Через неделю Леопольд нанес Доджсону визит и вместе со своим тьютором провел у него около полутора часов, рассматривая фотографии и позируя. Доджсон сделал два портрета, но был ими не совсем доволен, так как оба получились не очень четкими. Он преподнес принцу несколько выбранных им фотографий. Был ли среди них портрет Алисы Лидделл, Чарлз в дневнике не отмечает.
В 1876 году принц Леопольд получил почетную степень доктора литературы и покинул Оксфорд. Спустя четыре года Алиса вышла замуж за Реджиналда Джервиса Харгривса, выпускника Крайст Чёрч, унаследовавшего большое состояние (его родители владели фабриками на севере Англии), энергичного молодого человека и большого любителя спорта. Гольф и парусный спорт были его любимыми занятиями, он превосходно стрелял и выступал за Гэмпшир в крикете. Он был очень предан Алисе. По случаю свадьбы Алиса получила в подарок от принца Леопольда бриллиантовую подкову, украшенную рубинами.
После свадьбы чета Харгривс поселилась в семейном имении в Гэмпшире, известном своим великолепным парком со старыми деревьями, высотой превосходившими все деревья в графстве. Алиса стала рачительной и суровой хозяйкой и матерью: налет романтизма, вызывавший восхищение у знавших ее в юности, бесследно исчез. Миссис Харгривс родила трех сыновей - Алана Ниветона (1881), Леопольда Реджиналда (1883), названного в честь принца Леопольда, и Кэрила Лидделла (1887). Она неизменно отрицала, что ее третий сын получил имя в честь Льюиса Кэрролла.
После рождения второго сына Алиса послала Кэрроллу письмо, в котором спрашивала, не согласится ли он стать его крестным отцом. Кэрролл отказался (как мы помним, незадолго до этого он писал своей сестре Мэри, что у него уже столько крестников, что пора положить этому конец), однако что именно он ответил миссис Харгривс, неизвестно.
Принц Леопольд, получивший титул герцога Олбани, согласился на брак, на котором настаивала королева, спустя более года после свадьбы Алисы. В апреле 1882 года он женился на принцессе Елене Фредерике Августе, дочери принца Вальдек-Пирмонтского, а спустя два года, в 30 лет, умер от приступа (врачи считают его припадком эпилепсии), ставшего следствием падения с лошади. Он оставил после себя двух детей: принцессу Александру, которую в семье звали Алисой, и сына Чарлза Эдуарда Леопольда, родившегося через четыре месяца после смерти отца.
Тридцатого ноября 1871 года Макмиллан известил Кэрролла, что получил семь с половиной тысяч заказов на книгу, обещанную к Рождеству. Так как отпечатали всего девять тысяч экземпляров, было решено тут же заказать еще шесть тысяч. Кэрролл уже не боялся, что этот дополнительный завод не будет раскуплен. Еще совсем недавно в ответ на предложение Макмиллана выпустить дополнительно три тысячи экземпляров "Страны чудес" он скромно согласился всего на тысячу, но теперь он уже не сомневался, что новая книга будет расходиться так же быстро.
Тут, правда, возникли трудности с очередным заводом "Страны чудес", который также готовили к Рождеству. Тенниел пожаловался ему, что трехтысячный завод отпечатан недостаточно хорошо. Доджсон полагал, что дело было в том, что отпечатанные страницы перекладывали чистыми листами, чтобы они скорее сохли. Он был нездоров и не мог выехать в Лондон, но тут же написал Макмиллану:
"Я принял решение: каковы бы ни были коммерческие последствия, мы не должны более терпеть никаких художественных "фиаско". Написать Вам об этом без промедления меня побуждает обеспокоившая меня фраза в Вашем письме, полученном сегодня утром: "Мы стараемся как можно скорее выпустить следующие 6000". Мое решение таково: никакой спешки! А также: отпечатанные страницы не будут прокладывать чистыми листами. Я особенно хочу, чтобы их складывали стопками и чтобы они сохли естественным путем. Возможно, в результате 6000 не будут готовы к продаже в конце января или позже. Что ж, назовите новую дату в Вашем объявлении, напишите, что "вследствие задержки в связи с необходимостью довести иллюстрации до высокого художественного уровня новый тираж не выйдет до конца января".
Вы посчитаете меня безумцем, отказывающимся от готовых денег, и, возможно, скажете мне, что я таким образом потеряю тысячи покупателей, которые не станут ждать так долго, а пойдут и купят другие книжки в подарок к Рождеству. Не знаю, как выразить словами, до какой степени подобные доводы не трогают меня. Сколько мы продадим экземпляров, мне совершенно всё равно; единственное, о чем я действительно забочусь, это о том, чтобы все экземпляры, предназначенные к продаже, были безупречны в художественном отношении".
Количество выделенных слов свидетельствует о том, насколько близко к сердцу принимал Кэрролл эту проблему. Своего решения он твердо держался все последующие годы. В 1865 году он пошел навстречу требованию Тенниела, согласившись на значительные убытки; сейчас ситуация повторилась и издателю пришлось примириться с этим.
Шестого декабря 1871 года Доджсон получил первый экземпляр отпечатанного тиража, а спустя два дня - еще три в сафьяновых переплетах и 100 в обычных. Поначалу он предполагал вставить в переплет экземпляра "Зазеркалья", предназначенного для Алисы Лидделл, зеркало, но от такого оформления, слишком сложного и непрактичного, пришлось отказаться. Ее экземпляр в сафьяновом переплете был отправлен курьером вместе с еще двумя - для Лорины и Эдит. Затем Кэрролл за один день надписал и отправил 96 книг друзьям и близким; два экземпляра в сафьяне были посланы Теннисону и актрисе Флоренс Терри, сестре знаменитой Эллен Терри. Остальной тираж тут же поступил в предрождественскую продажу 1871 года (на книге стояла дата "1872").
Новую сказку Кэрролл назвал "Сквозь Зеркало и что там увидела Алиса" (Through the Looking Glass and What Alice Found There). С легкой руки В. А. Азова, первого переводчика сказки на русский язык, она приобрела у нас известность как "Алиса в Зазеркалье". Книга мгновенно разошлась. 27 января 1872 года, в день сорокалетия Кэрролла, он получил от издателя известие, что 15 тысяч тиража продано и поступило еще 500 заказов на книгу. По тем временам это был неслыханный успех! "Кому-то другому такой успех вскружил бы голову", - замечает по этому поводу Коллингвуд.
Но этим дело не ограничилось. Генри Кингсли, несколько лет назад рекомендовавший миссис Лидделл уговорить Доджсона опубликовать первую сказку, отправил Кэрроллу письмо (без даты) из Эдинбурга, где он в это время издавал "Ежедневное обозрение": "С чистой головой и совестью могу сказать, что Ваша новая книга - лучшее, что у нас появилось со времен "Мартина Чезлвита" (роман Диккенса, вышедший в 1843–1844 годах. - Н. Д.)… Сравнивая новую Алису с предыдущей, я могу лишь сказать, что "эта новая песня превосходит первую". Она совершенно великолепна, но Вы, несомненно, слышали это уже от других. Я часто завтракаю с Макмилланом - на днях он очень досадовал, что выпустил недостаточное количество экземпляров".
Кингсли не только восхищался сказками Кэрролла, но и пытался в чем-то следовать ему. Клэр Имхольц полагает, что на фантастическую ноту в книге "Юноша в сером" (The Boy in Gray) Кингсли "частично вдохновила "Алиса", на которую кое-где есть ссылки". Не менее интересен, считает она, саркастический отзыв о стихотворении "Морж и Плотник", прочитанном Алисе Траляля и Труляля, прозвучавший в 16-й главе романа "Валентин" (Valentin) из уст одного из персонажей - француза, говорящего на ломаном английском языке: "Вам, англичанам, доставляет удовольствие логика мсье Луи Кэрролла. Я полагаю, что его логика неверна от начала и до конца. Каким образом la petite мииз Алис читает благородное стихотворение "Джабберуоки" (немце, к сожалению) в зеркальном отражении, когда она прошла сквозь Зеркало? Я говорю, что месье Луи Кэрролл совершенно не прав и что мииз Алис увидела эти стихи так, как они были напечатаны. <…> Месье Луи Кэрролл воображает, что его политические намеки могут остаться не замеченными острым взглядом француза, который подобен микроскопу. Но он ошибается. Баллада "Морж и Плотник" имеет политический смысл. Морж - это император Германии (месье Тенниел - несомненный француз, чему доказательство его гений), Плотник - это принц Фредерик Чарлз, все они немцы (да будет на них проклятие небес!)…" Сарказм автора, разумеется, направлен не на Кэрролла, а на застарелую вражду между французами и жителями туманного острова.
Критика расхваливала книгу. Даже журнал "Атенеум", в свое время весьма критически отнесшийся к "Стране чудес", назвал "Зазеркалье" "источником радости для детей всех возрастов". Имел ли критик в виду, что эту книгу читают и дети, и взрослые? Как бы то ни было, но именно этот совершенно неожиданный и новый феномен стал всем очевиден. Впервые за всю историю литературы книга, написанная для детей, стала и книгой для взрослых, которые не только смеялись над шутками, пародиями и бессмыслицами Кэрролла, но и задумывались над их смыслом, скрытым от поверхностного взгляда. Парадокс? Да, безусловно, и в самом, надо признать, кэрролловском смысле! Пройдет всего несколько десятилетий, и Гилберт Кит Честертон, несравненный мастер парадокса, будет утверждать, что Кэрролла должны читать "не дети, а ученые".
Обычно публика относится с осторожностью к продолжениям книг, имевших большой успех, - и чаще всего бывает права. Однако тут читатели имели дело с особой книгой особого автора. "Страна чудес", как известно, возникла как импровизация, вдохновленная юными друзьями. Потом, когда автор работал над окончательным вариантом рукописи, а позже подготавливал ее к публикации, тот прилив вдохновения и творческой энергии, который заставил Кэрролла значительно расширить книгу, не только не исчез, но даже не ослабел. Вдохновением отмечена и вторая сказка об Алисе. Она ни в чем не уступает первой, хотя и построена совсем по-другому. Замечательно, что автор не повторяет себя, как это часто случается в продолжениях, но создает новое, совершенно оригинальное произведение.
В этих двух сказках есть некоторое чисто внешнее сходство: в каждой из них 12 глав (что за беда, что некоторые из них довольно длинны, а в других - всего несколько строк?), каждую открывает лирическое стихотворение, посвященное его любимице.
Две основные темы второй сказки об Алисе - зеркало и шахматы - Кэрролл использует свободно, совсем не навязчиво. Порой он просто "забывает" о них, избегая тем самым монотонных и скучных повторов, которые нередко встречаются у авторов, снова и снова возвращающихся к удачно найденному приему. А потом вдруг неожиданно прибегает, когда захочет, к избранному приему, и тогда он бывает особенно выразителен. Достаточно вспомнить эпизод с пирогом в главе "Лев и Единорог":
"- Что это Чудище так долго режет пирог? - проворчал Лев.
Алиса сидела на берегу ручейка, поставив большое блюдо себе на колени, и прилежно водила ножом.
- Ничего не понимаю! - сказала она Льву (она уже почти привыкла к тому, что он ее зовет Чудищем). - Я уже отрезала несколько кусков, а они опять срастаются!
- Ты не умеешь обращаться с Зазеркальными пирогами, - заметил Лев. - Сначала раздай всем пирога, а потом разрежь его!
Конечно, это было бессмысленно, но Алиса послушно встала, обнесла всех пирогом, и он тут же разделился на три части.
- А теперь разрежь его, - сказал Лев, когда Алиса села на свое место с пустым блюдом в руках".
Здесь Кэрролл использует принцип Зеркала не только в приложении к пространству, но и к времени, что усиливает "бессмыслицу" в сказке.
Шахматы в новой книге определяют выбор героев, играющих эту необычную партию, в которой Алиса, начавшая игру в качестве пешки, становится в конце концов Королевой. В "Стране чудес" Алисой движет желание попасть в чудесный сад, а еще любознательность, о которой Кэрролл пишет как о важной ее черте; в "Зазеркалье" - желание стать Королевой, для чего надо быстро двигаться вперед, переходя с одной линии шахматной доски на другую. Английский исследователь Александр Тейлор в книге "Белый Рыцарь" (1952) справедливо отмечает, что в Зазеркалье автор не предлагает серьезной партии в шахматы, а использует ходы шахматных фигур для выстраивания сюжета, вспоминая, вероятно, о тех уроках игры в шахматы, которые в свое время давал девочкам Лидделл. Вот почему в сказке Король так беспомощен и слаб, в то время как всевластные Королевы, наделенные силой слона и ладьи, носятся из конца в конец поля. Пешка Алиса должна терпеливо пересекать ручеек за ручейком то пешком, то на поезде, чтобы, дойдя до последней линии, стать наконец Королевой, а Белый Рыцарь то и дело падает со своего Коня то вправо, то влево. Кэрролл выбрал из шахматной партии только то, что было нужно для его замысла, и построил на этом игру между семилетней девочкой, ставшей белой пешкой, и взрослым (то есть автором), который распоряжался остальными фигурами.
Все эти герои перечислены в списке действующих лиц в начале "Зазеркалья", где с ними соседствуют совсем не шахматные персонажи, которые тем не менее также участвуют в игре (цветы, устрицы, Морж и Плотник, Лягушонок, Овца и пр.). Среди них есть и такие, что проникли в Зазеркалье из Страны чудес, слегка изменив свои имена и роли (Зай Атс, Болванс Чик). Но, пожалуй, еще интереснее для нас персонажи, которые появились из детских песенок. Они есть и в Стране чудес: две последние главы, где идет безумный суд над Валетом Червей, основаны на народной песенке о том, как Валет украл крендели:
Дама Червей напекла кренделей
В летний погожий денек.
Валет Червей был всех умней
И семь кренделей уволок.
Известная песенка разворачивается в две блистательные главы, в которых действуют и другие персонажи сказки, а сам Валет играет весьма скромную роль.
В Зазеркалье этих героев, проникнувших сюда из фольклора, гораздо больше и им принадлежат центральные роли: это и Лев с Единорогом ("Вел за корону смертный бой / Со Львом Единорог…"), и Траляля и Труляля ("Раз Траляля и Труляля / Задумали сражаться…"). Коротенькие сюжеты народных песенок Кэрролл разворачивает в яркие панно с разработанными характерами, ситуациями и фоном, и скромные герои народных песенок становятся под его пером философами, воинами и шутниками. Старые сюжеты получают новое, неожиданное и глубокое звучание.
Особое место в сказке занимает еще один из фольклорных героев - Шалтай-Болтай:
Шалтай-Болтай сидел на стене,
Шалтай-Болтай свалился во сне.
Вся королевская конница, вся королевская рать
Не может Шалтая, не может Болтая,
Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая, Шалтая-Болтая собрать!
Эта простая народная песенка-загадка известна буквально всем, как в Англии, так и - благодаря переводу С. Я. Маршака - в России. Но под пером Кэрролла ее герой становится в "Зазеркалье" чуть ли не философом и лингвистом.
Вот он говорит Алисе: "Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше". Алиса возражает: "Вопрос в том, подчинится ли оно вам". - "Вопрос в том, кто из нас здесь хозяин", - заявляет Шалтай-Болтай. В этом остроумном споре затронута, как отмечает Мартин Гарднер, важнейшая философская проблема, над которой бились философы начиная со Средневековья. Он пишет в комментариях к сказке: "Льюис Кэрролл полностью сознавал глубину диковинных рассуждений Шалтая-Болтая по вопросам семантики. Шалтай-Болтай становится на точку зрения, известную в Средние века как номинализм, согласно которой общие имена не относятся к объективным сущностям, а являются чисто словесными знаками. Эту точку зрения искусно защищал Уильям Оккам (XIV век). В настоящее время ее придерживаются почти все логические эмпирики".
Более развернутое толкование этого и других высказываний Шалтая-Болтая дает английский философ Питер Хит в книге "Алиса глазами философа" (The Philosopher’s Alice).
В статье "Подмостки сцены и дух пиетета" Кэрролл формулирует ту же мысль, раздвигая ее рамки: "…ни одно слово не имеет полностью закрепленного за ним значения; слово означает то, что подразумевает под ним говорящий, и то, что понимает под ним слушающий, и это всё". Подробнее Кэрролл пишет об этом в своей книге "Символическая логика", которая вышла в 1896 году, менее чем за два года до его смерти:
"Авторы и издатели учебников по логике, ступающие по проторенной колее, - я буду величать их титулом "логики" (надеюсь, не оскорбительным), - испытывают в этом вопросе неуместную робость. Затаив дыхание, говорят они о Связке в Суждении, словно Связка - живое сознательное Существо, способное самостоятельно возвестить, какое желание оно хотело бы иметь, тогда как нам, беднякам, остается лишь узнать, в чем состоит монаршая воля, и подчиниться ей. Вопреки этому мнению, я утверждаю, что любой человек, пожелавший написать книгу, вправе придать любое значение любому слову или любой фразе, которыми он намерен пользоваться. Если в начале фразы автор говорит: "Под словом черное я буду всегда понимать белое, не оговариваясь специально каждый раз, а под белым - черное", - то я с кротостью подчинюсь его решению, сколь бы безрассудным оно мне ни казалось".
Все те, кто изучает иностранный язык или задумывается над сложностью своего родного языка, не могут пропустить мимо ушей следующее замечание Шалтая-Болтая: "Некоторые слова очень вредные. Ни за что не поддаются! Особенно глаголы! Гонору в них слишком много. Прилагательные попроще - с ними делай, что хочешь. Но глаголы себе на уме! Впрочем, я с ними всеми справляюсь".
Вообще говоря, баллада "Бармаглот" (Jabberwocky), которую "расшифровывает" Алисе Шалтай-Болтай, вызвала особый интерес и восхищение читателей. Это один из шедевров кэрролловского нонсенса, привлекший особое внимание ученых мужей, современников Кэрролла; опыты его интерпретации продолжаются по сей день.
Попытки перевести эту загадочную балладу были предприняты сразу же после выхода "Зазеркалья" в свет. Первым переводчиком был доктор Роберт Скотт, соавтор ректора Лидделла по древнегреческому словарю (правда, перевел он балладу не на греческий, а на немецкий язык и опубликовал под псевдонимом). По мнению Энн Кларк, он сделал "превосходный тематический перевод этой баллады" и высказал предположение, что баллада, возможно, восходит к санскритскому источнику и что со временем будет открыта Jabrivokaveda; героем окажется бог Солнца в одной из своих аватар (воплощений), а дерево Там-там - великим ясенем Yagdrasil скандинавской мифологии. Ученые мужи в Оксфорде любили замысловатые шутки.
Вскоре появились и другие переводы - на латынь, французский и немецкий (1869), итальянский (1872), голландский (1874) и другие языки. Первый русский перевод вышел в 1879 году.