Итак, в начале 1695 года цари объявили поход на Крым. Однако уже в феврале различные источники сообщают о намерениях русских войск двигаться под Азов. Гордон в своем дневнике записывает, что 6 февраля на Пушечном дворе состоялся военный совет, на котором "приняты различные решения относительно нашего похода под Азов". Об этом же пишет и Лефорт в письме в Женеву 16 февраля: "Сейчас я могу вам сказать следующее: вся страна готовится и собирает полки, чтобы, когда вскроются реки, отправиться с его царским величеством Петром Алексеевичем. У нас четыре армии. Первая отправится водным путем до турецкого города Азова, который его величество будет осаждать". Из письма Лефорта можно узнать, что были учтены преимущества водного маршрута, а также в наличии был план, во всяком случае четыре генерала уже получили распоряжения. "Первого вы знаете, – пишет Лефорт, – это я, ваш покорный слуга". Остальные генералы – П. Гордон, А. М. Головин и командующий кавалерией Б. П. Шереметев. Единого главнокомандующего не было, все генералы, имевшие в своем распоряжении по 12 тысяч человек, занимали равноправное положение. Это, как мы убедимся, не пошло на пользу делу, поскольку в действиях генералов не было согласованности.
Полки двинулись под Азов не одновременно: 4 марта выступили 12 полков генерала Гордона, а полки Лефорта и Головина вместе с Петром последовали за ними только в начале апреля.
4 мая Петр сообщает в письме Ромодановскому: "Генералы Автомон Михайлович и Франц Яковлевич с пристани пошли в обоз и станут ночевать, отошед версты с три, а утре, Бог изволит, пойдем под самой Азов и будем промышлять, сколько Господь помощи подаст". 5 июня Головин и Лефорт заняли свои позиции и тут же подверглись нападению. Позиция Лефорта оказалась наиболее уязвимой.
Отряды Лефорта действительно страдали от набегов чаще других. Сам он считал предметом гордости, что сумел отразить эти вылазки. "Уверяю Вас, дорогой брат, – пишет он 6 декабря 1695 года, – что во время 14 недель, которые я провел под Азовом, атаки были сильные, особенно на моем фланге… со стороны моря". Однако особенно гордиться Лефорту не следовало: частые набеги были следствием не только расположения лагеря, но и его собственных упущений – враги почувствовали уязвимость этого фланга по сравнению с центральным. 6 июля приступили к осадным работам. Лефорт, как сообщает "журнал", не успев укрепиться, "бил из пушек по городу". На следующий день последовал ответ конницы, и лишь подкрепление, посланное Гордоном, заставило врага отступить. Лефорт, однако, описывая этот эпизод, даже не обмолвился о Гордоне: "Бой продолжался недолго, татары стремились взять мой лагерь силой. После двухчасового сражения они были принуждены к отступлению".
В ночь с 9 на 10 июля Гордон снова выручил Лефорта: по сообщению "журнала" и австрийского инженера Плейера, вылазка на лагерь Лефорта была пресечена тем, "что турки были замечены караулом генерала Гордона. Им навстречу вышел сам генерал Гордон со своим караулом, и так как после этого в лагерях поднялась тревога, то турки повернули обратно". После двух таких случаев Гордон предложил Лефорту приблизить свои траншеи к центру, чтобы его фланг был менее изолированным. Однако Лефорт отказался, и набеги на его лагерь продолжались.
С 14 июля у осаждавших, казалось, началась светлая полоса: казаки взяли каланчи – башни, охранявшие город со стороны устья Дона. Они стояли по обоим берегам, между ними были протянуты цепи, препятствующие продвижению судов. 14 июля была взята одна каланча, а в ночь с 15-го на 16-е турки покинули вторую. На радостях Петр пишет: "И слава Богу, по взятии оных, яко врата к Озову щастия отворились". Радость эта, однако, была омрачена уже на следующий день: 15 июля турки, по наущению переметнувшегося к ним голландца Якоба Янсена, напали на лагерь Лефорта как раз в то время, когда охранявшие его стрельцы прилегли вздремнуть после обеда. Это стоило Лефорту многочисленных жертв, однако на помощь снова подошел Гордон.
Между тем осада продолжалась. Ни один из генералов, за исключением Гордона, не имел в этом деле реального опыта. Потешные осады, несмотря ни на что, не могли считаться полноценными – у "противников" были одинаковые знания и опыт. Когда-то Лефорт даже отличился в одном из таких походов: повел всех на неожиданный и успешный штурм "городка" Бутурлина. Под Азовом Лефорт тоже призывал к скорейшему штурму. Опытный и осторожный Гордон сетовал: "Все шло так беспорядочно и медленно, что как будто было для нас несерьезно". Уже начала сказываться несогласованность генералов: для обстрела Азова на противоположный берег Дона был отправлен отряд Долгорукова, безопасная переправа которого должна была обеспечиваться объединенным отрядом. Но Лефорт отказался выделить для этого 1000 человек из своего корпуса, Головин поддержал его, и Гордон вынужден был обходиться своими силами.
Через месяц после начала осады у русских начало проявляться нетерпение, и 28 июля осажденным было предложено сдаться. Турки ответили, что будут сражаться до последнего. Это сулило продолжение осады, но, как пишет Гордон, "все были в нетерпении и сильно желали, чтобы этому был положен конец". Заговорили о штурме. Лефорт, а с ним и большинство, был "за", Гордон – решительно против. "Все только и говорили, что о штурме, – писал он, – хотя и не представляли себе, что для этого нужно". Спорить с большинством, а главное, с Петром было бесполезно, и Гордон "получил приказание готовить штурмовые лестницы и мосты". Но даже подготовка к штурму велась поспешно и небрежно. Вера в успех была непоколебимой, и напрасно на военном совете 2 августа Гордон пытался уговорить своих коллег отсрочить штурм: "они с большим рвением настояли на том, чтобы предпринять штурм в ближайшее воскресенье".
Силы, которые должны были штурмовать город, предполагалось составить из "охотников" из всех трех корпусов. Это решение было довольно безграмотным: после долгого сидения добровольцев оказалось слишком много и к тому же они не захотели брать с собой никаких приспособлений.
На заре 5 августа начался штурм. "Журнал" сообщает о нем коротко: "Поутру рано был приступ великий к городу и бой был, и опять отступили, и на генерала Лефорта на обоз приступала конница". Гордон немного расшифровывает: его отряд первым начал атаку, которая, по его мнению, не была вовремя поддержана силами Лефорта и Головина, причем последний вообще изменил направление. "Левофланговые, – пишет Гордон, – не сделали ничего, даже самомалейшего, до тех пор, пока наши, будучи утомлены, начали отступать. Тогда они предприняли атаку, но не с лучшим успехом, чем другие". Лефорт, естественно, видел все по-другому: "Немногого недоставало, чтобы город был взят, если бы только генерал (интересно, на кого он сваливает всю ответственность? – О. Д.) имел войска наготове во время, когда следовало. Из моих 1500 охотников 900 было убито или ранено". Задержку своего выступления Лефорт оправдывал тем, что потом "они оставались на валах в течение часов двух после других, чтобы спасти три знамени, упавшие в турецкие рвы вместе с убитыми офицерами. Они, – пишет Лефорт о своих добровольцах, – предпочитали умереть, чем потерять свои знамена. Они вернули их". Потеря знамен в представлении Лефорта важнее больших людских жертв, вызванных задержкой его выступления. Впоследствии он так оценивал свои успехи по сравнению с успехами Гордона: "Все мои пушки целы, а также мои знамена, и, сверх того, я захватил у неприятеля одно из красных знамен. Моему кузену Гордону не повезло… Он потерял девять пушек, несколько знамен и несколько больших пушек. Все было бы хорошо, если бы не эта неудача".
Неудача штурма очень расстроила всех, прежде всего Лефорта: "Если бы еще было 10 000 солдат, город был бы взят приступом". Настроение после 5 августа было подавленное. На военном совете "видны были только гневные взгляды и печальные лица". На следующий день было решено продолжать осаду. Гордон пишет: "После долгого обсуждения все, хотя и неохотно, согласились со взглядом и решением его величества продолжать осаду, продвигать дальше траншеи и закладывать мины".
Энтузиазм осаждавших быстро иссяк, и 15 августа гарнизону было вновь предложено сдаться. Турки в ответ обстреляли парламентеров, а затем напали на лагерь Лефорта. Осада продолжалась, а вместе с ней и упадок настроения. Лефорт и Головин говорили только о штурме. Все предложения Гордона об улучшении осады уже не выслушивались, и он был вынужден жаловаться на "плохое соседство при продолжении траншей и оборонительных линий" царю. То, что он высказал, "было выслушано без удовольствия".
В напряженную жизнь осаждавших некоторую радость внесла весть о том, что казаки во главе с Мазепой и конница Шереметева взяли приднепровские города Тавань и Казы-Кермен. Сообщение об этом пришло 18 августа, а 19 августа у Лефорта по этому поводу состоялся пир: пили за здравие царя, Мазепы, Шереметева, а затем за "всех верных слуг в армии, причем при каждом тосте был даваем залп во всех трех лагерях и в траншеях, что беспокоило турок". Штурма, правда, не последовало.
Во второй половине сентября было решено пробить брешь в турецких укреплениях при помощи мины. Мина была взорвана 16 сентября, но результат оказался плачевным: она оказалась не там, где предполагалось, турки не пострадали, но "когда мина взлетела на воздух и бросила землю с досками, балками и камнями на наших же людей", было убито более 30 человек, а ранено более ста. Эта трагедия только усилила уныние и вызвала недовольство иноземцами, виновниками взрыва злосчастной мины. Неудивительно, что вновь заговорили о штурме. Только это могло вселить какой-то оптимизм. 17 сентября Петр пишет А. Виниусу: "А здесь, слава Богу, все здорово… И ныне ожидаем доброго рождения, в чем, Господи, помози нам…" Решение вторично штурмовать Азов приветствовалось всеми, за исключением Гордона. "Несмотря на все мои доводы, – досадует он, – в представлении других генералов потребность видеть город завоеванным взяла верх над остальными затруднениями, причем они не приводили достаточно основания тому, что они говорили, и даже всякое сомнение в победе было истолковано как нежелание, чтобы он был взят". Гордону вновь пришлось уступить. Подготовка ко второму штурму велась еще более поспешно, чем к первому.
Штурм 25 сентября, тем не менее, был не так безнадежен, как первый. Все собрались с силами и решили во что бы то ни стало взять Азов. Сначала силы Головина, а затем и Лефорта поднялись на валы, в то время как небольшой отряд Апраксина сумел закрепиться со стороны реки. Но гарнизон вновь оказал жесточайшее сопротивление. "Журнал" сообщает: "Был бой жестокий, только уступили наши". Лефорт снова имеет свое объяснение неудаче: "Если бы его величество знал о такой численности гарнизона, то взял бы с собой больше войска. Будь у нас 10 тысяч, город бы пал наверное".
Как бы то ни было, вторая неудача оказалась менее огорчительна. Уже было ясно, что кампанию пора сворачивать.
"Большие холода были поводом для снятия осады, – писал Лефорт, – а расстояние от Азова до Москвы большое". 26 сентября было принято долгожданное решение снять осаду с 1 октября и возвращаться домой.
Возвращение заняло около 13 недель, почти столько же, сколько длилась осада. Оно было тяжелым. "Возвращаясь, – пишет Лефорт, – мы провели 13 недель в степях, где страдали от больших холодов и снега". Этот путь стоил Лефорту здоровья: он так неудачно упал с лошади, что получил серьезный внутренний ушиб, от последствий которого так и не оправился до конца жизни.
Встреча в Москве была довольно скромной. 22 ноября царь "вместе со всем царским сингликтом" въехал в Кремль, где поблагодарил генералов за службу.
Причины "невзятия" Азова очень серьезно обсуждались в Москве. Царь на удивление переменился: под Азовом он почти не проявлял себя, теперь же делает самостоятельные выводы из случившегося. "С неудачи азовской начинается царствование Петра Великого", – пишет С. М. Соловьев. Подготовка ко второму походу не откладывается. "Азов, надеюсь, – пишет Лефорт в Женеву 6 декабря, – не продержится долго. В море под Азовом будет стоять флот".
Сам будущий адмирал, несмотря на болезнь, рад вернуться к привычному образу жизни. Плохое здоровье, пишет он, "не помешало тому, чтобы в прошлый вторник его величество оказал мне честь и обедал со всей знатью. Много стреляли из пушек, много было разной музыки".
Вскоре, с учетом прежних ошибок, началась подготовка ко второму походу: для полной блокады крепости к ней отправлялся флот, который предстояло немедленно создать, а для устранения разногласий между генералами были назначены два главнокомандующих: боярин А. С. Шеин назначался командующим всеми сухопутными силами, а Лефорт – адмиралом флота. Наконец, для успешного осуществления осады в Москву спешно приглашались опытные инженеры.
Возникает вопрос: почему Петр пожелал видеть в качестве первого русского адмирала уроженца Швейцарии? Для ответа нужно представить, кем и чем был для него Лефорт. Это был человек, который открыл для него новый мир. Лефорт кое-что повидал на своем веку, но больше создавал впечатление бывалого человека. Таким он выглядел не только в глазах Петра. Флот начинался прежде всего с разговоров о нем с иноземцами, из которых ближайшим другом царя был Лефорт. Он, как мы помним, имел непосредственное отношение к появлению в Архангельске голландского судна.
Историк российского флота С. И. Елагин замечает по поводу роли Лефорта: "Флот в конце XVII века был созданием насущной необходимости и не нуждался в специальных начальниках, которых, впрочем, негде было и взять. Здесь требовались здравый смысл и неуклонное выполнение даже малейших подробностей дела без враждебного на него взгляда". Сам Лефорт сообщает об этом в Женеву 28 февраля 1696 года: "Его величество удостоил меня быть адмиралом, и я командую галерами. Их около тридцати, не считая других судов. Его величество является первым капитаном. Будем держаться у устья реки в море, чтобы отрезать возможность помощи городу". Впрочем, и Лефорт, и Шеин были номинальными командирами. В этом походе настоящим командующим стал сам Петр, который официально занимал скромную должность.
После того как командиры были назначены, а инженеры вызваны из-за границы, дело оставалось за немногим – нужно было построить флот, который и решит исход операции. В январе-феврале 1696 года в Преображенском были построены галеры по голландскому образцу. В Воронеже началось строительство стругового флота, который должен был доставить войска к Азову. Петр отправляется в Воронеж в феврале. Что делает в это время адмирал? В начале года он все еще чувствует себя очень плохо. 28 февраля он сообщает: "Слава Богу, что нарыв вырвался наружу; в течение пятнадцати дней я надеюсь выздороветь и поехать в Азов". Он пишет Петру о том, как он рвется к нему в Воронеж, но болезнь не позволяет ему: "В Москве дурно жить: везде пусто и кручины многие". Нельзя, правда, сказать, что болезнь совершенно оторвала Лефорта от дел. Пребывание адмирала в Москве имело свои выгоды: он находился в курсе дел, касающихся набора экипажа, найма иностранных специалистов, которые следовали в Воронеж через Москву. Отсюда же отправлялись выстроенные в Преображенском галеры. "А галеи, – пишет Лефорт Петру 10 марта, – с Москвы до твоего письма пошли. А про Майера (инженера. – О. Д.) изволишь ты писать, что не бывал, и я к нему непрестанно посылал, чтоб он с Москвы ехал".