но наша ударная группа прорвалась вглубь по Калужской дороге и дошла до самого города. Бой шел за предместья Калуги. Прорыв был совершен на большую глубину, но по обеим сторонам узкой кишки прорыва по-прежнему были немцы. Они то в одном, то в другом месте перерезали эту кишку, так что от штаба армии до командовавшего наступавшей на Калугу группой войск генерала Попова было почти невозможно добраться. А он, в свою очередь, не мог добраться до своих передовых частей, которыми временно начальствовал один из командиров дивизий.
Словом, переплет был сложный, но Болдин действовал в этих условиях смело и решительно. И, учитывая психологическое состояние немцев в те дни, очевидно, так и следовало действовать. То есть поступать с немцами так, как всего каких-нибудь два месяца назад они поступали с нами".
Несмотря на такую обстановку, Симонов предложил все-таки попытаться достигнуть окрестностей Калуги или хотя бы расположения генерала Попова. Для надежности поехали на двух машинах.
В эти дни свирепствовали страшные метели. Дорогу местами совсем занесло. В двух или в трех местах образовались большие "пробки" машин. С огромным трудом нам удалось миновать эти заторы. Потом перед нами выросла настоящая стена из снега.
- Тпру-у, приехали, - сказал мой шофер Михаил Бураков.
Толкаем "эмку" сюда, толкаем туда - ни с места. Пошли за трактором. Он вытащил нас из сугроба. Измучившись до предела, измотав до опасного машину, поняли, что пробиться вперед нельзя.
- Счастье, что погода нелетная, - сказал Симонов, - а то бы нам дала тут жару фашистская авиация…
Погода, действительно, благоприятствовала действиям наших войск, хотя они и испытывали невероятные трудности.
Вернувшись в Тулу, Симонов попросил редакцию прислать нам редакционный самолет "У-2".
На следующий день утром Константин Михайлович вдруг исчез из поля нашего зрения. Мы и в штаб, и на узел связи, и в обком - нет Симонова. Собирались уж наводить справки в госпитале. И тут, какой-то довольный, сияющий, Симонов вошел в дом, где мы жили.
Улыбается. На все наши вопросы ответил лишь на ухо шепотом:
- В кино, на свидании был…
И тут я вспомнил, что в кинотеатре на улице Коммунаров шел фильм с участием актрисы, которая стала героиней знаменитого сборника стихов Симонова: "С тобой и без тебя".
В ожидании самолета Константин Михайлович каждый день куда-нибудь ездил. Освободили город Плавск - он туда, освободили Одоев - в него. А в перерывах между поездками беседует с И. В. Болдиным или с его адъютантом Е. С. Крицыным. Думал написать о Болдине очерк.
Вечером он у нас, среди корреспондентов. Читает стихи. Рассказывает об Одессе, о походе на подводной лодке, о том, как был в разведке на Севере. А однажды прочитал поэму "Сын артиллериста".
Не переставал восхищаться генералом И. В. Болдиным. Почти наизусть знал известный приказ Верховного Главнокомандующего, в котором отмечена смелость, выдержка и решительность генерала, сумевшего из-под Белостока вывести из окружения большую группу войск. На долгом пути группа И. В. Болдина бесстрашно вступала в схватку с превосходящими силами противника. А когда был ранен адъютант Крицын, генерал вынес его с поля боя на своих плечах…
- Великолепная тема! - говорил Симонов.
Делаем новую попытку пробиться к Калуге, и опять неудача. Наконец приходит из Москвы самолет. Симонов в этот же день берет курс на Калугу. Снег валит стеной. Самолет делает посадку. Но, как выясняется, далеко в стороне от Калуги. Сесть сели, а взлететь не могут. Симонов толкает самолет, помогая ему сдвинуться с места, и еле успевает взобраться в кабину.
В штабе армии сообщают, что в этот день из шести связных самолетов только один добрался до группы генерала Попова.
Толкая самолет, Симонов растянул мышцы. Нужно ложиться в госпиталь, в крайнем случае спешить в Москву. Он выбирает Москву и полушутя-полусерьезно говорит мне:
- Калугу оставляю тебе…
2
Письмо из Сталинграда под Моздок от Василия Коротеева, фронтового товарища и друга, октябрь, 1942 год:
"Зачем спрашиваешь, как дела… У вас на Северном Кавказе они неважны, а у нас еще хуже… Недавно проводил Ортенберга и Симонова. Читал, конечно, "Дни и ночи"? Я считаю этот очерк вершиной советской военной публицистики. Главное достоинство его - правда. Симонов все видел своими глазами, слышал своими ушами, все пережил сам. У нас тут считается героем человек, который хотя бы один раз перебрался через Волгу в Сталинград. А Симонов делал это четырежды. И за эти переправы было всякое - от непонятной тишины до бурного кипения воды вокруг от разрывов мин и снарядов. Были жертвы. Но было и счастье - нас не бомбила немецкая авиация… Костю я в общих чертах знал. Талантливый поэт и прозаик. По тому, что читал, слышал от нашего брата фронтового корреспондента, полагал, что он должен быть еще и очень отважным. И сейчас с удовлетворением убедился в этом. Поверь, в иные моменты тут было более чем страшно. Ортенберг спросил Костю: "Ну что, разве ты здесь не испытываешь страха?" Он ответил: "Как все". А вечером ушел от нас в роту, которая зарылась в камни в развалины зданий в пятнадцати - двадцати шагах от немцев. Симонов показывает нам пример не только писательским мастерством, но и храбростью, честностью в сборе материалов…"
И еще письмо от Леонида Высокоостровского, тоже друга и боевого товарища:
"Большое спасибо за поздравление. Честно говоря, не думал, не мечтал, что когда-нибудь рядовая работа рядового корреспондента "Красной звезды" будет так высоко оценена - орденом Красного Знамени… А ты знаешь, что Вася Коротеев получил Красную Звезду?
Вот кого бы я хотел видеть еще награжденным за Сталинград, так это Константина Симонова… Он, правда, только в мае награжден орденом Красного Знамени… Я бы дал ему второй…
Ты его знаешь давно. Я узнал его тут, в Сталинграде. Большой писатель. Большой публицист. И смелейший, храбрейший человек.
Мы с ним должны были преодолеть в одном месте десять метров пространства, которое враг накрывал многослойным огнем. Надо было или ползти, или сделать быстрый рывок. Перед нами это опасное место пытались перебежать четверо. Один был убит, один - ранен. Я предложил перебраться в роту на локтях и коленях. Гораздо безопаснее. А Константин Михайлович сказал:
- Нет, Леня, надо перебежать… Ты подумал, что о нас с тобой подумают бойцы и командиры, к которым мы идем?
Действительно, все было на виду наших войск.
Мороз по коже прошел. Но делать нечего. Неужели два батальонных комиссара не сумеют сделать то, что делали и делают десятки, сотни советских воинов?!
Все-таки первым побежал я. Благополучно. Махнул рукой Симонову. Через сколько-то мгновений он стоял около меня. У обоих сердца колотились так, что слышно было. Костя обнял меня, и мы пошли.
Слушай дальше. Беседуем с командиром роты и политруком. Не поверишь - это была настоящая репортерская школа для меня. Как он умеет задавать вопросы! Как перед ним открылись души двух разных людей!
Я бы, честно говоря, поговорил еще с пулеметчиком и еще с одним бойцом и хватит - пошел бы обратно. Константин Симонов поговорил со всеми солдатами и какие детали нашел! Потом он читал стихи, знаменитое "Жди меня". Видел бы ты, как слушали его бойцы…
В общем - я влюбился в него".
А вот строки из писательского дневника Симонова:
"Ясный осенний день. Берег вовсю бомбят. Земля под ногами то сильнее, то слабее содрогается от разрывов. Кругом все смешалось - развалины домов, рухнувшие бараки, изогнутые рельсы, рваные железные бочки, доски, обломки мебели, утварь…"
И среди этого разрушительного хаоса войны, рядом с защитниками Сталинграда писатель Константин Симонов, спецкор "Красной звезды", чьи статьи и корреспонденции, очерки, рассказы, стихи звали к стойкости, решительности, мужеству.
3
Январь 1943 года. Северный Кавказ. Советские армии преследуют отступающего противника.
В наш дом в станице Гулькевичи, где ненадолго остановился штаб фронта, неожиданно входят Константин Симонов и фотокорреспондент Яков Халип. На их одежде, обуви, на лицах и руках жирная кубанская грязь. Наша хозяйка Мария Ивановна Новикова, пожилая казачка, вопросительно смотрит то на меня, то на гостей.
- Свои, мамаша, свои, - говорю хозяйке. Симонов просит согреть хоть ведро воды. Из горницы выглядывает изумленная внучка Марии Ивановны - тринадцатилетняя Рая.
Пока я отводил нового шофера к нашим водителям, Симонов и Халип чем-то покорили хозяйку и ее внучку и уже сидят за столом, пьют чай с курагой, которую Костя привез из Ташкента.
После трапезы я и Мария Ивановна предложили Симонову отдохнуть. Он взглянул на меня так, что мне стало не по себе. Но я понял его: отдыхать будем после войны.
Я повел его информироваться в штаб фронта. И тут же заметил разительную перемену в поведении работников оперативного отдела. С нами, рядовыми фронтовыми корреспондентами, они неразговорчивы, скрытны, сухи. А сейчас каждый, как купец, разложил перед известным писателем весь свой товар: карты, сводки, шифровки.
Не знаю, каким путем дошли сведения о приезде Симонова до Военного совета. С писателем изъявил желание встретиться командующий Северо-Кавказским фронтом генерал-лейтенант И. И. Масленников. Должен сказать, что до этого командующий не принимал ни одного корреспондента. Я сказал об этом Симонову. Он ответил:
- Пойдем, отказываться нельзя.
Вернулись на квартиру. Халип сладко спал. Симонов разбудил его и громко сказал:
- Вставайте, Яков Николаевич. Поехали!
И умчались в одну из дивизий, которая отличилась в последних боях.
Возвратились утром.
По каким-то творческим делам побывал Симонов в Алма-Ате, Ташкенте и Тбилиси. Не очень щедрый на разговоры, Костя все-таки кое-что нам рассказал. В столице Узбекистана он познакомился с женщиной-узбечкой, которая усыновила пятерых сирот - русского, двух украинцев, белоруса и еврея. Ребята потеряли родителей при эвакуации из западных областей страны.
- Небольшого роста, глаза добрые-добрые, - рассказывал Симонов. - И застенчивая, как все хорошие люди. Спросил ее: "Не трудно будет - трое своих да пятеро приемышей?" - "Нет, нет, - мотает головой, - будет хорошо, хорошо будет…"
Призвали писателя выступить перед рабочими завода "Ташкентсельмаш". В цехах - женщины, пенсионеры, подростки. От станков не уходят по 14–16 часов. А питание скудное.
- Тяжко? - спросил Симонов пятнадцатилетнюю девушку, которая собирала автомат.
- А вам на фронте легче? - ответила девушка.
Не знаю, можно ли соскучиться по фронту. А вот по корреспондентской работе он явно соскучился. Почти каждый день ездит то в одну, то в другую часть.
Известность Симонова - военного писателя и поэта - росла. Его стихотворения "Жди меня", "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины" знали наизусть миллионы людей на фронте и в тылу. Зачитывались его сталинградскими очерками.
А он не менялся: все такой же компанейский, простой, душевный.
Однажды поздно вечером протягивает мне листочек. Стихи! Зову Халипа. Читаем:
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С "лейкой" и с блокнотом,
А то и с пулеметом
Сквозь огонь и стужу мы прошли…
Музыкальный Халип тут же подбирает мелодию одной известной песни и напевает. Я подтягиваю. Поет и Симонов.
Рая зачарованными глазами смотрит на нас. Мария Ивановна отошла от печи и, прислонив руки к груди, слушает незнакомую песню.
Мы поем с чувством, так как симоновские слова отвечают нашему настроению. Это было первое исполнение песни Симонова "Корреспондентская застольная", которую потом так полюбили фронтовые журналисты.
Когда мы кончили петь, Рая подошла к Симонову со школьной тетрадочкой:
- Напишите на память, пожалуйста…
Костя не может отказать и пишет песню в тетрадь.
Между прочим, тут, в Гулькевичах, Симонов преподал всей нашей журналистской братии хороший репортерский урок. Каждый из нас слышал много рассказов станичников о зверствах врага. Но эти рассказы казались нам не слишком новыми, вроде повторения виденного и даже не один раз описанного. А Симонов не поленился копнуть глубже и откопал такие факты, которые потрясли всех советских людей. Я имею в виду его корреспонденцию в "Красной звезде" под заголовком "Гулькевичи - Бердин. Поезда рабов".
12 февраля рано утром был освобожден город Краснодар.