Они стали подниматься по широкой, устланной красным ковром лестнице с колоннами. На первой же площадке попалась им небольшая группа: присевший отдохнуть на высокий ясеневый стул белый, как лунь, старичок-адмирал, а подле него два мальчика в какой-то полукадетской форме - в черных куртках со стоячими воротниками и с металлическими пуговицами. Взоры обоих кадетиков были устремлены на приближавшегося к ним Александра, и он, с непривычной ему застенчивостью, отвел в сторону глаза и прошмыгнул мимо. Но на повороте лестницы до него явственно донеслось снизу: "Тоже, видно, экзаменоваться идет", - и он оглянулся; глаза его встретились с глазами одного из мальчиков. Оба они смущенно улыбнулись, и Пушкин ускоренным шагом, почти бегом, стал опять подниматься по лестнице и скрылся за поворотом.
Но от этой улыбки будущего товарища сердце в груди его, как пташка, встрепенулось. Ему стало вдруг так весело и легко, точно он предчувствовал, что вот кто будет ему на много лет лучшим другом.
В большой и светлой приемной министра записавшиеся к экзамену мальчики были уже почти в полном сборе. Каждого из них, разумеется, сопровождал какой-нибудь родственник или воспитатель. Василий Львович, обведя присутствующих испытующим оком, направился прямо к молодому сановитому генералу в аксельбантах, которого он хотя и видел впервые, но в котором сразу узнал своего брата - человека высшего круга. Подсев к генералу, он не замедлил завязать с ним оживленную беседу на французском языке и, казалось, забыл уже о существовании племянника.
Около них не было ни одного свободного места, и Александр, переминаясь, огляделся, где бы ему пристроиться.
- Да садитесь к нам! - зазвенел тут вблизи него детский голосок
На диване сидели дама, мальчик-подросток и крошка-девочка, лет четырех-пяти, пухленькая, беленькая, вся в белокурых локонах, при всяком движении колыхавшихся вокруг ее прелестной головки. Она доверчиво подняла на Александра свои большие небесно-голубые глазки и приветливо манила его ручкой:
- Вот сюда… около брата. Тося, дай же место!
Брат отодвинулся, и Пушкин с поклоном уселся рядом с ним. Надо было в благодарность хоть сказать что-нибудь; но с чего начать? Он искоса оглядел своего соседа. Бледнолицый, серьезный, в синих очках, тот производил впечатление чуть ли не юноши.
- Вы издалека? - наконец решил начать Александр.
- Из Москвы, - был ответ.
- И я оттуда же.
- И вы из Москвы? - подхватила, обрадовавшись, малютка-девочка. - Как же мы с вами не встретились по дороге?
- Потому что, вероятно, ехали в разное время. Я уж с июня месяца здесь; а вы?
- А мы только со вчерашнего дня. Мы приехали вместе с мамашей и вот с мадемуазель, нашей гувернанткой; но мамаша очень устала с дороги и осталась на даче в Петергофе…
- Замолчите ли вы, Мими! - по-французски шепнула тут болтушке мадемуазель.
Разговор на минуту прервался. Но неугомонный язычок Мими не давал ей покоя, и она снова затараторила:
- А сколько вам лет?
- Двенадцать, - отвечал Пушкин, с трудом подавляя улыбку.
- О! Так брат мой гораздо старше: ему на прошлой неделе пошел уже четырнадцатый год. А как ваше имя?
- Пушкин Александр Сергеевич.
- Как важно! А брата мы зовем просто Тосей.
Теперь француженка-гувернантка сочла нужным пояснить Пушкину, что его сосед - барон Антон Антонович Дельвиг.
- Так вы, стало быть, немец? - обратился Пушкин к молодому барону.
- Ой нет! - отвечал тот. - Фамилия у меня только немецкая, потому что предки наши из лифляндцев, но сам я и телом и душой русский, православной веры и по-немецки не умею почти, что называется, в зуб толкнуть.
- Так же, как и я! - точно обрадовался Пушкин. - Вместе, значит, отличимся: в компании провалиться все же не так обидно.
- Не провалитесь, если знаете по-французски; ведь можно экзаменоваться из одного какого-нибудь иностранного языка: или немецкого, или французского.
- О! Тогда мне не страшно!
- Завидую вам! - вздохнул Дельвиг. - Я ни в одном предмете не тверд.
Француженка, понимавшая, как видно, по-русски, с укором взглянула на чересчур откровенного барона и постаралась смягчить его приговор о себе.
- Здоровье молодого барона, - заметила она, - довольно слабо, поэтому не в меру утруждать его учением нельзя было.
- Да прибавьте еще к этому природную лень, - добавил по-русски Дельвиг.
- Ну, что до лени, - подхватил весело Пушкин, - то я вам в ней, наверное, не уступлю! Если бы не сестра моя…
- А у вас также есть сестра? - заинтересовалась крошка баронесса.
- Да, годом меня старше.
- У, какая старая! А зовут ее?..
- Олей.
- Отчего же не Ольгой Сергеевной, если вы - Александр Сергеевич?
- Перестаньте, Мими! - остановила ее опять мадемуазель и обратилась к Пушкину: - А кто вас учил в Москве французскому языку?
- Я даже всех и не припомню, - отвечал по-французски же Пушкин, - граф Монфор, мосье Русло, мосье Шедель… и не перечтешь! А есть, знаете, у нас такая русская пословица: "У семи нянек дитя без глазу".
- Пословица, я вижу, довольно меткая, - проговорила не без колкости француженка.
- А все же ученье вам, видно, впрок пошло, - заметил с своей стороны молодой барон, - вы говорите прекрасно по-французски. Но неужто эти иностранцы учили вас и русскому языку?
- Да, учил такой же иностранец, немец, херр Шиллер; к сожалению, однако, то был не знаменитый поэт Шиллер, а только его однофамилец. Но кроме него у меня русским учителем был еще один священник, человек очень начитанный и ученый. Настоящей же, чистой русской речи я прежде всего научился от няни своей да от бабушки. Няня эта, Арина Родионовна, просто, я вам скажу, клад! Вынянчила всех нас: и сестру, и меня, и брата, да такая мастерица говорить сказки, былины народные, что слушаешь - не наслушаешься. Пословицы, поговорки у нее сыплются как из рукава. А покойная бабушка моя, женщина также вполне русская и хорошо образованная, знала пропасть разных преданий, исторических и семейных, и я, бывало, по целым часам просиживал в ее рабочей комнате: все слушал, развесив уши, ее бесконечные россказни. Если после всего этого из меня не выйдет поэта, то тут уже, право, ни няня, ни бабушка не виноваты.
В это время общее внимание присутствующих обратил на себя тот старик-адмирал, которого с двумя его птенцами Пушкины застали давеча на лестнице. Дежурный чиновник уступил почтенному старцу свой собственный стул, а сам, стоя, записывал в журнал получаемые пакеты.
- Так что же, милостивый государь, - произнес громким голосом адмирал, - когда же граф Алексей Кириллович соблаговолит принять меня?
- Сию минуту-с, ваше высокопревосходительство, - засуетился чиновник. - Его сиятельство доканчивают туалет свой…
- А вы, сударь, передайте его сиятельству, - перебил адмирал, нетерпеливо постукивая по полу костылем, - передайте, что андреевскому-де кавалеру адмиралу Пущину не пристало дожидать; что мне нужен он сам, Алексей Кириллович, а не туалет его.
Чиновник с поклоном исчез в министерских дверях. Василий Львович сидел неподалеку от адмирала и, с обычной своею подвижностью, ловко покачивая свое полное тельце на тонких ножках, почтительно приблизился к старику.
- Смею обеспокоить ваше высокопревосходительство вопросом, - заговорил он, указывая глазами на двух мальчиков в куртках, которые прислонились тут же к окошку, - внучата-с?
Адмирал Пущин окинул вопрошавшего в головы до ног орлиным взглядом и, удовлетворенный, по-видимому, осмотром, не торопясь ответил:
- Внучата.
- Позвольте представиться вашему высокопревосходительству: Пушкин Василий Львович, небезызвестный российский стихотворец.
- Слышал, как же. Тоже, чай, кого-нибудь в лицей определяете?
- Да вот, племянничка, сына родного брата моего, Сергея Львовича Пушкина. Может статься, бывали тоже в Москве, слыхали про братца?
- Бывать-то бывал, лет с десяток назад, да что-то не помню…
- О! Буде теперь собрались бы, несомненно услыхали бы про него. Братец мой, надо вам доложить, в московском высшем кругу играет, так сказать, первую скрипку. Ни один домашний спектакль, ни одна вечеринка с живыми картинами и иным прочим не обойдется без него. А как он читает Мольера! Даже мне, записному литератору и чтецу, за ним не угоняться. Какие строчит на всяких языках альбомные стишки! Хоть сейчас в печать. А уж по части каламбуров и экспромтов - голову прозакладываю - во всей Европе равного ему не найти: вся Москва повторяет их потом из конца в конец.
- Так у него, стало быть, нет определенных служебных занятий?
- Времени не достало бы, ваше высокопревосходительство, для светского представительства. В юных летах, правда, оба мы с ним тянули лямку в екатерининской гвардии, получили в ней, как говорится, последнюю шлифовку…
- И не дотянули?
- Да-с. Не снесли - если смею так выразиться - ярма военной дисциплины. Да и чего нам еще? Любимы, уважаемы, как сыр в масле катаемся… Я-то, правда, живу почти что бобылем: имею дома только сынка-малютку; но у братца моего этой благодати целая троица, а жена у него первая умница, первая красавица московская!.. Правду сказать, африканского темперамента, - откровенничал словоохотливый Василий Львович, понижая тут голос и поглядывая в сторону племянника, - пальца в рот ей не клади: своенравна, вспыльчива, так что - у! как раз откусит! Да уж и властолюбива же, что греха таить! Забрала в ручки белые весь дом, как есть, вертит всем и каждым, как пешками: и муженьком, и людьми, и ребятишками, за исключением разве этого вон сорванца.
- Так он у вас большой шалун? Неисправим?
- Как вам сказать? В голове у него, точно, ветер гуляет; но каши этой мозговой там более, может статься, чем у иного взрослого полоумка. А уж начитан как! Чего-чего не перечитал! И "Илиаду", и "Одиссею", и Плутарха от доски до доски, и новейших энциклопедистов…
- Гм… На каком же это все языке?
- А все, конечно, на французском. Раненько, может быть, да что против жажды знания поделаешь? У отца его, изволите видеть, так же как и у покорнейшего вашего слуги, библиотека на славу. - Александр, поди-ка сюда! - крикнул Василий Львович по-французски. - Не разрешите ли, ваше высокопревосходительство, познакомить с ним молодцов ваших?
- Что ж, пускай знакомятся: после все равно придется же. Экие дички, право! Руку-то друг другу хоть подайте!
Мальчики исполнили приказание и застенчиво обменялись несколькими общими фразами. Одно узнал при этом молодой Пушкин, что новые знакомцы его были между собой двоюродные братья и что одного из них - того, с которым он на лестнице переглянулся, - звали Иваном, а другого Петром.
Сидевший поблизости шустрый, востроглазый мальчуган с большим вниманием следил за завязывавшимся между тремя сверстниками его знакомством; шепнув сидевшей рядом с ним даме: "Я, мама, тоже отрекомендуюсь", - он развязно подошел к ним и шаркнул ножкой.
- Позвольте и мне отрекомендоваться: Константин Гурьев.
Пушкин медлил принять протянутую ему руку и с безотчетным недоверием оглядел навязчивого мальчугана. Но тот на вид был очень приличен: платье с иголочки, сам причесан, приглажен, даже надушен; как в голосе его, так и в чертах лица, во всех движениях была одна и та же игривая мягкость. Только чересчур юркие глазки то и дело потуплялись и бегали по сторонам, точно не смели открыто встретить испытующего чужого взгляда.
"Кошечка", - невольно подумалось Пушкину.
Разговориться им, впрочем, теперь не пришлось: возвратившийся от министра чиновник пригласил старика Пущина к его сиятельству Алексею Кирилловичу, и тот в сопровождении двух внуков удалился.
Василий Львович воспользовался этим, чтобы подвести племянника к своему прежнему собеседнику, молодому генералу, оказавшемуся князем Горчаковым, и к его подростку-сыну, который был не только писаный красавец, но имел такое благородное, славное лицо, что нельзя было не залюбоваться.
"Вот ангельская душа, сейчас видно, - сказал сам себе Пушкин, - не то, что этот Гурьев".
А Гурьев был уже тут как тут, с тою же, словно заученной фразой:
- Позвольте и мне отрекомендоваться: Константин Гурьев.
На этот раз ему более посчастливилось: маленький Горчаков отвечал ему доверчиво и охотно, а Гурьев за словом в карман не лез. Пушкин увидел себя совсем оттертым и был даже рад, когда дежурный чиновник стал теперь выкликать их по списку. Разговоры кругом поневоле прекратились; каждый выкликаемый по очереди выступал вперед и отзывался: "Здесь!"
- Кюхельбекер, Вильгельм!
- Здесь! - пробасил с резким немецким акцентом долговязый юноша, нескладно, но крепко сшитый.
Пушкин не мог не усмехнуться. Но тут он расслышал, как Гурьев, наклонясь к Горчакову, тихонько подтрунил: "По Сеньке и шапка - прямой Кюхельбекер!" - и Пушкину уже досадно стало на насмешника:
"Показала, небось, кошечка когти!"
- Пушкин, Александр!
- Здесь! - откликнулся он каким-то не своим, металлически-звонким голосом и, сам не зная зачем, выскочил на середину залы.
Со всех сторон на него обратились удивленные взгляды; он смешался и еще поспешней отступил назад. А Гурьев опять-таки наклонился к уху Горчакова и с лукавой улыбочкой нашептывал ему что-то.
"Верно, про меня! - догадался Пушкин. - Вот и царапнул!"
Он на ходу круто повернул налево-кругом и отретировался к Дельвигам.
Перекличка кончилась. Решительная, неизбежная минута приблизилась, сейчас должна была наступить. В ожидании ее, в последний миг все языки развязались, все громко заговорили, зашевелились. И вдруг, как по мановению волшебного жезла, все точно так же опять смолкло, замерло: одного из мальчиков дежурный чиновник вызвал в экзаменационный зал.
Глава III
Экзамен
Мы все учились понемногу,
Чему-нибудь и как-нибудь:
Так воспитаньем, слава Богу,
У нас немудрено блеснуть.
"Евгений Онегин"
Над министерскою приемной нависла, казалось, грозовая туча: разговоры велись уже только втихомолку; взоры всех - и старых и малых - были неотступно прикованы к роковой двери, которая поочередно поглощала экзаменующихся мальчиков и выпускала их затем одного за другим, как из бани, встрепанными и ошпаренными.
Вот очередь дошла и до барона Дельвига; Пушкин вздохнул ему вслед. Напрасно крошка-баронесса пыталась возобновить с молодым земляком-москвичом свою детскую болтовню: он отвечал рассеянно и невпопад. По спине его забегали мурашки - первый приступ предсказанной Василием Львовичем "боевой лихорадки". Наконец министерская дверь опять распахнулась, и на пороге показался молодой барон…
Но, Боже праведный, что с ним такое? Идет повесив голову, еле ноги волочит…
- Тося! - жалобно вскрикнула сестричка, бросаясь через всю комнату к нему навстречу. - Неужели провалился?
- Потише, Мими… - уклонился он от ответа и вернулся об руку с нею к своему месту, стараясь не глядеть на Пушкина.
- Так что же, скажи: выдержал или нет? - не отставала от него малютка.
- Кажется, что нет… - проговорил он нехотя, беззвучно.
Мими прослезилась и протянула к брату ручонки, чтобы обнять его.
- Ну ничего, Тосенька, голубчик: мама ведь добрая, не рассердится.
Пушкина так заняла эта сцена, что он и не расслышал, как вошедший вслед за Дельвигом чиновник произнес фамилию его, Пушкина.
- Так что же, Пушкина, стало быть, нет? - повторил, озираясь кругом, чиновник.
- Александр! Тебя зовут, не слышишь разве? - крикнул по-французски Василий Львович, подскакивая к племяннику, и тронул его за плечо. - Первое условие, дружок: не падать духом.
- Дай вам Бог большего успеха, - пожелал Александру с своей стороны и Дельвиг, заглядывая ему теперь прямо и дружелюбно в лицо.
- Благодарю вас, - пробормотал тот в ответ и с напускною удалью, широко размахивая руками, последовал за чиновником в раскрытую курьером настежь дверь.
Как ни храбрился Пушкин, но, подходя к поставленному поперек зала большому, покрытому зеленым сукном столу, за которым восседали экзаменаторы, он точно не чуял уже ног под собой, и сквозь заволакивавший ему глаза туман не мог хорошенько различить ни одного лица. Инстинктивно только чувствовал он, что сделался вдруг центром, на который направлены десятки испытующих глаз, и что лучи их словно жгут, магнитизируют его; нервы его натянулись, как струны, до последней степени.
- Не родственник ли вам писатель Пушкин? - послышался тут чей-то ласковый старческий голос.
Не успел Александр ответить, как другой, будто знакомый уже, голос отозвался вместо него:
- Точно так, ваше сиятельство, родной дядя.
Александр сделал сверхъестественное усилие над собой, мигнул раз-другой, расширил зрачки - и разглядел говорящих: прямо против него, на расстоянии не более полутора аршина, сидел важный седовласый старик, грудь которого была усеяна звездами; очевидно, то был не кто иной, как сам министр, граф Алексей Кириллович Разумовский; по правую же руку от него сидел тот, голос которого показался Александру знакомым, и в котором он признал теперь нового директора лицея, Василия Федоровича Малиновского, раза два уже виденного им по приезде из Москвы. О, этот добряк его не выдаст! И в ушах Пушкина прозвучало опять напутствие дяди: "Первое условие - не падать духом!"
- Да, я его племянник, - ответил он в свою очередь довольно уже бойко.
- В таком случае вы, конечно, знаете и других русских литераторов? - продолжал министр.
- Еще бы! - оживленно подхватил мальчик. - Дмитриев, Карамзин, Жуковский, Батюшков - у нас в доме свои люди…
- Не о личных ваших знакомствах речь, - сухо оборвал его граф. - Вообще примите за правило, молодой человек: выслушивать старших до конца, не прерывая. Итак, я спрашиваю вас: читали вы произведения наших лучших писателей?
Выслушанное внушение умерило первую прыть мальчугана. Он смутился и ответил сдержанно, хотя и не без тайного самодовольства:
- Кажется, все перечел.
- Все, без разбора?
- Да, все вообще, что есть интересного в библиотеке моего отца, а библиотека у него в тысячу с лишком томов!
- И вам не было запрету брать оттуда все, что заблагорассудится? Странные, однако, порядки у вас в доме… Но если вы все перечитали, - продолжал Разумовский, и насмешливая улыбка заиграла на его тонких губах, - то любопытно знать, кого вы почитаете первым русским поэтом? Вероятно, вашего дядю?
Пушкин вспыхнул, но, по-прежнему сдерживаясь, сказал просто: